Она взглянула на Малко, но лицо ее ничего не выражало. Как только в комнату ворвались гориллы, она сложила руки на груди и, глядя на Малко с легкой усмешкой, погрузила десять красных когтей в свою грудь. Затем с легким вздохом опустила руки вдоль тела.

— Не стоит беспокоиться, — прошептала она.

На ее груди было десять красных царапин, которые постепенно наполнялись каплями крови. Гориллы смотрели, не понимая происходящего.

— Она отравила себя, — сказал Малко. — Своими ногтями. Они пропитаны кураре.

Механически Лорин надела платье.

— Я не знаю, через какое время яд подействует, — сказал Малко. — Возможно, ее еще можно спасти. Лорин, доверьтесь нам. Но мы должны соблюсти предосторожности, надеюсь, вы понимаете.

Джонс достал пару наручников и бросил их к ногам китаянки. После короткого колебания она наклонилась и надела их на свои запястья.

— У вас есть перчатки? — спросил Малко горилл.

Милтон вышел и вернулся с большими кожаными перчатками, которые он швырнул Лорин. Она надела их, и только после этого гориллы подошли к ней. Оторвав кусок электропровода, Джонс стянул им перчатки на запястьях, чтобы она их не сбросила.

Золотистые глаза Малко заглянули в ее зеленые, выражавшие полное безразличие.

С легким презрением она сказала:

— Вы смухлевали. А я была одна.

Малко не ответил. Это была правда. В противном случае он сейчас был бы мертв. Джонс уже увлекал Лорин в машину.

В машине все молчали. Джонс сидел за рулем, Малко рядом с ним. На заднем сиденье Милтон не спускал глаз с Лорин. Они ехали достаточно быстро, так как движение на улицах было небольшим.

При въезде на мост Золотые ворота Джонс резко затормозил. Впереди стояла машина со спущенным колесом. Милтон не удержался и полетел вперед.

Лорин нажала на дверцу со своей стороны, и дверца открылась. Китаянка скатилась на тротуар, встала и побежала к парапету. Малко выскочил из машины вслед за ней. Лорин не могла далеко уйти.

Она бежала в десяти метрах от него. Со связанными руками она походила на утку.

Добежав до металлического парапета, шириной около одного метра, она с трудом на него взобралась и прыгнула.

Малко не успел. От китаянки осталась на парапете только одна перчатка. Он перегнулся через металлические балки и увидел переворачивающееся в темноте светлое тело. Он не услышал даже всплеска. Внизу спокойно катились волны Тихого океана. Оба гориллы тоже с ужасов смотрели в бездну.

— Никто никогда больше не увидит ее, — сказал Джонс.

Действительно, еще ни одному человеку не удалось пересечь бухту вплавь. Ледяное подводное течение, подхватывая все на своем пути, уносит в открытое море. Это было известно всем беглецам из Алькатраса. Сейчас тело Лорин плывет на запад. Винты кораблей и акулы уничтожат его. Ее отравленные ногти не были больше опасны.

Малко вздрогнул. Даже умирая, она сделала все, чтобы вырваться из их рук. Однако ее смерть не сгладила в душе Малко память о страшной агонии Лили Хуа.

Он медленно шел к машине, зажав в правой руке кожаную перчатку. Он готов был поклясться, что, погружаясь в пустоту, Лорин одарила его иронической улыбкой.

Огюст Лe Бретон

Пражское солнце

1

— Ну и что ты будешь делать?

Рихард Тубек не ответил.

— Так не может продолжаться без конца! — сказала женщина. — За две недели, что ты здесь, ты ни разу не выходил на улицу. Ты даже не бреешься. Нужно что-то решать. Моя сестра и ее муж могут найти это странным!

Дрожащей рукой, заросшей волосами, Тубек взял стакан с белым чинзано. Женщина вздохнула.

— И пить тебе не стоит. Ты же всегда был воздержанным в этом отношении. Сам говорил, что человека, злоупотребляющего спиртным, надо безжалостно уничтожать.

Он проглотил аперитив одним махом, и кусочек льда весело заплясал в пустом стакане. Вместо того чтобы поставить стакан на стол, он снова до краев наполнил его. Ирэн Шевалье наклонила голову. Треугольное лицо и темно-голубые глаза, приподнятые к вискам, придавали ей азиатский вид и делали чем-то похожей на кошку.

