— «Комитет спасения родины и революции». Прибегнув в качестве курьера к помощи комиссара при Ставке Верховного командования Станкевича, я направил с ним непосредственно в адрес этого комитета свои условия перемирия, конечно же абсолютно неприемлемые для большевиков. Станкевич немедленно отбыл в столицу.
Глава 25
Моя жизнь в подполье
31 октября 1917 года генерал Краснов направил делегацию казаков в Красное Село, вблизи Петрограда, для переговоров с большевиками о перемирии. Ранним утром 1 ноября делегация казаков возвратилась в Гатчину вместе с большевистской делегацией во главе с П. Дыбенко.[281] Переговоры между двумя делегациями начались в нижнем зале Гатчинского дворца в присутствии генерала Краснова и его начальника штаба полковника Попова.
Результатов этих переговоров я ожидал в комнате на втором этаже. Почти сразу после начала встречи ко мне вошло несколько моих друзей с тревожным сообщением, что переговоры подходят к концу и казаки согласились выдать меня Дыбенко в обмен на обещание отпустить их на Дон при лошадях и оружии.
В пустом Гатчинском дворце со мной рядом было лишь несколько верных мне людей, выступавших в роли посредников и державших меня в курсе проходивших переговоров. Мы знали о деморализации казачьих частей и о подрывной деятельности в войсках. И все же казалось невероятным, что генерал Краснов или офицеры казачьего корпуса опустятся до прямого предательства.
Генерал Краснов пришел ко мне приблизительно в 11 утра. Если у меня и раньше были основания относиться к нему с подозрением, то после разговора с ним подозрения мои еще более укрепились. Он стал убеждать меня отправиться в Петроград для переговоров с Лениным. Он уверял меня, что я буду в полной безопасности под защитой казаков и что другого выхода нет. Не стану вдаваться в подробности нашей последней встречи.[282] Оглядываясь назад, я понимаю, сколь трудно ему тогда пришлось, ибо по натуре своей он вовсе не был предателем.
Вскоре наверх прибежали мои «наблюдатели» и сообщили окончательные результаты переговоров. Меня передают Дыбенко, а казакам разрешено возвратиться на Дон.
Время близилось к полудню. Шум и крики внизу все усиливались. Я старался убедить близких мне людей спасаться бегством. Моего личного помощника Н. В. Виннера уговаривать не приходилось: мы с ним были полны решимости живыми не сдаваться. Мы намеревались, как только казаки и матросы станут искать нас в передних комнатах, застрелиться в дальних помещениях. В то утро 14 ноября 1917 года такое наше решение казалось логичным и единственно возможным. Мы стали прощаться, и тут вдруг отворилась дверь, и на пороге появились два человека — один гражданский, которого я хорошо знал, и матрос, которого никогда прежде не видел. «Нельзя терять ни минуты, — сказали они. — Не пройдет и получаса, как к вам ворвется озверевшая толпа.
Снимайте френч — быстрее!» Через несколько секунд я преобразился в весьма нелепого матроса: рукава бушлата были коротковаты, мои рыжевато-коричневые штиблеты и краги явно выбивались из стиля. Бескозырка была мне так мала, что едва держалась на макушке. Маскировку завершали огромные шоферские очки. Я попрощался со своим помощником, и он вышел через соседнюю комнату.
Гатчинский дворец, построенный безумным императором Павлом I в форме средневекового замка, был своего рода ловушкой. Со всех сторон окруженный рвом, он имел лишь единственный выход — через подъемный мост. Чтобы пройти сквозь толпу вооруженных людей к автомобилю, который ожидал нас во внешнем дворе, оставалось рассчитывать лишь на чудо. Вместе с матросом мы спустились по единственной лестнице вниз. Мы двигались как роботы, в сознании не было ни мыслей, ни ощущения опасности.
