— Итак, поражение, — негромко произнесла сидящая на обрубке бревна статная красивая старуха с манерами королевы. — И поражение фактически на финальной стадии.

— Ты и в самом деле считаешь это поражением? — длинный мосластый мужик, похожий на Чарльза Бронсона, протянув руку куда-то в темноту, подобрал обломок толстой ветки и подбросил его в костер. — Все пошло не так, как мы задумали, но мне кажется, что это к лучшему.

— Поражение, — упрямо повторила старуха. — Я не привыкла мыслить в таких абстрактных категориях, как «к лучшему» или «к худшему», «добро» или «зло». Все пошло не так, как мы задумывали, по другому сценарию — значит, мы не добились желаемого.

— Скажем мягче: не все пошло так, как мы задумывали, — улыбнулся сидящий по-турецки носатый человек в плаще, смахивающий на Аль Пачино. — Скажем прямо: объект расколол нашу задумку — и она ему очень не понравилась, в результате он решил сыграть по-своему. И я не виню его за это.

— Скажем прямо, объект оказался банальным дезертиром, — передразнил невысокий, но широкоплечий и плотный тип с внешностью классического мафиози. Он, единственный из присутствующих, стоял, подпирая плечом сосну, и катал из угла в угол широкого рта изжеванную спичку. — Черт бы нас всех подрал! Да он просто использовал нас…

— Как и мы его, — вставил самый молодой из собравшихся, щуплый очкарик с бородкой, пыхтя дешевой крепкой сигареткой. — К тому же, кажется, дезертируют с войны — а он сбежал от нас на войну. На свою войну, конечно, не на ту, что мы планировали…

— Да хватит играть словами, — нетерпеливо махнул рукой широкоплечий. — Факт остается фактом: он просто кинул нас — и это после того, как мы его создали буквально из ничего! Хотел бы я до него добраться…

— Не переоценивай себя, — с едва уловимой насмешкой в голосе посоветовал, глядя в огонь, последний из сидящих у костра, грузный и очкастый. — Не мы его создали — мы создали только веру в него, да и то потому, что сами заставили себя поверить. В остальном, уж поверь мне, он создал себя сам — чтобы как-то оправдать эту веру, дать что-то взамен. Да и чтобы достать его, тебе придется последовать за ним туда, куда он рискнул отправиться — а никто из нас не рискнет.

— Что дать взамен?! — почти крикнул широкоплечий. — Или ты не считаешь, что он нам обязан — за то, чем он стал?

— Музыку, — пожал плечами очкастый. — А вот ты — ты считал бы себя кому-то обязанным, если б тебя использовали втемную и прогнали через отчаяние, потери и прочие подобные радости? Если бы тебе пришлось собирать себя по кусочкам, восстанавливать чуть не с нуля?

— Можно подумать — ты сам чувствуешь себя ему обязанным, — не без яду заметил носатый.

— А ты не чувствуешь? — очкастый, набрав пригоршню мелких щепочек, по одной скармливал их костру. — Хотя бы за то, что он не сломался, когда понял все, не ушел в примитивную месть? Тогда бы никому из нас мало не показалось…

— Хватит воздух сотрясать, — поморщился длинный. — Кто кому обязан, кто и в чем виноват… Парень оказался умнее нас, вот и все.

— Может, просто честнее? — ни к кому не обращаясь, пробормотал очкарик с бородкой, раскуривая сигарету от окурка старой.

— Может, и так, — согласился длинный. — Использовать кого бы то ни было втемную — всегда риск… Но я-то к чему все это говорю? Весь этот разбор полетов сейчас — сплошной порожняк. Что делать-то будем? Если вы намерены охоту открыть, сразу говорю — я буду против. Активно против, — зловеще подчеркнул он.

— Это потому, что там твоя дочь? — тихо спросила старуха.

Длинный вздохнул:

— Не только. Он-то, в отличие от нас, право что-то решать — хотя бы за себя самого — кровью заработал…

— Всегда ты романтиком был, — чуть улыбнулась старуха. — Так и не повзрослеешь… Ты ведь и сам в него поверил, правильно?

— Не знаю… может быть. Но это к делу не относится. Повторяю вопрос: что будем делать?

— А ничего, — очкастый кинул в огонь очередную щепочку. — Нравится нам это или нет, но мы уже история, прошлое — и не можем пытаться моделировать будущее по образу и подобию своему. Мы были повитухами нового мира, но у колыбели сидеть другим.

— Любишь ты красиво говорить, — недовольно проворчал широкоплечий.

— Тс-с!.. Слушайте! — вскинул голову очкарик.

То ли ветер принес откуда-то издали эту мелодию, то ли по другим, неведомым каналам она сюда долетела… Яростно-веселые раскаты барабанов, чеканная и в то же время ироничная канва баса, а поверх, перемежаясь — негромкий голос флейты, удивительно спокойный, и чистый, высокий вокал — древний, как сама пустыня… А потом вступила гитара. Соло не было размеренным — оно было нервным, как будто рваным, страстным, пробирающим до мороза по коже, оно словно рассказывало о чем-то, убеждало, подталкивало решать… Решать самим.

Шестеро молча смотрели в пламя костра, напряженно вслушиваясь в затихающую вдали музыку.