Ануся Горвиц. 1920 г.

Позднее Горвицы с маленькой Касей какое-то время жили даже в Варшаве. А потом эмигрировали в Краков, где в 1908 году родился Стась. Из Кракова они пустились в путь до Вены. Там в 1911 году на свет появилась Ануся. Из Вены вновь поднялись и отправились в Краков, где их встретила Первая мировая война. Депортированные в Вену, уже оттуда уехали в Цюрих.

Бесконечная карусель городов и государств. И каждый раз новый язык и обычаи. Другие школы, требования, друзья. Одинаковым было лишь убогое жилище, которое снималось. Чужая обстановка, окна без занавесок и штор, в люстрах голые, без абажура, лампочки, поношенная одежда и вечные гости, до утра спорящие за крепким чаем о непонятных проблемах, страх, что вот сейчас к ним заявятся и снова будет обыск, кого-нибудь арестуют — так Кася запомнила свое детство, которое ненавидела.

Отец постоянно был то на партийных конференциях, то в тюрьме. А когда возвращался, начинался крик Он вел себя деспотично. Мать была мягкой и не возражала. Но она не умела вести хозяйство, готовить, создавать семейную атмосферу. Социальные проблемы ее интересовали гораздо больше, чем настроения собственных детей. Касе было одиннадцать, когда в Цюрихе ее разбудили повышенные голоса родителей. Перепуганная, она приоткрыла дверь их спальни. И поразилась: мать — всегда такая спокойная и хорошо собой владеющая, бегала в ночной рубашке по комнате, крича на отца, чего никогда в жизни не было. Пыталась его убедить, что февральская революция 1917 года в России — и есть социалистическая, а не буржуазная, как настаивал Макс.

Главный и неизменный вопрос на что они жили? Максимилиан Горвиц писал под псевдонимом Генрик Валецкий: был в те годы редактором многих социалистических изданий и везде публиковался, но журналистские гонорары не покроют расходов на содержание семьи. Юлия Горвиц писала дочери Флоре Бейлиной, навестив сына и невестку вскоре после их женитьбы: В Кракове им очень трудно, вдобавок переживают, что ее родители и братья без всяких средств. Они и тут должны себя ограничивать, прибавь к этому, что бедная Стефа не хозяйка и непрактичная. Она мечтала о том, чтобы сын, такой умный, одаренный математик, обрел соответствующий его положению статус. Из ее писем следует, будто иногда он подумывал оставить партийную работу, не зная в растерянности, с чего начать. Омещаниться? Найти работу, обеспечивающую постоянный доход? Избрать путь научной карьеры, или совершенно отдаться математике и трудиться в этом направлении всем своим существом? Для таких целей, разумеется, ему надо, скорее, ехать на Запад, но в данный момент я не могу, да и невозможно требовать от него эту жертву, однако через какое-то время он это, надеюсь, сделает.

Но Макс, отправившись на Запад, и не подумал отдаться математике всем своим существом. В Вене он работал служащим в фирме охраны, в Цюрихе — учителем математики в средней школе. Это были непостоянные, мало оплачиваемые заработки. И нервная реакция на все попытки найти ему заработок получше. В семейных письмах часто появляются аккуратные предупреждения: Не говори с Максом о работе… Лучше без согласия Макса не прибегать ни к каким стараниям найти ему место… Не говори ему, что Самуэль изыскал для него какие-то возможности… Не подгоняй его… Не раздражай. Отлично видно, что он и не собирался отказываться от профессии революционера. Юлия признавала за ним право на собственный выбор. И облегчала ему борьбу с ненавистным капитализмом, регулярно высылая из Варшавы проценты со своих капиталов. В 1909 году она писала Камилке: Я тем временем решила прибавить Максу 500 руб. ежегодно, чтобы он мог получать рублей сто ежемесячно, а остальное придется зарабатывать самому.

