Никколо, ни жив ни мертв от ужаса, составляет донесение, хотя не имеет ни малейшего представления о том, как доставить его во Флоренцию, ибо никто и ни за какие деньги не рискнет сейчас отправиться в путь. Он считает, что ни братьев Орсини, ни Вителлоццо Вителли, ни Оливеротто да Фермо «завтра утром уже не будет в живых». На руках у Макиавелли послание, которое герцог направил всем иностранным государям и правителям. В нем говорится, что Орсини и их сообщники не оставили своих преступных замыслов и заманили герцога Романьи в западню. Захватив предателей, он только предотвратил готовящееся злодеяние…

Никколо не поверил официальному заявлению. Он не забыл, что говорил ему Чезаре как-то вечером в октябре по поводу предпринимаемых Орсини попыток к сближению: «Они надеются провести меня, а я тяну время и жду своего часа». Этот час пробил в Сенигаллии. «Какое ребячество думать, что рану, нанесенную кинжалом, можно залечить словами!» — воскликнул один из приближенных герцога, когда в ноябре кондотьеры подписывали договор. Сейчас кинжал сжимала уже другая рука.

Ночью, когда в город вернулось спокойствие, Никколо отвели к герцогу. Чезаре ликовал, расточал захватывающие дух любезности. В присутствии Никколо он не дает себе труда притворяться, что всего лишь воспрепятствовал, решительно и быстро, своей погибели. Он не оправдывается, он ожидает заслуженных поздравлений за то, что «истребил врагов короля, Флоренции и его самого» и «уничтожил в зародыше беспорядок и смуту, грозившие Италии».

Это уже совсем иной взгляд на события. Никколо восстанавливает сценарий, задуманный и осуществленный Чезаре. Место действия: городок, защищенный с одной стороны горами, с других — рекой и морем, идеальное место для западни. Крепость, которая готова сдаться только самому герцогу, — прекрасный повод собрать всех кондотьеров. Они не могут отказаться: это значило бы проявить недоверие, несовместимое с расточаемыми ими дружескими уверениями и долгосрочным мирным договором, который они только что подписали. Чтобы усыпить их бдительность, герцог и сам демонстрирует полное к ним доверие: его сопровождает лишь небольшой эскорт, состоящий из нескольких всадников и кучки пехотинцев. Такой небольшой отряд, разумеется, можно разместить и в городе. Поэтому войско кондотьеров покинуло последний, за исключением солдат Оливеротто да Фермо, которые расположились в предместьях, запершись, однако, в домах, дабы избежать возможных столкновений.

Чезаре в сопровождении своих командиров ожидал остальных, как и было предусмотрено, в нескольких милях от города. В Сенигаллию все должны были войти вместе, потому что въезд этот имел символическое значение: так они хотели показать, что с прошлым покончено. Кондотьеры, кроме Бальони, правителя Перуджи, сказавшегося больным, присоединились к Борджа. Прибыли все, включая Вителлоццо Вителли, который и в самом деле был болен и которого Орсини с трудом уговорили не следовать примеру Бальони. Старый соратник Чезаре приехал верхом на муле и, зябко кутаясь в черный плащ с зеленым подбоем, казался еще бледнее, чем был на самом деле. Он выглядел как человек, идущий на смерть. Герцог встретил его тепло и любезно, искренним смехом и дружеским взглядом. Весело беседуя, направились в город. Всё спокойно, нет ничего необычного, правда, только на первый взгляд.

На мосту, который вел к укреплениям, всадники Чезаре, составлявшие головной отряд, образовали проход, выстроившись в два ряда, — повернув часть лошадей к реке, а часть в сторону гор, — и как только Чезаре и его свита вступили на мост, следом за ними двинулись сотни наемников, до поры скрывавшихся в окрестностях. Кондотьеры не могли снестись друг с другом, поскольку каждого окружали воины Чезаре. На пороге отведенного герцогу дворца они попытались проститься с ним, однако у того были другие планы: «Разве мы все собрались не для того, чтобы отпраздновать примирение и обсудить план новой кампании?» Что им оставалось, кроме как последовать за ним?

