Читателям, конечно, захочется узнать, каково моё мнение об экспедиции по прошествии стольких лет, ибо оно не могло у нас сложиться, пока мы, участники, видели её вблизи, да и я, младший чин двадцати четырёх лет от роду, не то что не смел судить о своих руководителях, но по молодости не знал, стоят ли чего-нибудь мои суждения. Теперь я могу с уверенностью сказать, что хотя нас постигла величайшая трагедия, которая именно поэтому никогда не забудется, не в ней главное. В широкой перспективе, открывающейся с расстояния десяти лет, я вижу не одну экспедицию, а две, разительно не похожие одна на другую. С одной стороны, Амундсен — он идёт напрямую к полюсу, первым его достигает и возвращается, не потеряв ни одного человека, не обременив ни себя, ни своих людей большей нагрузкой, чем требует повседневная работа в любой полярной экспедиции.

Трудно себе представить более деловое предприятие. С другой стороны, наша экспедиция — она подвергается невероятному риску, проявляет чудеса сверхчеловеческой выносливости, достигает бессмертной славы, увековеченной торжественными соборными проповедями и памятниками в общественных местах, но достигает полюса лишь для того, чтобы удостовериться в бессмысленности этого страшного похода и потерять во льдах лучших людей. Нелепо было бы пытаться замолчать этот контраст, а написать книгу и не сказать о нём — значит напрасно потратить время.

Прежде всего я должен отдать должное Амундсену. Я не пытался скрывать, как мы к нему относились, когда он, убедив весь мир и нас в том числе, что снаряжает «Фрам» для путешествия в Арктику, и отправившись на север, внезапно ринулся на юг. Ничто так не отталкивает, как обман. Но когда Скотт, придя на полюс, обнаружил, что Амундсен там побывал за месяц до него, его огорчение не имело ничего общего с чувством школьника, проигравшего соревнования в беге. Я рассказал в этой книге, чего стоило Скотту и четверым его товарищам дойти до полюса, какие мучения испытывали они на обратном пути, пока смерть их не остановила.

Они рисковали и страдали прежде всего для того, чтобы люди могли узнать, что собой представляет этот край земли, где не заходит солнце, а человек, сойдя со своей орбиты, вертится, как спица в колесе, и, куда бы он ни повернулся, он всегда смотрит на север. В тот самый миг как Скотт увидел палатку норвежцев, он понял, что ему нечем удивить мир.

Достижение им полюса имело смысл лишь как предосторожность на случай гибели Амундсена на обратном пути, но путь этот был равно опасен для обоих. Поход к полюсу оказался бесполезным, и это явилось ударом для путешественников.

Неудивительно, что Боуэрс обрадовался, когда на обратной дороге они наконец оторвались от лыжни норвежцев и пошли своим путём.

Сейчас эта боль утихла, а будущий исследователь и не вспомнит о ней. Его заинтересует иное: в чём секрет лёгкой победы Амундсена? В чём причина наших бед и потерь? Сперва о победе Амундсена. Нет сомнений в том, что в значительной мере она объясняется замечательными личными качествами этого человека. Есть мудрость особого рода, составляющая специфическую гениальность путешественника. Амундсен доказал, что обладает ею, предположив, что в Китовой бухте расположен такой же обширный кусок твёрдой суши, каким является остров Росса. Он врождённый вожак, это видно из того, что он находит в себе смелость идти на большой риск. А он, конечно, сильно рисковал, когда отказался от проложенного Скоттом и Шеклтоном пути к полюсу и решил найти другой проход — с Барьера через горы на плато. Как известно, он в этом преуспел и открыл лучший на сегодняшний день маршрут к полюсу^{224}. А ведь он легко мог ошибиться и погибнуть! Им двигало бесценное сочетание расчёта с дерзанием. Всё это говорит в его пользу. Но ведь и Скотт дерзал — пожалуй, ни один капитан китобойца — консерватор не согласился бы экспериментировать с моторным транспортом, пони и санями на человеческой тяге, а ограничился бы собаками и погонщиками на лыжах. Именно этот избитый путь выбрал Амундсен — и играючи дошёл до полюса и обратно; его люди и собаки не испытывали ни чрезмерного напряжения, ни каких-либо больших трудностей. Сам Амундсен с начала и до конца путешествия не вёз сани и одной мили.

