Очередь была большая, на добрый час. Лагойда подъехал минут через пятнадцать, по-быстрому они обменялись новостями.

– Как ее угораздило утонуть? – спросил Вячин.

– Кто ее знает? Следствие идет. Меня уже допрашивали.

– А ты-то причем?

– У прокуратуры свой протокол, – скаламбурил Лагойда.

– Похороны были большие?

– Народу собралось много.

– А где похоронили?

– На Центральном.

– Скажи! Наверное Яловский через горсовет пробил… Какие еще новости?

– Сережа Назаркевич в больнице. Попал в аварию.

– Сильно побился?

– Колено зашиб. Через пару дней выписывается. А машину поуродовал по нынешним ценам тысячи на три: радиатор, крыло, бампер, фару вдребезги. Это мне его Наталья рассказала.

– Он же гонит, как сумасшедший. Джигит! – Вячин оглянулся, посмотрел как движется очередь. – Смотри, видишь пожилого мужика у самой двери, с коричневым кейсом.

– Ну вижу.

– Знаешь кто это? Слышал дело о рэкетирах, потрошили кооперативы "У самовара", "Элегант", "Детский сапожок"? По делу проходил младший брат Володи Гайворонского.

– Директора завода "Рембыттехника"?

– Да. Я ходил с Володей на суд. Интересно было. Так вот этот с кейсом – адвокат Устименко. Володе его порекомендовали. Силен! Такую речь произнес – плакать хотелось. И знаешь, дали по минимуму.

– Свари крапиву с сахаром – тоже сладко будет… Ладно, хрен с ним, с этим адвокатом, мне пора, – Лагойда взглянул на часы.

– Когда появишься?

– После четырех.

– Давай, надо кое-что обсудить. Есть проблемы…

Жена Назаркевича была предупреждена Агрбой, приехал он около десяти. Она ждала его у машины: что поделать, ГАИ есть ГАИ, а автомобиль побывал в ДТП, тут свои правила. В понятые взяли соседей Назаркевичей – шофера такси и молодую женщину, покачивавшую в коляске ребенка.

– Что же это ваш муж попал в аварию и уехал с места происшествия? начал Агрба играть роль сотрудника ГАИ.

– Потому что ничего страшного не произошло. Пострадали только мы. Человеку, которому он повредил машину, уплатили. С его стороны никаких претензий, – внешне спокойно сказала Назаркевич. – Он что, обратился к вам с жалобой?

Агрба сделал вид, что не расслышал; обойдя машину со всех сторон, остановился у передка.

– Ох-ха! – помотал головой таксист, стоя рядом с Агрбой. – Надо же так! Это уже не отрихтуешь. Крыло менять придется. Да и радиатор…

Под радиатором стояла лужица – остатки вытекшего тосола.

– Когда это произошло?

– В среду, шестнадцатого, – ответила Назаркевич.

"Это следующий день после поездки Назаркевича и Кубраковой в Богдановск", – подумал Агрба.

– А когда ваш муж вернулся из Богдановска?

– Во вторник вечером.

– Он выпить любит?

– В рот не берет, – заметил таксист.

Попросив у хозяйки ключи, Агрба сделал вид, что отпирает дверцу, хотя уже знал, что она не заперта, знал он заранее, что собирается изъять только целлофановую папку с машинописными страницами. Насчет колпачка, лежавшего в кармане чехла, без сомнения: "От зубной пасты или крема для бритья"… Он влез в машину. Порывшись для виду в "бардачке", вытащил папку, осмотрел коврик под ногами, затем оглянулся на заднее сидение. И увидел в самом углу незамеченную ночью каскетку – белую с зелеными клиньями и светозащитным козырьком. Вспоминались слова из показаний директора завода Омеляна о водителе машины, в которой сидела Кубракова: "…каскетка на нем, белая с зелеными клиньями и светозащитным козырьком"… Агрба потянулся к каскетке. Потом еще раз осмотрел салон, скользнул взглядом по карманам чехлов на передних сидениях, и все же полез за колпачком…

– Это шапочка вашего мужа? – выбравшись из машины спросил он.

– Да.

– Я изымаю папку с бумагами, вот эту штучку, – показал он на колпачок, – и шапочку. Возражений не имеете?

