– Тут многое не доделано...

– Тебе не нравится жареный цыпленок? Или, например, удивительный омлет «Монако»?

– Монако? – в голосе ни удивления, ни интереса.

– Такой омлет с мандаринами.

– Я что-то не видела в зимнем саду мандаринов.

– Ты пока ничего не хочешь видеть.

– Цыпленок вырастет через несколько месяцев. Планы твои надолго. Я так не могу, не умею... домой хочу.

– А я?

– Ты сильный.

– Вертолета у тебя нет?

– А ты пилот?

– Нисколько.

– Пойдем через лес.

– Куда?

– Не знаю...

Ловлю в этом слове первые дождливые нотки, думаю, как лучше ответить ей, но всем нутром понимаю – бесполезно. Говорю так, на всякий случай:

– Можно разминуться. Лес хуже океана, далеко не видно. Если бы я мог по звездам определить, где мы с тобой... Никто над нами не летает. Значит, мы на самой глухой околице. До сих пор, кажется, проснусь – и нет под рукой ни склада, ни тушенки. Одна голодная тайга вокруг... Ведь я не сплю, правда? И ты рядом не во сне, и дом, и машины тоже не грезятся. Люди сюда придут. Хозяин поселка – дядя прижимистый, въедливый, хозяйство дорогое.

– Дорогое так легко не бросают... без причины...

– Опять мокрые глаза?

– Ты сам не веришь... ты сам... этих людей больше нет. Кажется, тут я недопустимо сорвался.

– Но если ты не веришь, куда мы пойдем? Куда?! Она закрылась руками, будто я замахнулся на нее...

Пошел искать валерьянку, чувствуя себя бесконечно виноватым.

Инструкция к инкубатору с полуавтоматическим режимом:

Я спустился по лестнице в хозяйственные подвалы нашего дома, населенные приметами большого далекого мира. Матовые банки, сложенные в идеальные конструкции, шеренги бутылок, архитектурная кладка маленьких и средних коробок, весомые плотные пакеты, алюминиевые короба – новейшие сундуки для хранения всего, что могут изгрызть мыши или черви. Около них баллоны с углекислым газом, таинственные краны, трубки, таблички на металле с указанием, как подключить газ в короба, как отключить, как вынимать продукты, как укладывать. Полные снеди холодильные шкафы, утоляющие самые крохотные мысли о жажде и голоде. Почему все это будит неясную тревогу, неустроенность при такой обеспеченной устроенности? Будит желание панического движения, побега, при такой добротной неподвижности. Будит несвязные воспоминания.

Мой друг однажды рассказал мне, как в голодный простуженный военный год он грезил наяву теплым деревенским бревенчатым домом, а в доме, конечно, «были» огромные подвалы, до середины заваленные картофелем и чудо мешками с гречневой крупой, стояли рядами кринки с топленым, как янтарь, молоком, важно покачивались на потолке домашние сырокопченые колбасы. Мой друг сидел будто бы в горнице, неспешно глядел в окно, сладостно предполагая, что продукты могут спокойно лежать, пока не придет время готовить обед. Некуда спешить и суетиться. Подвалы не опустеют...

Было ему семь лет в неутолимом голоде и зябкости, когда он по-хозяйски «оглядывал» эти бесплотные мешки с крупой, складывал на пальцах количество не разбиваемых, не разливаемых кринок с молоком. Расставлял аккуратно по несуществующим полкам – несуществующие продукты...

За какую-нибудь неделю несговорчивый лютый царь Голод унизил, смял, напугал двух, кажется, не робких, людей. Вот один из них стоит в подвале с герметическими холодильными дверями, стоит посреди неизбывной сытой роскоши, за тридевять земель от близких и дальних своих знакомых, и вдруг вспоминает случайный рассказ о голодном и тяжком времени. Вспоминает и не может понять, как появилось в нем ощущение горькой вины. Перед кем? За что? Почему?...

Я взял коробку с яйцами. Уже на лестнице чуть не уронил. Из комнаты шел космический гул, шорох вселенной. Безответной, глухой до нелепости.