Под предлогом того, что ему необходимо освежиться после долгой скачки, Чезаре оставил гостей в компании офицеров своей стражи. Не успела за ним закрыться дверь, как горла кондотьеров коснулась холодная сталь. Все произошло быстро, стража действовала молниеносно.

«Bellissimo inganno» — прекраснейший обман! — скажет потом Паоло Джово, смиренный и мудрый епископ Ночеры. Никколо был не меньше его восхищен — нет, не самим злодеянием, как может показаться и как часто говорили, — но ловкостью и быстротой, с которой оно было осуществлено, умением, с каким Борджа довел дело до конца. Все было тщательно подготовлено и рассчитано.

Италия превозносила Чезаре, который, как сказал бы Никколо, так ловко «уподобился лисице». По сути своей, пьеса была не нова, но в Сенигаллии ее разыграли просто великолепно! Изабелла д’Эсте, считавшаяся современниками самой умной, утонченной и добродетельной женщиной того времени, также говорила о «bellissimo inganno» и в знак своего восхищения послала Борджа… сто масок! Правда, таким образом правительница Мантуи, государства небольшого, старалась угодить Чезаре, внушавшему ужас всем.

Никколо все более убеждался в том, что для общей пользы необходимо заключить с герцогом действенный военный союз, которого тот требует, дабы покончить с теми, кто ускользнул из его ловушки, и изгнать из Перуджи Бальони, а из Сиены — Петруччи, бывшего душой заговора. Но наученный горьким опытом, Макиавелли облекает свои мысли в форму советов «информированных людей, друзей Флоренции». Они утверждают, передает он, что намерения герцога не составляют тайны: Вителлоццо и Оливеротто умерли «как тираны, убийцы и предатели»; Паоло Орсини и герцога Гравинского Чезаре хочет доставить в Рим и надеется, что папе удастся схватить кардинала и другого их брата. Тогда «против них начнут процесс и предадут их суду». Можно заранее предвидеть его исход!

Чего хочет герцог? Освободить все церковные земли от тиранов и заговорщиков, вернуть их папе, а себе оставить одну Романью. Его Светлость ничего так не желает, как доставить удовольствие флорентийской Синьории. Но пусть Флоренция не упустит такую возможность и как можно скорее направит к нему «посольство, состоящее из самых именитых граждан».

Ценой неимоверных усилий Никколо слал и слал Синьории длиннющие послания, в тяжелейших условиях следуя за армией герцога, но ни одно из его первых донесений не дошло по назначению. Скорее всего, они лежали в канаве у обочины дороги, там, куда их бросили разбойники, ограбившие его первого посланца. А в лагере Чезаре все удивлялись, почему это Флоренция медлит с ответом на настойчивые просьбы герцога. Во Флоренции в конце концов узнали о событиях в Сенигаллии, о казни Вителлоццо и Оливеротто, о пленении Орсини, о сдаче Перуджи и о походе на Сиену. Узнали, но не от Макиавелли. Бедный Никколо! Если бы он умер, как думали друзья, встревоженные его молчанием, ему, может, и простили бы все; но он остался в живых — и его могут посчитать бездельником, не справившимся с порученной миссией! Пусть ему хотя бы оплатят расходы на отправку неполученных депеш!

Никколо в отчаянии, потому что не сохранил копии своих первых донесений, составленных по горячим следам. Ему ничего не известно и о судьбе других писем: их могли потерять или перехватить. В который уже раз он излагает произошедшие события и пересказывает суть проведенных им переговоров, о которых подробно писал ранее. Все это он делает с присущим ему талантом, но нет уже в этих его донесениях прежнего пыла и тон писем совсем иной.

Одно его утешает: Синьория наконец согласилась направить к герцогу посла. Никколо может вернуться во Флоренцию.

МАСКИ

«До тех пор, пока жив папа и не иссякла дружба короля, герцогу будет сопутствовать удача, которая доселе ему покровительствовала». Когда Макиавелли писал эти строки, никто и подумать не мог, что скоро представится возможность проверить истинность этого утверждения.