Естественно, проще всего было бы сдать Солдата Тимофеичу. Но что за этим последует, ещё вопрос!

Да и противно как-то. Никогда стукачом не подвизался, а теперь и подавно стыдно. Остаётся одно — пугануть, как следует. Пока он только чужими руками жар загребал. Ни разу не испытал на собственной шкуре всю прелесть возмездия. Оттого и сошёл с нарезки. Нетоптанный наш. Ну ничего, мы ему быстро мозги вправим. Давно пора.

Монах лёгким кошачьим движением выбрался из кресла, секунду постоял, прикидывая план действий, и переместился в коридор близ приёмной Медведева. Коридор пустовал. Монах хмыкнул и потянул за ручку тяжёлой дубовой двери. В приёмной, как и следовало ожидать, находились двое — адъютант и секретарь, вскочившие при его появлении.

— Вольно! — буркнул Аристарх и прямиком пошёл в кабинет.

Солдат сразу догадался о причине визита и спесиво сощурился. Он не собирался защищаться, он уже приготовился нападать. Но такой выходки он никак не ожидал.

— Ты зачем, зараза, на детей руку поднял! — с холодным гневом надвинулся на него Батюшкин.

Медведев ещё больше прищурился и процедил:

— А кто это тебе позволил так ко мне обращаться? А, любимчик?

— Ты обознался, поганец! — в тон ему обронил Монах, и лицо его стало деформироваться и менять очертания.

Вот тут Солдата проняло. И куда только спесь подевалась. Губы его дрогнули и посерели, а с физиономии схлынули все краски. Приятная такая зелень разлилась по щекам. Просто именины сердца. Это тебе не чужими жизнями распоряжаться, из-за кулис дёргая за ниточки, с удовольствием подумал Аристарх, превращаясь в Кобыша. Сейчас ты оказался на расстоянии прямого удара, и защитить тебя некому. Полные штаны, небось, наложил.

— Что, генерал, не ожидал? — Батюшкин добавил в облик Дмитрия как можно больше ледяного презрения. — А пора бы уже задуматься об очищении души. Столько в ней разного дерьма накопилось.

— В-вы это к-к че-му? — с трудом выдавил Медведев.

— А к тому, что существует высший суд. Беспристрастный и праведный. И за всякое зло, причинённое с умыслом, рано или поздно придётся отвечать.

Солдат, у которого поджилки тряслись, разума всё же не лишился. Он, наконец, нашарил под столешницей тревожную кнопку и намертво вдавил её в гнездо.

— Неймётся тебе. — Монах обнажил зубы в издевательской усмешке. — Ладно. Тогда я тебя воспитывать буду. Так, чтобы до конца жизни помнил и больше не пытался душегубством заниматься.

В этот момент дверь кабинета распахнулась, и в неё вломились шестеро вооружённых до зубов спецназовцев, облачённых в доспехи высшей защиты, с тёмными шлемами на головах. В Аристарха уставились шесть не самого мелкого калибра стволов.

— Я считал тебя умнее, — заявил он, не спуская холодного взгляда с Медведева. — Есть прецеденты.

— Огонь! — простонал генерал. Вероятно, хотел заорать, но исторг из себя лишь придушенный всхлип. — На поражение…

Что ж, раз публика желает видеть живой спектакль, решил Батюшкин, грех ей отказывать. И он развернул бойцов вместе с их оружием в сторону скорчившегося за столом советника по безопасности ещё до того, как они успели выстрелить. Аккуратно развернул. Так, чтобы они не попали. Когда грохнул залп, в стене за спиной Медведева возникло шесть солидных дыр, а у самого Олега Ивановича остекленели глаза и отвалилась челюсть.

— А-а-а-а, — проблеял генерал, — а-а-в-в-а-а… — И обмяк в кресле.

— Оружие на пле-чо! — отчеканил Аристарх. — Кру-гом! Шагом марш.

Спецназовцы слаженно выполнили команду и двинулись из кабинета. Как на строевых занятиях. Вытягивая носок и отбивая каблуками чёткий ритм. Любо-дорого посмотреть. Батюшкин проводил их поощряющим взглядом. В створе двери маячила бледная ряшка адъютанта.

— На место! — цыкнул на него Монах. — Дверь закрыть. Сидеть и ждать.

Потом опять повернулся к Солдату. Тот всё ещё пребывал в ступоре, бессмысленно таращась перед собой и ухватившись за подлокотники побелевшими пальцами. Аристарх на всякий случай проверил его сердце. Работа этого органа опасений не вызывала. Здоровое было сердце у Медведева. Здоровое и крепкое. Не по годам. И не по должности.

