- …А наше дело одно - охрана богатого торгового пути из варяг в греки! - как сквозь густой туман донеслись до Аскольда слова Рюрика. - С остальным же пусть справляется Гостомысл с его воями, - заключил варяжский князь, и Аскольд на сей раз не мог с ним не согласиться.
Военачальники встали, и все вместе хмуро, но решительно, повторив последний призыв князя, заключили его традиционно:
- Да будет так!..
НОВЫЙ ГОРОД
Не ошиблись сказители Новгорода, варяжский князь действительно решил построить новую крепость. Но где? Долго думу думали, к волхвам обратились. Волхвы стучали посохами о землю, ухо прикладывали к тому месту, где посохом стучали, долго слушали, чувствуя рядом шум воды Волхова, и в сомнении качали седыми головами:
- Нету! Туте бедови случахоси, коли крепость поставить, - намывы часты, - озадаченно вздыхали они, добросовестно отмерив не одну версту по обоим берегам реки-кормилицы. Часами беседовали они с Гостомыслом о замыслах варяга, ломали голову над вопросом: с добром ли решил неуёмней русич близ одной крепости ставить другую? Сутками наблюдали за проточной водой: проверяли предсказания Ведуна. Вода стекала спокойным потоком, не увлекая с собой даже мелких камушков, предусмотрительно расставленных на её пути многоопытными кудесниками. И об этом поведали волхвы владыке Новгорода; а он сидит на беседе грустный, хворый, пьёт из большого кувшина настой белокудренника и исподтишка изучает лица волхвов, хмурую думу думает: кто же из них по воле Вадима заклинание над Рюриком вершил и, самое главное, не лелеет ли он новый какой зловещий замысел против князя втайне и от него, Гостомысла, и от Ведуна.
Посадник оглядел одного, другого, третьего… Волхвы как волхвы. Лица у всех добрые, бороды седые, длинные, глаза светлые, как бы выцветшие, немного озабоченные. Вот и все, что отметило зоркое око Гостомысла но душа его была неспокойной - скорбела.
- Да, да, много бед варяг натворил, - тихо промолвил наконец, так и не определив среди них врага Рюрика, - но мы своё святое дело должны свершить, - он глубоко вздохнул и пояснил: - Поминальное каменье у главной пристани всё одно поставить надо. Убиенных варягом ратников Вадима новгородцы не забудут, и потому чтить память их будем каждую весну. Немного помолчав, Гостомысл добавил: - Да и Вадима забывать не след! Вадим герой! Много побил врагов земли нашей! Это помнить надо!
Он встал, давая волхвам знать, что наказ дан и они могут идти. Волхвы слегка поклонились посаднику и дружно направились к выходу.
- А варяга… - как бы случайно вспомнил Гостомысл и грозно вдруг выпрямился, - бдите денно и нощно.
Ну, а что же в это время делал варяг?
На левом берегу, при истоке Волхова из Ильменя, есть высокий холм, которому словене давно дали имя Людин мыс, ибо любили словене это высокое место и много люда бывало на нём, особенно в солнечные дни. Его-то и облюбовал Рюрик для застройки своего городища. Всё лето дружина без отдыха валила лес, бревна, перевозила их на полуостров, ставила крепость.
А жители города, оправившись от тревог этой весны, что получила в народе название Вадимовой смуты, хмурились и сторонились дел варяга. При встрече с новосёлами они не задирались, но и разговоров не заводили; взоры их как-то туманились, убегали в сторону, а напряжённые плечи и спины их были полны злой памятью.
А вскоре город стал пустеть. Уходили люди к родичам в Псков, Изборск, Белоозеро, и впереди их бежала молва о лютом варяжском князе и его страшных синеголовых воинах.
Рюрик молча выслушивал донесения; каждый день, а вернее, каждую ночь одна, а то и несколько семей покидали старый город…
- Гостомысл сбежал, - передал однажды вечером Дагар своему князю весть речного постового.
Рюрик так и застыл на месте. Он ожидал чего угодно, но не бегства именитого посадника.
- Ну и пусть бежит! Значит, силу почуял! Всё равно назад пути нет! Нет! - Он яростно рассёк рукой воздух и уже тихо спросил Дагара: - Что скажешь, мой главный меченосец?
