Зал ожидания Витебского вокзала встретил его знакомой человеческой вонью. Все места на скамьях были заняты. Народ расположился основательно, некоторые – прямо на грязном кафельном полу, устроив себе гнезда и лежбища из мешков и чемоданов. Ему несказанно повезло – неожиданно рядом освободилось место, и он, спикировав «ястребком», успел занять его первым. Осмотрелся. Напротив молодая женщина, с виду – цыганка, кормила, никого не стесняясь, худой смуглой грудью, ребятенка. Евгений Семенович прикрыл глаза и незаметно для себя задремал. Наташа, с распущенными волосами, в открытом летнем сарафане, нежно называла его «своим Женуликом», гладила по волосам, потом, сладко обняла и вдруг заорала диким голосом. Он открыл глаза. Страшный оборванец тянул шапку из-под его щеки. Увидев, что дело не выгорело, он отпрыгнул и убежал. Кричала, как выяснилось, цыганка. Подошел милиционер, выслушал с кислым видом объяснения. Проверил у обоих документы и поволок куда-то монотонно скулящую женщину, сжимавшую под мышкой сверток со своим ребенком.

Слепко вышел на улицу и побрел куда глаза глядят кривыми переулками, загибавшими все время вправо. Он пересек бульвар и очутился в лабиринте трущобного вида домов, по большей части деревянных, с облупившейся штукатуркой и пошлой, местами отвалившейся уже лепниной. Пахло мерзлыми помоями. Раза два на узких скользких тротуарах он сталкивался с группами внимательных молодых людей, сильно смахивавших на шпану. Но пронесло. Наконец, уверенный уже, что окончательно заблудился, он вышел к красивому белому дворцу, как бы античному. Напротив, ярко освещенная за дощатым забором, зияла котлованом огромная стройка. Там что-то непрерывно гремело, рокотали компрессоры, лучи прожекторов метались по небу. Обойдя весь этот тарарам и спустившись кое-как по заваленному спиленными деревьями склону, он оказался на набережной замерзшей, довольно широкой реки. «Москва-река, – констатировал Евгений Семенович. – Куда теперь: направо, налево?» Пошел налево, под мост. Неожиданно для себя он вышел к самой Кремлевской стене. Прямо над его головой горела рубиновая звезда. Встал у парапета, любуясь ее завораживающим алым светом. «Там Сталин. Совсем близко. Метров сто. Ну, в крайнем случае – двести. Он бы понял. Эти все гадят тут, ерундистикой всякой занимаются. А он – тут…»

– Документики предъявим, гражданин! – сказали сзади. Старшина милиции в черном полушубке и двое солдат с красными повязками на рукавах шинелей и штыками на ремнях неприязненно сверлили его глазами. Евгений Семенович вновь достал свои несчастные бумажки. Задубевшие пальцы плохо его слушались. Вообще подмораживало все сильнее.

– Командировочный, значит, а здесь чего в такой час забыли? Почему удостоверение не отмечено по прибытии?

– Товарищ старшина, не успел я. Вот приехал только, вещи на вокзале бросил и сюда. А что? Я не знал…

– Нет, ничего, в общем, – милиционер еще раз ощупал глазами паспорт, козырнул и вернул его владельцу. – В первый раз у нас в Москве?

– Д-да… почти…

– Вы недолго тут, морозец крепчает, а пальтишко ваше…

Патруль двинулся дальше по темной набережной.

– Вот и братан мой, – услышал Слепко юношеский басок, – только, это, приехал и – сюда.

– Мы-то привыкшие. А на самом деле… – голоса смолкли. Евгений Семенович с трудом отделился от гранитной тумбы и тоже пошел себе. Пальцы ног уже ничего не чувствовали.

Весь следующий день он провел на вокзале. Познакомился с той цыганкой, благополучно вернувшейся на прежнее место. Она совершенно бесплатно погадала ему по руке и нагадала «казенный дом». Евгений Семенович расстроился, тщетно попытавшись не показать виду, а она, посмеиваясь, объяснила:

– Теперь почти всем казенный дом выходит, потому, наверно, что все дома казенными стали. А кроме того, – доверительно продолжала цыганка, – что-то в последнее время линии рук всё больше врать начали.

Он дал ей все же пятиалтынный. Оставшееся время скоротал за чтением газет на стендах и чуть было не прозевал назначенный час, хотя с самого утра мусолил гривенник в руке.