Без особых приключений мы добрались до внешнего двора, но никакого автомобиля там не обнаружили. В отчаянье, не произнеся ни слова, мы повернули обратно. Должно быть, выглядели мы весьма странно. Стоявшие у ворот с любопытством смотрели на нас, однако, по счастью, среди них были и наши люди. Один из них подошел к нам и прошептал: «Машина ждет у Китайских ворот. Не теряйте ни минуты!» Появился он как нельзя более кстати, ибо к нам уже двинулась толпа людей и положение наше становилось совсем отчаянным. Но тут один из обмотанных бинтами офицеров неожиданно «потерял сознание» и забился в конвульсиях, чем отвлек от нас внимание толпы. Не раздумывая, мы тотчас воспользовались этой помощью и побежали со двора в сторону Китайских ворот, от которых шла дорога на Лугу. Затем мы пошли не спеша и, чтобы не привлекать внимания, громко разговаривая.
Мое исчезновение было обнаружено минут через 30, когда ватага казаков и матросов ворвалась в мою комнату на верхнем этаже. Немедленно во все стороны были брошены автомашины, и снова нам улыбнулось счастье. Нам навстречу по пустынной улице медленно тащилась телега. Остановив ее, мы посулили вознице хорошее вознаграждение, если он довезет нас до Китайских ворот. У него буквально отвисла челюсть, когда два матроса сунули ему сторублевку. У ворот нас ждала машина. Я быстро занял место рядом с офицером-водителем, а позади расположились матрос и несколько солдат с гранатами в руках. Дорога до Луги была в превосходном состоянии, но мы все время оглядывались назад, ожидая в любой момент увидеть наших преследователей. Мы решили в случае их появления использовать до конца все имевшиеся у нас гранаты. Несмотря на всю напряженность, офицер-водитель казался совершенно спокойным и, управляя машиной, даже насвистывал какой-то веселый мотивчик из репертуара Вертинского.
Преследователи не догнали нас еще из-за одной удачи, которую подарила нам судьба. Мой личный шофер, оставшийся в Гатчинском дворце, сохранил чувство верности ко мне. Он знал, что мы поехали в сторону Луги и, когда раскрылось наше исчезновение, поднял крик, заверив толпу, что на своем самом быстроходном автомобиле нагонит «негодяя». Понимая, что действительно без труда нагонит нас, он в дороге ловко организовал поломку машины.
Наконец мы подъехали к лесу. Заскрипели тормоза, и офицер произнес: «Выходите, Александр Федорович». Вместе со мной вышел и мой матрос, которого звали Ваня. Трудно было понять, где мы очутились, — вокруг были только деревья, и весьма озадаченный, я попросил объяснений. «Прощайте, — сказал офицер, — Вам все объяснит Ваня.
Нам же надо ехать». Он нажал на акселератор и исчез. «Понимаете. — сказал Ваня, — у моего дяди здесь в лесу дом. Места тут тихие и спокойные. Я, правда, не был здесь два года. Но если в доме нет прислуги, бояться нечего. Давайте рискнем, Александр Федорович!»
Мы двинулись по заросшей тропинке в глубь леса. Мы шли, окруженные мертвой тишиной, не думая и не размышляя о том, что нас ждет впереди. Я безгранично верил этим незнакомым мне людям, которые по каким-то причинам так беззаботно рисковали своей жизнью ради моего спасения. Время от времени Ваня останавливался, чтобы убедиться в правильности пути. Я потерял счет времени, дорога стала казаться бесконечной. Внезапно мой спутник сказал: «Мы почти пришли». На полянке перед нами стоял дом. «Посидите тут, а я посмотрю, что там делается». Ваня исчез в доме и почти тотчас же вернулся со словами: «Никакой прислуги. Служанка ушла вчера. Мои дядя и тетя будут счастливы видеть вас. Пойдемте».
Так началась моя жизнь в лесном приюте, где мне предстояло провести 40 дней.
Болотовы — чета немолодых людей — сердечно приветствовали меня. «Не беспокойтесь. Все будет хорошо», — утешили они меня. Убежище в своем доме они предложили мне с удивительным добросердечием и душевной щедростью, даже намеком не дав мне понять, какому ради меня риску подвергают себя. Они наверняка понимали, какая им грозила опасность, ибо 27 октября газета «Известия» под заголовком «Арест бывших министров» опубликовала следующее сообщение: «Бывшие министры Коновалов, Кишкин, Терещенко, Малянтович, Никитин и другие арестованы Революционным комитетом. Керенский бежал. Предписывается армейским организациям принять меры для немедленного ареста Керенского и доставки его в Петроград. Всякое пособничество Керенскому будет караться как тяжкое государственное преступление».