Если Шмелев и писал о любви, то оказывался во власти высокой цели изобразить идеал. Такой была Анастасия из «Неупиваемой чаши», Даринька из «Путей небесных». Он описывал их так, чтобы читатель целомудренный ничего грязного, темного или просто соблазнительного в женском образе не нашел. Его прямо-таки тошнило от пошлости любовной. Как когда-то тошнило от натуралистической изобразительности, от Золя. Как символ собственного творческого состояния он воспринимал стихотворение Пушкина 1828 года «Кобылица молодая»:

Из его писем к Бредиус-Субботиной ясно, что он испытал описанное Пушкиным, что сам себя в творчестве укоротил и направил в мерный круг, и помогала ему в этом его жена, Ольга Александровна — и до, и после своей смерти.

Ильин называл Бунина мрачнейшим из эпикурейцев. Все-таки — из эпикурейцев. Шмелев слышал в бунинской прозе эту тональность. Сам же он полагал, что истинный писатель творится страданием. «Радостными в творчестве бывают лишь не-глубокие, не-трогающие, не-захватывающие. Эпикурейцы…»[556] — писал он О. А. Бредиус. И развивал свою мысль: даже Мопассан знал, что такое страдание, как и Бальзак, Флобер, Стендаль, Шатобриан, Доде, Гюго, Диккенс, Шиллер, много горького познания у Гете и, конечно, у Пушкина.

У «Темных аллей» был безусловный успех. Как писали критики, в том числе и Адамович, в них звучала благодарность к жизни, пусть несовершенной. Но были и смутившиеся. Для подготовки американского издания «Темных аллей» пришлось пойти на мелкие купюры; как вспоминал Андрей Седых: «В 47-м году я получил от Бунина манускрипт его „Темных аллей“. С разрешения автора М. А. Алданов и я удалили из рукописи несколько строк, которые могли вызвать обвинение в „эротизме“, — обвинения этого он впоследствии все равно не избежал»[557]. Георгий Гребенщиков в январе 1944 года написал Алданову: «…скользкая эротика, забава бывших и, слава Богу, изгнанных из быта барчуков, растлевавших своих горничных…»[558]. Строгий Ильин усмотрел в «Темных аллеях» похотливое естество человека, не различающего добра и зла. Бунин же сопоставил «Темные аллеи» с «Декамероном»: обе книги создавались в мрачную пору, в одном случае это была война, в другом — чума. Ему рассказы «Темных аллей» были необходимы как спасение от ужаса жизни. Да и прав ли Ильин, видевший в творчестве Бунина лишь инстинкт? лишь пол? В «Позднем часе» (1938) герой говорит о том, что в будущей жизни встанет перед избранницей на колени и поблагодарит ее за все, что получил от нее в жизни земной. Инстинкт Бунин умел опоэтизировать, что давалось редким писателям. Рядом, пожалуй, можно поставить лишь Куприна. Да и многие бунинские герои расплачивались за свою естественность смертью, болезнью, неудавшейся жизнью.

Но Шмелеву было достаточно услышать пересказ сюжета, ему хватало процитированного кем-то фрагмента, и он впадал в мрачнейший сарказм. Например, зачем это в «Весной, в Иудее» (1946) на Пасху — сыр? Зачем извращает свой дар? Зачем хватается «за рюмки и подолы» и зачем «заголяется»?[559] Не будет он читать «Темные аллеи» — многих от них уже «сблевало»…[560]

Причем раздражение Шмелева распространялось не только на «Темные аллеи». В 1947 году ему пересказали содержание бунинского рассказа «Три рубля» (1944), этот рассказ читали по радио. В гостинице уездного города на свидание к рассказчику напрашивается уличная барышня; рассказчик решает напоить ее чаем, дать три рубля и выпроводить, однако он поддается внезапной страсти; далее герой ужасается тому, что произошло с ним в этом захолустье: барышня за три рубля продала свою девственность; барышня эта, вчерашняя гимназистка, ставшая сиротой, вызывает у героя нежность и жалость; они живут в Ялте, а весной она умирает. Шмелев отозвался о рассказе зло: «что-то сверх-гадкое», «надуманное», «патологичное», этот рассказ «отравляет… юных»[561].

Бунин в прозе лирик, в творчестве Шмелева развилась и победила строгая мораль.

У Шмелева свой счет к писателям-эмигрантам, эмигрантская литература должна быть совестливой и ответственной: в России «истекают кровью и слезами кровавыми…»[562]. Все более в нем проявлялся интерес к СССР, возрастало сострадание народу-победителю. В 1947 году астрологи предсказали Сталину скорую смерть, и Шмелев с надеждой обращался к небесам: когда же? может, «уже при дверях» (Мф., 24:33)? 8 января 1948 года прошел слух о том, что Сталин умер. Неужели «сдох»?[563] В начале марта 1948 года вдруг подумалось: может, Сталина уже нет, а есть некая эманация? Первые инсульты у Сталина, действительно, способствовали возобновлению террора в 1946-м и в 1947-м. Шмелев в письме к своей благодетельнице Шарлотте Максимилиановне Барейсс от 8 мая 1947 года выказывал нетерпение:

До него дошли сведения о том, что в СССР — голод. Он узнал об августовском постановлении 1946 года о журналах «Звезда» И «Ленинград» — о разгроме Анны Ахматовой и Михаила Зощенко, узнал об идеологической линии Жданова. До парижской эмиграции дошли сведения об арестах эмигрантов в Праге и на Балканах — в зонах, занятых советскими войсками. Шмелев — бескомпромиссный антисоветчик. Он язвителен по отношению к просоветской газете «Русские новости», а там публиковались рассказы из «Темных аллей».

Его ненависть к Сталину росла на фоне роста лояльности к СССР среди эмигрантов в последние месяцы войны и в начале послевоенного периода. Просоветские настроения подкреплялись надеждами на демократический путь послевоенной России, возникало желание принять участие в восстановлении страны.

Сначала в советское посольство пригласили митрополита Евлогия, который прибыл на прием в автомобиле посла. Потом, 12 февраля 1945 года, советское посольство посетили некоторые русские эмигранты во главе с В. А. Маклаковым, послом в Париже с 1917-го по 1924 год. Во время визита произошел обмен речами, говорили тосты за Красную Армию, за Сталина. Маклаков был символом русского либерализма, и он заявил о прекращении борьбы с советской властью, хотя и заметил, что это вовсе не означает признания ее правоты. Прием породил в эмигрантской среде бурю.

Поползли слухи о том, что собрался уехать в СССР Бунин. Сенсацией осени 1945 года среди эмигрантов стал завтрак Бунина у А. Е. Богомолова, советского посла во Франции. В разговоре с послом Бунин сказал о своем уважении к стране, разгромившей фашистов, благодарил за приглашение вернуться в СССР, одобрительно отозвался относительно возвращения в СССР Куприна. Так об этом визите впоследствии вспоминал советский посол[565]. Шмелев негодовал: «Этот — лизал тарелки по полпредствам, считал себя „никому и ничем неподсудным“; он — вне оценок, при-Нобель <…>», то есть Нобелевский лауреат, написавший «Темные аллеи»; и далее: «Верченье Б<унина> вокруг „полпредства“ знающие объясняют невероятной трусостью Б<унина>. Он испугался, что теперь, с победой, комм<уни>сты буд<ут> хозяевами Фр<анции>. И — забежал. Перестраховывался»[566]. Вокруг Бунина со стороны Советов развернулась игра. Осенью 1945 года советское издательство «Художественная литература» даже начало подготовку к публикации двадцатипятилистного тома его произведений. В конечном итоге тревоги Бунина о составе сборника стали поводом к прекращению издания. У всей этой истории была своя экспозиция: 2 мая 1941 года Бунин писал из Грасса А. Толстому о том, что находится в ужасном положении, Толстой 18 июня 1941 года отправил Сталину письмо, в котором просил разрешить Бунину вернуться в СССР или помочь ему материально.