Ронан всегда говорил, что никогда не лжет, но у него было лицо лжеца.

Студенты прибыли. Такой знакомый звук — ножки парт, царапающие пол; пиджаки, оборачивающиеся вокруг спинок стульев; тетради, шлёпающиеся на столы — что Адам мог бы закрыть глаза и всё ещё видеть эту сцену с идеальной ясностью. Студенты были вибрирующими, ненавистными и забывчивыми. Где ты был на каникулах, чувак? На Мысе, как всегда, где же ещё? Так скучно. Склон. Мама сломала лодыжку. О, знаешь, мы сделали Европу, как бомжей. Дед сказал, что мне нужны мускулы, потому что в наше время я выгляжу как гей. Нет, он реально не говорил такого. Кстати об этом, вот и Пэрриш.

Кто-то шлёпнул Адама по затылку. Он моргнул. В одну сторону, в другую. Его обидчик подкрался к Адаму с глухой стороны.

— О, — сказал Адам. Это был Тэд Каррутэрс, худшая ошибка которого заключалась в том, что Адам ему не нравился, и Тэд сам не знал почему.

— О, — доброжелательно передразнил Тэд, как будто сдержанность Адама его очаровала. Адам отчаянно и из чувства мазохизма хотел, чтобы Тэд спросил, где он провёл лето. Но Тэд повернулся туда, где всё ещё, откинувшись назад, с закрытыми глазами сидел Ронан. Он поднял руку, чтобы шлёпнуть Ронана по голове, но на середине жеста потерял самообладание. Вместо этого просто стукнул по парте Ронана и отошёл.

Адам чувствовал пульс энергетической линии в венах своих рук.

Студенты продолжали заходить в класс, а Адам продолжал наблюдать. Он был хорош в этом, в наблюдении за остальными. Это себя он, казалось, не мог изучить или понять. Как он презирал их, как хотел оказаться на их месте. Насколько бессмысленное лето в штате Мэн, как сильно он хотел его провести. Какой притворной он находил их речь, как он жаждал их ленивой монотонности. Он не мог сказать, как все эти вещи могут быть истинными в равной степени.

В дверном проёме появился Гэнси. Он разговаривал в коридоре с учителем, большой палец на нижней губе, слегка сведённые брови, непринуждённо сидящая на плечах школьная форма. Он шагнул в класс, расправив плечи, и буквально через секунду будто вновь незнакомец, опять статный, непостижимый верджинийский князек.

Это ударило по Адаму, словно пощечиной. Словно они перестали быть друзьями с Гэнси, и он забыл об этом до сего момента. Словно Гэнси сядет по другую сторону от Ронана, а не от Адама. Словно прошлого года не было, и Адам вновь один против всех этих перекормленных хищников.

А затем Гэнси сел со вздохом перед Адамом. Тот обернулся.

— Господи Иисусе, я не спал ни секунды. — Он вспомнил о своих манерах и протянул кулак. Когда Адам стукнулся с ним своим, то почувствовал необычайный прилив облегчения, нежности. — Ронан, опусти ноги.

Ронан сложил ноги вниз.

Гэнси вновь повернулся к Адаму.

— Значит, Ронан рассказал тебе про Свинью.

— Ронан ничего мне не рассказал.

— Я же рассказал тебе про беготню в сортир, — сказал Ронан.

Адам проигнорировал его.

— Что с машиной?

Гэнси оглядел Борден Хауз, как будто ожидал увидеть какие-то перемены, случившиеся за лето. Разумеется, он ничего не нашёл: тёмно-синий ковер по всему полу, экран, нагревающийся в самом начале года, книжные полки, переполненные изящно изодранными книгами на латинском, греческом и французском языках. Это был аромат твоей любимой тётушки, который ты вдыхал, когда обнимал её.

— Прошлым вечером мы поехали за хлебом, джемом и ещё чаем на Свинье, и гидроусилитель руля вышел из строя. А потом радио, а потом фары. Господи. Ронан пел ту ужасную убийственную шлёп-песенку всё это чертово время и пропел всего полстрофы, когда у меня ничего абсолютно не осталось. Пришлось убраться с дороги.

— Снова генератор, — заметил Адам.

— Верно, да, да, — сказал Гэнси. — Я открыл капот и увидел порванный висящий ремень. Пришлось идти за ещё одним, и это был настоящий зоопарк в магазине из-за беготни с точными размерам. Естественно нацепить новый ремень на обочине дороги оказалось быстрой частью.