Как бы там ни было, ровно в восемнадцать ноль-ноль он вошел в будку. Телефон не работал. Слепко впервые в жизни пользовался подобным техническим устройством и долго не мог понять, в чем дело. Дул в трубку, кричал несуществующей телефонистке, колотил по рычагу. Хорошо хоть, его монетка обнаружилась в особой пазухе. Кинулся искать другой автомат, но ни в зале ожидания, ни в кассовом, ни даже в комнате матери и ребенка, такового не нашлось. Он выскочил на улицу. У входа стояли целых две будки. В одной кто-то был, расплывчатая черная фигура просвечивала сквозь обледенелые, воняющие куревом, стекла. «А второй небось тоже поломан!» Но телефон работал, хотя сигнал в обжигающей железной трубке звучал едва слышно. Федор Максимович ответил сразу, очевидно, ждал.

– А, это вы, – произнес он в качестве приветствия.

– Я звоню узнать, как там мои дела, товарищ замнаркома.

– Пока не ясно, – трубка надолго замолчала.

Слепко ждал, затаив дыхание.

– Но кое-что я все же выяснил. Во-первых, ордер на ваш… на вас пока не выписан. Так что вы находитесь в Москве на законных основаниях.

– Значит… я могу возвращаться домой?

– Не думаю, что это правильное решение. Я и сам сперва было решил, что ты… вы развели тут дурацкую панику, но… В общем, мне намекнули, что все очень серьезно. Они там давно готовились и теперь рвут и мечут. Всё! Больше я ничего говорить не имею права.

– Что же мне делать?

– Поезжайте сейчас на Дорогомиловку, в наше общежитие для командированных. Знаешь?

– Нет.

– Записывай адрес… Нечем? Как же ты, черт тебя дери, шахтой руководил, если даже карандаша не имеешь? Наворотил, понимаешь, делов. Запоминай!.. Сразу отдашь коменданту паспорт и удостоверение, он его отметит. И смотри, ни ногой оттуда, жди, пока не вызовут. Новый нарком, человек выдающегося ума, несгибаемый большевик. Может быть, он даже сам заинтересуется твоим делом. Так что…

– Новый нарком? У нас?

– У них! Ты, что, газет не читаешь?

– А, понял. Читаю.

Лучинский дал отбой. Слепко отправился, куда ему было велено. Через какой-нибудь час, получив постельное белье и талоны в столовую, он яростно намыливал голову в душе, найденным там же на полу обмылком. Бодрость духа вновь начала возвращаться к нему. Да он никогда по-настоящему и не верил, что с ним действительно может случиться что-то непоправимое.

Двое последующих суток он валялся на койке, читал газеты и слушал театральные постановки по радио, не смолкавшему от темна до темна, а когда оно затихало, сражался с ночным вахтером в дурачка. Здание почти пустовало, приезжих перед новогодними праздниками было немного. По крайней мере, в комнате на восемь коек он проживал в приятном одиночестве. На третий день рано утром его вызвали к телефону. Запыхавшийся комендант сам прибежал за ним на четвертый этаж. Не представившийся мужской голос приказал никуда не отлучаться. Слепко струхнул. Он так и проторчал весь день рядом с вахтой, благо уборная и столовая находились поблизости. В девять вечера позвонили вновь. Тот же голос приказал ему немедленно явиться в Наркомат внутренних дел.

– Хорошо, – просипел Евгений Семенович, – а где это?

– Большая Лубянская, дом два, – с секундной задержкой ответила трубка. В вашем распоряжении тридцать минут.

– Как лучше проехать до Большой Лубянской? – поинтересовался Слепко у вахтера. Тот поперхнулся чаем.

– На метро доедете. Пересадка на Арбате. Оттудова, что ли, звонили?

– Да вот…

– Бывает. Надысь, перед вами прямо, тоже вот одного туда… вызвали. Того, правда, они сами на машине повезли. Но, что характерно, так же – ночью. А вам, выходит, своим ходом велели?

– Выходит, так.

– Бывает.

Старик трясущимися руками отпер гардероб, уже закрытый ввиду позднего времени, и выдал пальто с шапкой. Одевшись, Слепко пересчитал оставшиеся медяки. Набралось всего двадцать копеек, на метро хватало только в одну сторону. «Кто знает, куда и на чем я оттуда поеду? Ладно, в крайнем случае, дойду пешочком, дело привычное».