– Не имею, – как-то обреченно ответила Назаркевич. Подошло еще несколько соседей, с любопытством наблюдавших за действиями коренастого смуглолицего майора. Джума пытался выяснить у них, не помнит кто-либо, когда на прошлой неделе Назаркевич поставил машину и накрыл ее брезентом во вторник или в среду. Но никто не знал. Не мог ответить на этот вопрос и сосед-таксист: у него сейчас смены длятся по 12-13 часов, потому что напарник в отпуске, а он сам возвращался с работы с одной мыслью добраться до постели и завалиться спать… …Агрба позвонил мне в восемь утра, сказал, что ночью обыскивал машину Назаркевича, – продолжал Скорик.

– Чего он, сукин сын, полез?! А если бы мы его накрыли там? Скандал! – вскипел Щерба. – Унес что-нибудь?

– Нет.

– Слава Богу, хоть на это ума хватило!

– Может и уносить нечего было, спокойно сказал Войцеховский.

– Он сейчас там, договорился с женой Назаркевича, чтоб официально осмотреть машину, – сказал Скорик.

Они сидели у Щербы уже час. Вроде толкли воду в ступе. Слов у каждого было много, а фактов с гулькин нос, и слова эти, просеивались, утекали, как сквозь решето, а на поверхности оставались какие-то косвенные мелочи, которые не давали возможности выстроить две-три версии, чтоб, отработав каждую, выйти на что-то путное…

– Что вас смущает в допросе Назаркевича, Виктор Борисович? – спросил Щерба.

– Слишком правдиво излагает, будто нарочно подставляется: мол, вот вам правда, а вы попробуйте, истолкуйте ее против меня – ни фига не выйдет.

– А что вы хотели? Чтоб он с хода начал гнать липу? Когда он выписывается?

Зазвонил междугородный телефон, Щерба снял трубку и начал громко, раздражаясь на непонятливость собеседника, – то ли следователя, то ли прокурора какого-то отдаленного района, – объяснять оперативные и процессуальные промахи по некоему разваливавшемуся там делу…

– Ну и кадры у нас! – Щерба наконец положил трубку. – Такая вот мелочишка, Виктор Борисович, – как бы вспомнил он, – получается, что Назаркевич, Вячин и Лагойда знакомы не только по совместной работе в НИИ. Они и в кооперативе вместе.

– Я это помню. Я выписал повестку Вячину.

Отворилась дверь и вошел Агрба:

– Здравствуйте, – он снял форменную фуражку и утер лоб.

– Здравия желаем, товарищ майор, – усмехнулся Щерба. – Ты и ночью в форме был, когда шмонал машину Назаркевича?

– Никак нет, Михаил Михайлович, – заулыбался Агрба.

– Смотри, Джума, когда-нибудь влетишь.

– Что поделать, сходить по нужде и не надуться нельзя, – сказал Агрба, усаживаясь.

– Ишь, философ.

– Ну что, Джума? – спросил Скорик.

– Вот, – Агрба выложил свою добычу: каскетку, бумаги в целлофановой папке. – И это захватил, какой-то "Метах" – положил он колпачок. Войцеховский тут же потянулся к нему. – Машина разбита: левое крыло, фара и радиатор. Весь тосол вытек. Вот протокол допроса жены. Соседи не знают, когда Назаркевич вернулся: во вторник вечером или в среду после полудня.

– Каскеточка знакомая. Такую Омелян видел на водителе, везшем Кубракову, – заметил Скорик.

– Это масспошив, Виктор Борисович, не увлекайтесь, – напомнил Щерба.

– Он от импортного туба, – произнес Войцеховский, вертя в пальцах колпачок. – Ни кремы наши, ни зубные пасты такую широкую горловинку не имеют. У нас другой стандарт. А тут диаметр почти три сантиметра. И надпись не "Метах", как прочитал по-русски Джума, а по-латыни – "Метакс". Надо бы товароведов опросить на базах, облуправления торговли, потребкооперации, военторга, проимпортторга. В общем там, где получают косметику и парфюмерию.

– А может, колпачок от какого-нибудь лекарства? – спросил Скорик. Бывают баллончики-ингаляторы для астматиков, бывают и кортикостероидные аэрозоли. Моя мать пользовалась, когда у нее была аллергическая сыпь и ничего уже не помогало, никакие таблетки.

– Проверю, – сказал Джума.

– Виктор Борисович, труп Кубраковой дактилоскопировали? – вдруг спросил Щерба.

– Да. В Богдановске сразу же. А почему вы спросили?