Она включила все три аппарата.

В котельной расположить инкубатор было неудобно, и я вынес ящик в соседнюю оранжерею. Тут и воздух для цыплят благодатнее.

Сам не могу пояснить, что меня привело к возне с этим прибором. Они лежат, а время уходит.

Я наладил инкубатор, как полагалось, посадил моих цыплят в гнезда, включил в сеть. Подождем, оживут ли они? Четырнадцать маленьких, желтых, белых, черных...

Вот хроника событий за целый день.

Завтрак. Чай. Разговор на бесполезную тему. Зарядил инкубатор. В котельной развязал пачку с книгами. Думал взять по книжке, чтобы нам скоротать время, пока сюда не вернутся люди. Сверху лежала «Тысяча и одна ночь. Арабские сказки». Представил себе, как мы коротаем. Сегодня, завтра, послезавтра, неделю, две... Откупориваем банки в положенный час и опять коротаем до следующих банок...

Дальше книги смотреть не стал. Вышел на улицу. Есть «Нива». Могу поехать куда-нибудь... по кругу. Бензин есть. Катайся целый день. Пока не пробьет время раскупоривать банки...

Осмотрел вагончики строителей. В одном из них кухня с электрической плитой, раковиной, холодильником, пятью откидными столиками. На стенах картинки незнакомых журналов. Девочки старше семнадцати лет, совсем одеты и не совсем... На улице рядом столы – времянки, врыты в землю скамейки. В других вагончиках, судя по всему, были спальни.

Посидел на скамейке, разглядывал соседний лес. Уже не первый раз удивился, как быстро деревья сглатывают пространство, как они смыкаются в непроходимую на вид стену. Смотрел на синиц, удивлённых, кажется тем, что на столах давно уже нет крошек. Подумал: надо принести что-нибудь клевательное, покидать на досуге... Сколько у нас его будет? Как убивать его? Наладить кинокамеры? Снять ее, себя, удивленных синиц? Проявить, посмотреть на экранчике. Есть на складе экранчик... А завтра? Тоже снять ее, себя, удивленных синиц, проявить... Пока не позовет раскупоривать банки...

Лег на эту длинную скамейку, подложив руки под голову. Смотрел в синее свежее небо, заметил про себя как питателен воздух вокруг и что его бесконечно много.

Пойти на склад, вынести цветной телевизор, который ничего не сможет поймать, поставить в углу, проштудировать инструкцию к видеофону, смотреть кассеты подряд. Сто тридцать кассет. Кино, спектакли, комедии, пока не пробьет раскупоривать банки...

Взять кисточки, краски, альбом, сесть на этой скамейке, рисовать, как в детстве, поляну, лес, ромашки, богатырей на конях. Пока не раскупоришь банки.

Встал. Бродил среди буйного множества цветов. Нашёл себе занятие. Нарвал букет. Вернулся в дом, взял на складе ограненную вазу, налил воду, поставил цветы, преподнес ей. Она попросила меня откупорить к обеду банки...

После обеда ходил осматривать фундаменты недостроенных зданий.

Кирпичная кладка с бетонными плитами наверху, накрывшими валы. Вход в подвал запечатан деревянными щитами с рубероидом от погодных осадков. Ходил и думал, как нам двоим везло... И тогда... И теперь. Все есть. Крыша над головой. Не откупоренные банки...

День был очень хорошим. Помню ощущение здоровья, благодарные мысли о везучести. Но вот, когда лег на ночь в коридоре, напало вдруг удушье монотонности, гиподинамия безысходного безделья. Даже не физического, нет. Гиподинамия разума, неподвижности, повторенного изо дня в день ожидания.

Вот почему горько мне записывать хронику такого чудесного голубого зеленого дня...

Отзовитесь, добрые люди. Я вас очень прошу, отзовитесь...

Она стонет по ночам, жалобно, как побитая собачонка.

Пошел в одну из кладовок и умыкнул вино. Бутылку сухого «КаБерне», записав предварительно в амбарной книге: