Здесь не предавались возвышенным философским спекуляциям, как то делали прежде неоплатоники Фичино, собиравшиеся вокруг Лоренцо Великолепного; никто не отстранялся от жизни и от современности, а чтение и обсуждение трудов древних авторов имело своей целью отыскать в прошлом объяснение настоящему и подготовить будущее. Беседовали также и о литературе. Читали стихи, свои и чужие, веселые новеллы и комедии. Никколо представил, помимо прочего, своего «Золотого осла»[84]: «приключения, страдания и муки, которые я перенес под видом осла», пародию на тему «Метаморфоз» Апулея, веселую поэму, которую он, не удержавшись, нашпиговал политическими остротами о разложении государств и их восстановлении. Волна любовной страсти, которая еще недавно так далеко занесла его, ушла благодаря новым друзьям, и ему «снова доставляют удовольствие чтение о событиях Древности и споры о делах сегодняшних».
Там, под сенью магнолий, кипарисов, апельсиновых и других более редких деревьев, в беседках, увитых виноградом, в аллеях, украшенных статуями, колоннадами, барельефами, снятыми с древнеримских развалин Фьезоле, сидя на траве у фонтана из узорного мрамора, он создавал «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», в которых предлагалось построить новое государство по римскому образцу, общество «свободное» и «народное». Никколо посвятил свой труд Дзаноби Буондельмонти и Козимо Ручеллаи, которые заставили его написать то, что без их вмешательства сам он, как признавался в предисловии, никогда бы не написал.
Общественное недовольство стимулирует политическую мысль, а недовольство, вызванное правлением Лоренцо Медичи, которого его дядя, папа римский, сделал главой Флоренции, росло с каждым днем.
Правда, первое время все, и Никколо в том числе, этому радовались. «Я не премину рассказать вам о том, как Светлейший Лоренцо доселе себя вел, — пишет он Франческо Веттори, — его поведение таково, что порождает самые лестные надежды в городе, и все в нем словно напоминает лучшие черты его предка. В самом деле, Его Светлость ревностно занимается делами; он любезен и полон благородства в аудиенциях и отвечает только после зрелого размышления…»
Правда и то, что, поскольку Веттори являлся близким другом Лоренцо, в поведении Макиавелли была большая доля расчета, и было бы весьма глупо возмущаться этим. Никколо изменил посвящение Джулиано, первоначально предпосланное «Государю», и преподнес рукопись юному владыке Флоренции. Говорят — но скорее всего это выдумка, — что в тот же день Лоренцо подарили пару легавых, кобеля и суку, и по этой причине он забыл и о трактате, и о его авторе.
К этой неудаче прибавилось разочарование, разделяемое всеми флорентийцами, вынужденными признать, что Медичи, от которого столько ждали, не давал себе труда сохранять хотя бы видимость республиканского правления, как советовал дядя, доверяя ему власть. С жестокой иронией Макиавелли пишет в «Рассуждениях…»: «Тому, кто стремится или хочет преобразовать государственный строй какого-нибудь города и желает, чтобы строй этот был принят и поддерживался всеми с удовольствием, необходимо сохранить хотя бы тень давних обычаев, дабы народ не заметил перемены порядка, несмотря на то что в действительности новые порядки будут совершенно не похожи на прежние. Ибо люди вообще тешат себя видимым, а не тем, что существует на самом деле»[85].
К титулу «Генеральный капитан Флоренции», который Лоренцо с блеском носил, добавился титул герцога Урбинского. Папа дождался безвременной, но неизбежной из-за слабого здоровья кончины своего брата Джулиано и с согласия Франциска I завладел этим герцогством: Джулиано постоянно противился этому из признательности к семейству Монтефельтро, которое приняло и обласкало их с братом в Урбино во времена их несчастий. Лоренцо, казалось, упивался властью, и это тревожило даже самых ярых сторонников Медичи, что касается республиканцев и оптиматов, то для них это было просто невыносимо. Впервые в истории рода Медичи один из них открыто требовал абсолютной власти во Флоренции, что вызвало неудовольствие Льва X.
Осознавал ли Никколо, даже если продолжал считать, что абсолютизм способствует возрождению государства — «…необходимо быть одному, если желаешь заново основать республику или преобразовать ее», — что его трактат, созданный для государя, который, как предполагалось, заботится об общественных, а не о собственных интересах (утопия просвещенного деспотизма), мог превратиться в «настольную книгу начинающего тирана»? Или же, посвятив ее Лоренцо, он считал, что «истинный способ найти дорогу в рай — это изучить дорогу к дьяволу, чтобы избегать ее»?