— Как ты изменился! Можно подумать, что боишься, ты, который раньше…

Он поднял на нее опухшие глаза, белки которых были испещрены красными прожилками, и хриплым от алкоголя и табака голосом произнес:

— Ты совершенно права. Именно так. Боюсь.

И выпил еще один стакан, но на этот раз поставил его на низенький столик, отделанный под мрамор. Потом откинулся в кресле выгоревшего коричневого цвета.

Ирэн встала с подоконника и, подойдя к столу, взяла из сухо щелкнувшего портсигара сигарету «лакки».

Казалось, что свет, идущий из старой люстры, струится по ней, обрисовывая контуры ее молодого, стройного, крепкого тела, едва прикрытого красным мини-платьем. Тело блондинки с бархатистой кожей. Она выпрямилась, держа в руке тяжелую коробку, при этом движении ее грудь, обнаженная под тонкой тканью, поднялась, она закурила «лакки» и задумчиво посмотрела на мужчину.

— В конце концов, этот легавый, может, и не сдох. Когда мы смотались из Рима, лондонские газеты печатали все ту же версию.

Рихард Тубек почесал ногтями, которыми он, обычно столь аккуратный, перестал заниматься, свою серую шевелюру, открывая высокий лоб, изборожденный морщинами.

— Сдох он или нет, я ведь стрелял в него, а для легавых имеет значение не результат, а намерение. Оно у меня было. Я стрелял, чтобы убить.

— Со страху.

Светло-карие глаза Тубека поискали сквозь клубы дыма глаза его любовницы.

— Да, — согласился он, — со страху. Я боялся, что агент американского финансового ведомства заполучит красный блокнот, где у меня записаны сборы с каждого клуба. Что мне оставалось? Я должен был избежать катастрофы.

На сей раз Ирэн промолчала.

Она снова забралась на подоконник, лицом к комнате, оклеенной мещанскими обоями в цветочек, и, продолжая курить, пристально посмотрела на человека, в течение трех лет содержавшего ее.

— Этот Том О’Банниен, так сказать, сам мне сунул пушку в руки, — продолжил Рихард Тубек. — Если бы он получил блокнот, вся организация игорных домов Лондона полетела бы к чертям! Они бы мне этого никогда не простили.

Мурлыкая, Ирэн спиной и задом прижалась к стеклу с какой-то похотливостью.

— А ты думаешь, что они тебя простили? — иронически спросила она, медленно поднимая свое платье и обнажая ляжки и подвязки черных чулок. — Они тебя уже дважды чуть не прикончили. Один раз в Лондоне, другой — в Риме.

При этом напоминании он машинально потрогал рукой левое плечо, куда был ранен однажды ночью на Виа Венето, когда они вдвоем возвращались в отель… К счастью, он знал в Риме одного доктора, не слишком педантично соблюдавшего законы. Да и рана оказалась неопасной. Поэтому он избежал госпитализации, любопытства полиции, ареста, за которым последовала бы выдача. Еще немного, и пуля разбила бы ему кость. Ему повезло, как всегда. Во время битвы за Англию, когда он добровольцем вступил в Королевские Вооруженные Силы, как и многие его приятели — чехи и поляки, его ранило навылет. Подфартило. Ему всегда фартило. По крайней мере до этой чертовой встречи с Томом О’Банниеном, секретным агентом, который прижал его в угол, желая знать точную сумму сборов с игорных заведений Англии и сколько с них берут американские гангстеры. Тому удалось прижать его, и он чуть не захватил красный блокнот Тубека, главного сборщика налогов мафии, а в блокноте было все: адреса, номера телефонов, измена купленных легавых и, что самое худшее, суммы реальных сборов с каждого клуба изо дня в день. Разумеется; эти данные для легавого не предназначались. Для него была другая книга, с поддельными счетами.

К несчастью, этот упорный легаш все раскрыл. Как? Никто не знал. И когда он был готов завладеть этим документом, ставящим организацию под угрозу, у Рихарда выбора не осталось. Никакого. Кроме одного — выстрелить в полицейского.