Кто оплачивал эти, пусть и дешевые, квартиры в Вене, Швейцарии, Берлине, расходы на содержание пяти человек, учебу детей, постоянные поездки Макса на международные съезды и конгрессы? Партия, наверное. Хоть это и не много, но сто рублей, каждый месяц получаемые от матери, для семейного бюджета были существенной подмогой. Бывало, что не везло ужасно, а случалось, жили неплохо. Юлия, навестившая Горвицев в Вене, с удовлетворением отмечала: Я действительно довольна, как выглядят Макс и дети. Кася красавица, а малыш живой и быстрый, точно искра. Дети были прелестны: светловолосые, голубоглазые, умные, полные обаяния. Бабушка не успела ими нарадоваться. Она умерла, когда самой младшей из них — Анусе — исполнился год.

В этот эмигрантский период Максимилиан Горвиц-Валецкий был на редкость политически активен. В 1906 году на расколовшемся последнем съезде ПСП в Вене он открыто расстался со своими старыми товарищами, стоявшими под знаменем Пилсудского. Идеологические расхождения среди польских социалистов были слишком велики, чтобы поддерживать иллюзию единства. Революционная фракция за независимость сконцентрировалась с этого времени на подготовке борьбы с оружием в руках. Левые ПСП склонялись к международной социалистической революции. Чем более реальными становились военные прогнозы, тем больше радикализировались воззрения Макса. Как член непосредственного руководства партии, он искал понимания крайне левых, выражавших несогласие со сторонниками борьбы за независимость: Розой Люксембург и Юлианом Мархлевским — предводителями СЦКПиЛ[59].

Когда в 1914 году вспыхнула война, которая несла с собой освободительные надежды, Пилсудский направил свои дружины на помощь Австрии в ее борьбе с Россией. А Горвиц тем временем готовил в Кракове антивоенную декларацию левых ПСП, которая гласила, что эта война, хоть и идет на польских землях, не является войной за Польшу. Когда австрийцы арестовали Ленина, скрывавшегося на территории Галиции, в Поронине, Макс пытался вызволить его из тюрьмы в Новом Тарге. Препровожденный вместе с семьей в Вену, он и оттуда вел антивоенную пропаганду — в Горном Шлёнске. Арестованный в январе 1915 года прусскими властями, он предстал перед трибуналом, и его удалось не только спасти от смертного приговора, но и добиться оправдания. Тогда все они перебрались в Цюрих, где во время войны был центр революционной мысли. Анусе тогда было четыре, Стасю — семь, а Касе — девять лет.

В Европе безумствовала кровавая резня, которая привела к смерти почти десять миллионов солдат и несчетное число мирных жителей. Ленин, отрезанный от военных кошмаров, создавал в Цюрихе «Империализм как высшая стадия капитализма», обосновывая здесь необходимость превращения империалистической войны в странах, воюющих между собой, в гражданскую, а затем и во всеобщую пролетарскую революцию. В дешевой закусочной за отдельными столиками собирались члены каждой из партий. За одним сидели большевики, за другим — меньшевики, за третьим — левые ПСП, за четвертым — СДКПиЛ. Не братались друг с другом. Дети своих называли: «дядями». Чужих избегали.

Самыми близкими друзьями Горвицев были левые: Генрик Лауэр, Павел Левинсон, Феликс Кон, который в 1920 году станет членом созданного большевиками тогдашнего Революционного комитета Польши, а пока он носит детям подарки, и они убеждены, что он — Святой Николай (incognito), а никакой не революционер.

Поблизости жил Ленин. Макс вел с ним бесконечные политические дискуссии, во время которых Ленин провожал его домой, и вновь они возвращались назад. Мать, накрывая на стол к ужину, спрашивала Касю: «Кажется, я в окне видела отца. Выгляни и посмотри, куда он запропастился?» Кася сообщала: «Ходит по улице с лысым дядей с бородой и разговаривает». «Ну, тогда к столу, — говорила, сдаваясь Стефа, — нам папу не дождаться».