Перед нашим отъездом многие говорили: «Вы там друг другу опротивете. Что вы будете делать всю долгую тёмную зиму?». В действительности же трудность состояла в том, что мы не успевали переделать все дела. Офицеры после ночного дежурства, трудного и длинного, считали своим долгом на следующий день доделать то, что не успели за ночь. Днём ни читать, ни отдыхать не удавалось, в лучшем случае можно было выкроить для этого часок-другой после ужина. Рабочий день не был ограничен определёнными часами, и обычно все трудились от завтрака до ужина.

Все члены нашего содружества страстно желали одного — получить научные результаты. Какой-нибудь юный пессимист, заядлый циник, возможно, удивлялся: с чего это группа здоровых и вовсе не глупых людей столь единодушно старается внести в общую мировую сокровищницу естественно-научных и географических знаний свой, пусть небольшой, вклад, не видя в ближайшем будущем перспективы его практического применения? И учёные, и неспециалисты с равным рвением стремились выполнить задачи экспедиции.

Я думаю, что нас в этой деятельности поддерживала идея.

Людям, которые не верят в то, что знание само по себе ценность, я не рекомендую вести подобный образ жизни. Пока мы не покинули цивилизованный мир, нас то и дело спрашивали: «Зачем вы едете? Там есть золото?». Или: «Там есть уголь?». Коммерческий дух нашего времени не видит пользы в чистой науке; английский фабрикант не заинтересован в изысканиях, которые в течение одного года не принесут ему прибыли, горожанину они кажутся пустой тратой энергии, непроизводительным трудом — воистину эти люди привязаны к колеснице повседневности.

Пока человек не откажется от этой точки зрения, ему нечего делать на дальнем Юге. Наши магнитные и метеорологические наблюдения ещё имеют прямое касательство к торговле и судоходству; что же до остальных работ, то я действительно не представляю себе, какое применение они могут найти кроме того, что пополнят общую копилку сведений, лишённых прикладного значения. Тем не менее участники экспедиции видели глубокий смысл в том, чтобы открыть новую землю и новую жизнь, достичь Южного полюса, провести сложные магнитные и метеорологические наблюдения и широкие геологические изыскания, осуществить исследования во всех других областях науки, для которых мы были оснащены. Ради этого они были готовы переносить любые лишения, некоторые пожертвовали своей жизнью во имя этих идей. Без них в нашем маленьком сообществе не смог бы восторжествовать тот высокий дух, который в нём царил.

Спокойное течение нашей жизни объяснялось главным образом терпимостью и увлечённостью членов нашего коллектива; и всё же вряд ли бы нам удалось избежать трений, отравлявших существование других экспедиций, если бы не высокие нравственные качества некоторых людей, которые подавали пример своей самоотверженной напряжённой работой.

При всех своих тяготах это была хорошая жизнь. Вернувшись с Барьера, мы дружно его проклинали и уверяли друг друга, что нет такой силы, которая заставила бы нас посетить его ещё раз. Но сейчас мы часто вспоминаем Барьер с его чистой жизнью под открытым небом, с запахом примуса, здоровым крепким сном. Как часто нас вводят в заблуждение воспоминания — память человека удерживает лишь половину происходящего.

Мы забыли — или почти забыли, — как утрата крошек от галет вызывала обиду на целую неделю; как самые близкие друзья до того раздражали друг друга, что из опасения поссориться не разговаривали по несколько дней; как мы сердились на повара, преждевременно израсходовавшего недельный рацион; как все заболели от переедания после первых же обильных трапез; как волновались за товарища, когда он захворал в сотнях миль от дома, а пурга мела две недели подряд и не найди мы в пургу склады — все погибли бы от голода. Зато мы помним возглас «Привал!», обещавший чашку чая, а затем ещё пятимильный переход; чувство товарищества, охватившее всех к концу ужина после того, как мы благополучно одолели трудный участок с трещинами; квадратный дюйм плам-пудинга по случаю Рождества; песни, которые мы распевали, ведя под уздцы пони по Барьеру.

Мы путешествовали во имя Науки. Три маленьких эмбриона с мыса Крозир, мешок ископаемых останков с острова Бакли и масса других материалов, менее сенсационных, но собранных по крупицам с таким же тщанием, в темноту и мороз, в ветер и снег — вот была цель, к которой мы стремились; чтобы человечество узнало чуть больше и руководствовалось знаниями, а не домыслами.

Были среди нас и честолюбцы; некоторые хотели денег или славы; одни надеялись возвыситься в науке, другие — получить звонкий титул. Почему бы и нет? Но были и такие, кто деньги и славу ни в грош не ставили. Вряд ли Уилсон огорчился, узнав, что Амундсен достиг полюса на несколько дней раньше его, а если огорчился, то ненадолго. Пеннелл, получи он дворянство, умер бы со скуки. Лилли, Боуэрс, Пристли, Дебенем, Аткинсон и — многие другие — тоже.

Но между классом людей, покидающих родные пределы для такой работы, и властями предержащими, которые распоряжаются на родине их материалами, нет особой приязни.

Помню разговор в доме, происходивший в последнюю, плохую, зиму. Мои спутники горячо доказывали, что профессионально много потеряли от путешествия на Юг, что они отстали от текущей работы, лишились шансов выдвинуться и т. д. В этом есть доля правды. Заговорили и о публикации результатов, о том, кто как это себе представляет. «А» сказал, что не намерен публиковать свою работу, чтобы его не осмеяли в таком-то учреждении такой-то и такой-то. «Б» его поддержал — он не хочет отдавать свой научный труд в музей, где его похоронят на полках и никто никогда не увидит; «В» же заявил, что опубликует свои результаты в научных изданиях. Я думаю, у кабинетных учёных, в чьи руки могли бы попасть добытые нами с таким трудом коллекции и результаты исследований, в ту ночь горели уши.

Тогда подобные разговоры вызывали у меня некоторое раздражение. Эти люди, казалось мне, должны считать себя счастливцами уже хотя бы потому, что вообще попали на Юг; ведь тысячи других мечтают оказаться на их месте. Но теперь я многое понял. Наука великая вещь, если ради неё предпринимаешь зимнее путешествие и не жалеешь об этом. Но, вероятно, её величие ещё больше, чем я себе представляю. Иначе как могли бы те, кто соприкоснулся с некоторыми деятелями науки, продолжать следовать по её стезе?

Для меня же и всех оставшихся на зимовке полезно представить в своём воображении картину этого предприятия — одного из удивительнейших подвигов в истории полярных стран. Люди не убоялись ужасов полярной ночи, не убоялись сразиться с невообразимыми морозами и свирепейшими снежными бурями. В этом факте заключается нечто новое. В течение пяти недель упорствовали люди и выдержали. Это ль не геройство. Поход к мысу Крозир обогатил наше поколение таким сказанием, которое, нужно надеяться, никогда не забудется.

Вот список вещей для зимнего похода на санях (на троих участников), составленный Боуэрсом:

Расходуемый груз — в фунтах

«Антарктические» галеты — 135

3 ящика для них — 12

Пеммикан, 110

Масло сливочное, 21

Соль, 3

Чай, 4

Керосин, 60

Запасные части для примуса, спички — 2

Туалетная бумага — 2

Свечи — 8

Упаковка — 5

Спирт — 8

Итого: 370

Постоянный груз — в фунтах

2 девятифутовых саней, по 41 фунту каждые — 82