Батюшкин лениво обошёл стол, взял с тумбочки бутыль «Нарзана», свинтил пробку и вылил содержимое на пышную шевелюру окаменевшего советника. Генерал вздрогнул, закашлялся и ошалело затряс головой. А Монах вернулся на прежнее место, подвинул к себе кресло, уселся, закинув ногу на ногу, и уставил на главу спецслужб тяжёлый взор.

— Понял теперь? — угрюмо спросил он.

Солдат, окончательно приходя в себя, вновь замотал головой.

— Я мог бы стереть тебя из реальности, — продолжил Батюшкин. — Без особых хлопот. Ты бы, наверное, так и поступил, будь твоя воля. Но бодливым коровам Бог рогов не даёт.

Медведев смотрел на него с ужасом. Теперь, воочию убедившись в превосходстве инициированных над обычными людьми, он окончательно осознал тщетность любых попыток им помешать и уж тем более противостоять им. Он напоминал сейчас мокрого кота, которого с головой окунули в воду, а потом приподняли, но отпустить не удосужились, так и держали, раздумывая, не повторить ли экзекуцию. Впрочем, по мнению Монаха, требовался ещё один маленький штришок. Для полного завершения сеанса превентивной терапии. Генерал должен был прочувствовать если и не всю гамму эмоций своих жертв, то, во всяком случае, их отчаяние, боль и безысходность.

Аристарх, вытянув вперёд призрачный ментальный щуп, обхватил сердце противника и сжал его. Секунду ещё Медведев смотрел на него с тем же выражением, потом глаза его затянуло дымкой страдания, руки и ноги непроизвольно дёрнулись, из горла вырвался мучительный хрип, а массивное тело выгнулось, словно сведённое судорогой. Призрачный щуп разжал хватку, поднялся вверх и прикоснулся ко лбу генерала, посылая короткий импульс. Отчаяние и боль. Боль и отчаяние.

— Думал ли ты, в какую бездну ввергаешь детей, когда отдавал команду их похитить? — голос Монаха звучал жёстко и безжалостно. — Думал ли ты об их родителях? Ты сам отец. У тебя есть дети и внуки. Если бы их выкрали, что бы ты испытал? Ты решил использовать в своих целях бандитов и убийц, заранее считая, что все козыри у тебя на руках, но ведь они могут добраться и до тебя. Подумай об этом. И ещё подумай о том, что теперь ты никогда не будешь в безопасности, пока в твоей голове не перестанут рождаться мысли о насилии.

Батюшкин убрал щуп, встал и сверху вниз посмотрел на Солдата. Маска боли ещё оставалась у того на лице, заставляя мышцы сокращаться, а уголки губ опускаться вниз. «Я тоже совершил насилие, — с сожалением подумал Аристарх, — но иначе его не остановить. Надеюсь, гонора теперь поубавится. И мешать больше не будет». Не снимая с себя личины Кобыша, он покинул кабинет, переместившись в особняк под Еланью. После такого воздействия ему требовался покой. На душе было гадостно. Словно он только что с головой окунулся в дерьмо. Умом он находил для себя оправдания, но сердце каждый раз начинало сбоить при одной только мысли о совершённом деянии.

Оказавшись дома, Аристарх вернул себе собственную внешность, переоделся и поднялся в зимний сад. Все окна были распахнуты настежь, и в них вливался упоительный хвойный аромат. Особенно это чувствовалось после задымлённой Москвы. Он поискал Паню, увидел, что её поблизости нет, она с Машей и Фёдором отправилась послоняться по Петербургу, поглазеть на красоты архитектуры, на суетную жизнь обычных людей. Оно и понятно, ему тоже иногда казалось необходимым вспомнить, как это ощущалось прежде, хотя, честно говоря, вполне хватало работы и столицы. А сегодня, после неприятного визита к Солдату, так и вообще ничего не хотелось. Вернее, хотелось послать всю эту работу далеко и навсегда, забрать всех своих, а также компанию испытателей и рвануть куда-нибудь в иные миры, где нет ни президентов, ни их советников, ни террористов и похитителей, ни олигархов и генералов. А есть только горы с заснеженными вершинами и зелёные леса, цветущие луга и голубые реки, бездонное небо и золотой песок на берегу бескрайнего океана. А ещё есть ласковые зверушки, тыкающиеся в ладонь уморительными мордашками. Поселиться там и жить долго и счастливо, занимаясь любимым делом, которого он сейчас ещё не мог себе представить. Было только предчувствие чего-то необычайного и захватывающего, такого, от чего сердце начинало стучать чаще, а душа устремлялась в неведомые выси. И на старушку Землю возвращаться только затем, чтобы припасть к истокам. Паломником. Босым и простоволосым. Прав Учитель, нам становится скучно здесь.