Он сказал это так небрежно, будто надеть новый ремень на генератор не составляло ничего особенного, но с не очень далеких пор Ричард Гэнси III имел только один навык в починке автомобилей — вызывать эвакуатор.

Адам отметил:

— Ты сообразил, как в этом разобраться.

— Ох, не знаю, — ответил Гэнси, но было ясно, что он горд. Адам ощутил, будто помог птице вылупиться из яйца.

Слава Богу, мы не ссоримся, слава Богу, мы не ссоримся, слава Богу, мы не ссоримся, как сделать так, чтобы этого не произошло снова...

Ронан заговорил:

— Так держать, и ты сможешь стать механиком после окончания академии. Это поместят в выпускной альбом.

— Ха и... — Гэнси повернулся на стуле посмотреть, как новый преподаватель Латыни пробирался вперед.

Все студенты уставились на него.

В своей коробке для перчаток Адам хранил вырезанную рекламу для вдохновения. На фото изображался гладкий серый автомобиль, сделанный счастливыми немцами. Молодой мужчина облокотился на него в длинном угольно-черном шерстяном пальто с поднятым от ветра воротником. Он был уверен в себе, курнос, как могущественный ребёнок, с копной чёрных волос и белыми зубами. Руки скрещены на груди, словно у боксёра.

Вот как выглядел их новый преподаватель латыни.

Адам был крайне впечатлён.

Новый преподаватель сбросил свой тёмный пиджак, пока рассматривал каракули Ронана на доске. Затем он повернул взгляд на сидящих студентов с той же уверенностью, что и человек в рекламе автомобилей.

— Ну, посмотрим, — начал он. Его глаза ненадолго задержались на Гэнси, на Адаме, на Ронане. — Американская молодёжь. Я не могу решить, вы лучшее или худшее из всего, что я видел на этой неделе. Чья работа?

Все знали, но никто не признался.

Он сцепил руки за спиной и посмотрел тщательнее.

— Словарный запас впечатляет. — Постучал костяшками пальцев по некоторым словам. Он был подвижным. — Но что здесь с грамматикой? А здесь? Следовало бы употребить сослагательное наклонение в этом выражении страха. «Я боюсь, что они могут поверить...» — здесь должен быть звательный падеж. Я знаю, о чём тут речь, потому что мне уже известна эта шутка, но носитель языка просто бы уставился на вас. Это неиспользуемая латынь.

Адам, не поворачивая головы, почувствовал, как Ронан ухмыляется.

Новый учитель латыни повернулся быстро, твердо и резко, и снова Адам ощутил этот прилив робости и трепета.

— Тоже хорошо, иначе я бы остался без работы. Ну, маленькие недоростки. Джентльмены. Я ваш преподаватель латыни на этот год. Я на самом деле не фанат языков ради языков. Меня только интересует, как мы можем их использовать. И я не настоящий преподаватель латыни. Я историк. А это означает, что меня интересует латынь как механизм для... для... обыска в бумагах мёртвых людей. Вопросы?

Студенты пристально его разглядывали. Это был первый урок первого школьного дня, и ничего не могло сделать класс латыни менее латинским. Пылающая энергия мужчины тонула в покрытых мхом камнях.

Адам поднял руку.

Мужчина указал на него.

— Miserere nobis, — сказал Адам. — Timeo nos horrendi esse. Sir.

«Помилуйте нас. Я боюсь, мы ужасны. Сэр».

Улыбка мужчины расширилась на слове «сэр». Но он должен был знать, что студенты обращались к преподавателям «сэр» и «мадам», чтобы выказать уважение.

— Nihil timeo[18], - повторил он. — Solvitur ambulando[19].

Смысл его первой фразы — Я ничего не боюсь! — ускользнул от большей части класса, а вот второе утверждение — пословица, указывающая на важность практики, дошла до остальных.

Ронан лениво улыбнулся. Не поднимая руки, он произнёс:

— Noli prohicere maccaritas ad porcos.

«Не бросайте жемчуг перед свиньями».

Он не стал прибавлять «сэр».

— Так вы свиньи? — спросил мужчина. — Или мужчины?

Адам не стремился смотреть ни как Ронан, ни как их новый преподаватель латыни исчерпают запасы своих приемов. Он быстро поинтересовался:

— Quod nomen est tibi, sir?[20]