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Никто «под свежей сенью этого прекрасного сада» Ручеллаи не забывал трагедии, обрушившейся на флорентийцев в Прато, и последствий, которые имело это поражение. Может быть, для того, чтобы оправдать перед «своими послеполуденными друзьями» идеи, которые вдохновили его на создание ополчения, «его детища», Макиавелли и создал между 1516 и 1519 годами семь диалогов «О военном искусстве». Он вывел на сцену своих друзей: Дзаноби Буондельмонти, Баттисту делла Палла, Луиджи Аламанни. Они окружали гостя Козимо Ручеллаи, знаменитого кондотьера Фабрицио Колонна, который, как сообщал автор, «по пути из Ломбардии, где он долго и славно сражался за короля Испании, проехал через Флоренцию и провел там несколько дней, дабы посетить Его Сиятельство герцога (Лоренцо Медичи. — К. Ж.) и встретиться с некоторыми дворянами, с которыми прежде был в тесной дружбе».
Это подражание классическому трактату «De re militari»[86] Вегеция, послужившему образцом и для книги «Розовый куст войн» Людовика XI, содержало оригинальные идеи Никколо, которые он давно проповедовал, заостренные — сейчас мы сказали бы «радикализованные» — его личным опытом. Для спасения государства Макиавелли готов был поставить под ружье всю нацию и призывал, если потребуется, к тотальной войне, которую должна будет начать политическая власть, нераздельная с властью военной.
Посвятив свой трактат Лоренцо Строцци, сыну Филиппо, близкому к Медичи, так как он был их родственником и советником, Никколо и на этот раз надеялся, подсуетившись, выйти из немилости.
Надежда эта вспыхнула вновь в 1519 году после кончины Лоренцо Медичи, преждевременная смерть которого, так же как смерть его дяди Джулиано, возможно, была вызвана одними и теми же причинами: слабым здоровьем, подорванным к тому же разгульной жизнью. Папа поручил кардиналу Джулио править Флоренцией, которая продолжала называться республикой. Будучи архиепископом Флоренции, Джулио Медичи показал себя человеком сдержанным, любезным, исполненным уважения к магистратам в том, что касалось выполнения ими административных функций, но в то же время заботящимся о рядовых людях. Часто видели, как он беседует то с теми, то с другими, стремясь быть ближе к своим сторонникам. Он говорил, что любит флорентийцев, тех флорентийцев, которые привели к власти его род, и что желает забыть все несправедливости, причиненные ими его семье. Не в этом ли настроении он попросил Макиавелли — без сомнения, по инициативе Строцци — составить проект реформы государственных учреждений, которой настоятельно требовало возбужденное общество?
Можно себе представить, с каким пылом Никколо принялся за работу, результатом которой стал проект конституции. О ней исследователь Эдмон Баринку сказал: «…она составлена так хитро, что, оставаясь абсолютно монархической при жизни возлюбленных государей, могла превратиться после их смерти (естественной смерти, само собой разумеется) в конституцию вполне республиканскую».
В этом проекте можно усмотреть и черты того, что впоследствии назовут «макиавеллизмом», и проявление обыкновенного здравого смысла. Папы и кардиналы не вечны, и в роду Медичи не оставалось никого, кто мог бы принять эстафету у тогдашних государей. Лоренцо, в прошедшем году пышно отпраздновавший в Амбуазе свое бракосочетание с кузиной Франциска I, оставил после себя младенца, дочь Екатерину (будущую королеву Франции), которая воспитывалась вместе с побочным сыном Джулиано Ипполитом и его кузеном Алессандро, сыном кардинала Джулио и мавританской рабыни. Следовательно, необходимо было думать о будущем. «Для благополучия республики или царства недостаточно иметь государя, который правит мудро при своей жизни; им нужен такой государь, который подарит законы, способные поддержать их после его смерти», — читаем мы в «Рассуждениях…». Время после Медичи Никколо не мог себе представить иначе как возврат к демократии, возврат, который в интересах Флоренции сами Медичи должны были подготовить. Избежать беспорядка, порождаемого пустотой, — в этом должно было состоять их величие.