Лёгкость его свершений вовсе не означает, что его экспедиция была богаче нашей дарованиями и человеческими характерами. Мы страдали не от недостатка умов и отваги, а скорее от их избытка. Наша экспедиция прежде всего была важным научным предприятием, полюс же служил лишь для привлечения общественной поддержки, хотя для науки он не важнее, чем любой другой акр площади на плато. Мы двигались по следам экспедиции, которая доставила больше научных результатов, чем все ей предшествующие — по следам экспедиции «Дисковери» под руководством Скотта^{225}. У нас был самый большой и самый деятельный коллектив учёных, когда-либо отплывавший от берегов Англии. Мы всё подвергали сомнению, всем интересовались, хотели всё понять. Мы взяли на себя работу, которой хватило бы ещё на две или три экспедиции.

Совершенно очевидно, что в подобном распылении усилий есть свои недостатки. Скотт хотел достигнуть полюса — опасная и трудная задача, но осуществимая. Уилсон хотел во что бы то ни стало добыть яйцо императорского пингвина — безумно опасное и нечеловечески трудное предприятие, к тому же мало осуществимое, ведь трое его участников остались живы лишь чудом. Эти два подвига надо сложить.

Но кроме этих путешествий был ещё поход для устройства складов и другие вылазки, так что к концу второго санного сезона мы уже устали, а самый трудный год был ещё впереди.

Мы, оставшиеся в живых, пошли на поиски мёртвых, хотя где-то во льдах нашей помощи, возможно, ждала партия Кемпбелла, которая собственными силами, живая и невредимая, добралась до мыса Хат. А если бы они погибли — что бы тогда сказали о нас?

Практичный современный человек не скупится на критические замечания по поводу организации экспедиции. Следовало, говорит он, взять собак, но не поясняет, каким образом можно было их поднять на ледник Бирдмора и спустить их оттуда. Он возмущается тем, что 30 фунтов геологических образцов были сознательно добавлены к весу груза на санях, которые люди тащили ценой своей жизни, но не понимает, что главной помехой было плохое скольжение полозьев по шершавой поверхности снега, а не мёртвый груз, в данном случае пренебрежимо малый. Не знает он и того, что эти самые образцы позволяют определить возраст континента и могут по-новому осветить всю историю растительного мира.

Он допускает, что все мы вели себя замечательно, воистину героически, очень красиво и самоотверженно; что наши подвиги доставили экспедиции славу, на которую не вправе претендовать Амундсен, но тут он теряет терпение и заявляет, что совершенно прав был Амундсен, не позволивший науке отвлекать силы своих людей, мешать им в тот момент, когда перед ними стояла единственная цель — дойти до полюса и вернуться обратно. Амундсен, несомненно, был прав, но нас-то влекла не только эта цель, но и стремление пополнить всем, чем мы сможем, мировую сокровищницу знаний об Антарктике.

Конечно, в истории экспедиции скрыто бесчисленное множество «если»: если бы Скотт взял собак и сумел поднять их на Бирдмор; если бы мы не потеряли пони во время похода для устройства складов; если бы не завели собак так далеко и склад Одной тонны был заложен; если бы на Барьере оставили немного лишнего горючего и конины; если бы к полюсу пошли четыре человека, а не пять; если бы я ослушался данных мне указаний и прошёл дальше склада Одной тонны, а собак в случае необходимости забил; или если бы я даже просто прошёл ещё несколько миль на юг и оставил запас провианта и горючего под флагом над гурием; если бы они пришли на полюс первыми; если бы всё это происходило не в этот сезон, а в другой… Но факт остаётся фактом — Скотт никак не мог пройти расстояние от залива Мак-Мёрдо до полюса быстрее, чем он прошёл^{226}, разве что на собаках; вся королевская конница, вся королевская рать этого не смогла бы.