- Скажу то же, что и ты; назад пути нет, - жёстко ответил Дагар.
Шли дни. Рюрик молча выслушивал донесения о бегстве той или иной новгородской семьи, но никому не мешал выезжать из города. Вместе со своими военачальниками и дружинниками князь строил новый город и не чурался никакой работы: валил лес, носил бревна, чертил планы застройки. В самых трудных делах старался сначала смекнуть, как облегчить изнурительный труд своих гриденей. Спал тяжёлым неровным сном, часто просыпаясь и вздрагивая от непрошеных сновидений. То волхвы приснятся ему с длинными седыми бородами. Вот они шепчутся между собой, вертятся вокруг толстостволых дубов, неодобрительно качают седыми головами, тыча в него жёсткими пальцами. То вдова Вадима плачет, вцепившись почему-то руками не в мужа своего, а в него, Рюрика. То сердце замирает - в бездну падает Эфанда, а он не может спасти её. То Гостомысл кричит: "Не помогу!.. Не помогу я тебе ничем!" Вот и ломает себя Рюрик непосильным трудом, чтобы впасть в забытьё ночью и не видеть кошмаров во сне. Чует он, что не успокоят его мятежную душу прорицатели и толкователи снов, потому и не зовёт их.
Теперь он не вспоминал советы отца, не бередил душу поучениями Бэрина, не пытал белого коня, не смотрел на солнечный диск днём, не поднимал взора на луну ночью, не прислушивался к говору реки и не внимал шелесту листвы в лесу. Теперь он упорно рубил Новый город и новую крепость при нём. Теперь он был другим Рюриком.
Эфанда видела резкую перемену в муже и старалась не раздражать Рюрика. Каждый раз в полдень она в сопровождении домашних слуг шла туда, где строился новый город, и, как многие семьяницы, несла мужу нехитрый, но горячий обед.
Князь молча брал пищу, безразлично съедал её и всё так же молча провожал жену до столетней сосны, возле которой собирались женщины, возвращавшиеся в город.
Эфанда улыбалась на прощание, ласково обтирала лицо князя убрусом, и сердце её сжималось от жалости к нему.
В последнее время князя стал одолевать надрывный кашель. Эфанда хмурилась, наблюдая за тем, как борется муж с надвигающейся болезнью; знала, что он плохо справляется с ней; старалась потеплее его одеть, но он отмахивался от её забот и просил не беспокоиться. Эфанда, напуганная всё усиливающейся болезнью князя, решила бороться за его жизнь древними способами, известными только избранному кругу соплеменников. Сидя у себя в одрине, она пыталась представить себе здоровые лёгкие мужа и с помощью заклинаний над огнём и водой передать этот образ Рюрику. Если бы Рюрик понимал, почему ему в определённые минуты становится легче, лёгкие словно наполняются свежей силой и он совершенно перестаёт кашлять, то он, наверное, попросил бы жрецов своего племени совершать подобное таинство почаще, до тех пор, пока не поправится совсем. Но князь не задумывался о своём состоянии и не отвечал любимой жене на её вопросы… Эфанда замыкалась в себе и боялась показать любимому те стороны своего характера, которые превращали её в воительницу, похожую на Руцину…
- Боги! Где же взять силы для терпения!.. Только бы не догадалась ни о чём Руцина! Засмеёт! - отчаивалась младшая княгиня и всё порывалась пойти к кудеснику. Она звала служанку, волнуясь и торопясь, приказывала отвести себя к самому искусному гадателю, но та смотрела на неё ледяным взглядом и упорно отказывалась исполнить желание госпожи.
"Да-да! Да, я всё понимаю, - шептала про себя Эфанда, - они либо ничего мне не откроют, либо скажут такое, что сердце моё разорвётся. Нет-нет, к кудеснику и волхвам ходить не надо. Не надо, - убеждала она себя. - К маме! - хваталась она за эту мысль как за соломинку. - Но… она стара и нельзя нарушать её покой! Нет…" - совсем было потерялась Эфанда, но вдруг обрадованно улыбнулась. Ей показалось, что она нашла решение.