– Пошло, Женька, пошло! Это ж, …, совсем другое дело! – крикнул Романовский и исчез во мраке.

Слепко решил наведаться на Западный участок, где трудились трестовские. Любопытно было посмотреть, что там и как. Уже по переполненному конвейеру на главном бремсберге он понял, что там все нормально. Женщины, большей частью молодые, стояли вперемешку с кадровыми рабочими в седьмой лаве. Лопатами они махали на удивление споро. Мужики остервенело грузили, упираясь изо всех сил. Ревнивый задор распалил и тех и других. Взгляд Евгения привлекла ладная бабенка, работавшая с краю. Чем-то она показалась ему знакомой, несмотря на совершенно черное, лоснящееся лицо. Длинная прядь волос, слипшаяся от пота, выбилась из-под небрежно повязанной косынки. Завидев начальника, она выпрямилась, опираясь на лопату, и широко, белозубо улыбнулась. Евгений, слегка приобняв ее, крикнул:

– Давайте лопату, я поработаю, а вы пока отдохните!

– Коли охота пришла, возьмите лучше другую и становитесь рядом, товарищ начальник!

Она ловко вывернулась из его рук и продолжила грузить.

Евгению пришлось взять свободную лопату и встать рядом. Рукавиц у него не было. Первые броски, легкие и свободные, доставили ему одно только удовольствие. Но уже через полчаса поясницу непереносимо ломило, на руках вздулись пузыри, а лопата, казалось, потяжелела раз в десять. Он старался не подавать виду, стиснул зубы и продолжал. А молодка, как ни в чем не бывало, валила полными совками, не выказывая ни малейшего признака усталости.

– Черт знает что такое, барчуком стал, отвык, – бормотал он себе под нос.

А проклятая девка еще и крикнула ехидно:

– Держись, начальник! Перетерпится, потом легче будет, увидишь!

Оставалось только скрипеть зубами. У него имелось, конечно, множество совершенно неотложных дел, но бросить лопату вот так, у всех на глазах, было невозможно. Через два часа все казалось ему как в тумане, но спина и руки действительно перестали болеть, а лопата двигалась как бы сама, по собственной воле. И он дотянул до конца смены, когда уголь вдруг закончился и конвейер остановился. Они веселой гурьбой зашагали к клетьевому стволу. Тут только Слепко изумленно понял, где он раньше видел эту девушку. Это была «прекрасная Лариса», вечно наманикюренная и благоухающая дорогими духами секретарша Рубакина.

Замнаркома уехал, прислав напоследок, уже с поезда, зубодробительную телеграмму в трест «для поднятия духа». Сразу же вслед за этим привлеченных отозвали, и добыча резко упала. Во время штурма подготовительные работы, само собой, не велись, несколько лав отработались подчистую. На Западном подрезали даже предохранительный целик конвейерного штрека. Все выработки, шедшие по углю, оказались опасно расширенными из-за хищнической отпалки бортов и, как нарочно, в наиболее подозрительных местах. Там срочно требовался дополнительный крепеж. Ко всему, два конвейерных привода и одна лента пришли в полную негодность, а заменить было нечем. То есть непонятно было, за что хвататься. Тут рабочие обнаружили, что их заработки за штурмовые дни упали вдвое, – деньги пришлось разделить с гостями. Резко возрос процент прогулов, многие ударились в запой, кое-кто уволился. Евгений и сам не мог избавиться от хандры. Он часто теперь ловил себя на том, что сидит без дела и смотрит в одну точку. То же происходило на других шахтах, все ощущали безысходность, словно над бассейном нависла свинцовая туча. И гроза разразилась. Из наркомата прибыл фельдъегерь с многостраничным приказом, подводившим итог выводам приезжавшей комиссии. Ситуация на каждой шахте была досконально разобрана, и оргвыводы сделаны. Рубакина сняли. Вместо него временно исполняющим обязанности назначен был Кузьмин. Также уволена была почти треть начальников шахт. Слепко получил «строгача с занесением» – «за провал плана добычи первого полугодия, срыв подготовительных работ и развал трудовой дисциплины». Сперва он просто не мог поверить в такую несправедливость, в глазах потемнело и защипало. Ему, руководившему шахтой едва больше месяца, испоганили личное дело! За что? За то, что надрывался как проклятый? Правда, план действительно был провален, но что же он мог поделать? Нехватка рабочих, частые аварии, износ механизмов… Безвольно забыв о старой неприязни, он побежал к Кузьмину.

Сильно разжиревший за последнее время врио управляющего принял его холодно. Выслушав с кислой миной и не глядя в лицо путаные реляции начальника двадцать третьей шахты, он заявил, что не намерен вытаскивать из болота неумелых горе-руководителей и вынужден официально предупредить, что если ситуация в самое ближайшее время не нормализуется, таких руководителей придется снимать. Слепко, чтобы только не быть одному, поплелся к Зощенко. Когда он вошел, Петр Борисович сидел за своим столом и напряженно вглядывался в дождь за окном. Евгений уже не раз замечал за ним эту привычку. На приход начальника главный инженер даже не обернулся. На проникновенный же вопрос: «Что теперь делать?» ответил весьма уклончиво и самыми общими фразами. Причем меланхолично заметил, что перед штурмом план добычи стабильно выполняли на девяносто четыре процента, а штат рабочих укомплектован был на девяносто три процента. Следовательно, все нормально, потому как против арифметики не попрешь, и нужно только побыстрее исправить причиненный штурмом вред. Прежде Слепко, наверное, наорал бы на него, кулаком бы по столу постучал, а теперь просто хлопнул дверью. Он очень беспокоился за жену, ходившую на четвертом месяце.

В парткоме толпился народ. Казалось, там ожесточенно спорили, но едва вошел начальник шахты, все умолкли.

– О чем шумим? – бодро поинтересовался Евгений. Присутствовавшие замялись.

– Вот, товарищ начальник, пришли эти гады с заявлениями на расчет, – прохрипел парторг. Евгений опешил. Вокруг стояли опытные трезвые работники, что называется, золотой запас.

– Товарищи, в чем дело, вы почему уходить решили? – стараясь говорить уверенным тоном, спросил он.

– Потому решили, что нельзя больше здеся! – закричал один. – Почему я должен всю жисть на восьми метрах со всей фамилией помещаться? А теперя вообще концы с концами свести не могем, на черный хлеб и воду перешли! – мужик заплакал, размазывая сопли кепкой. Заговорил другой:

– Тут и до тебя, пацан, начальнички всякие бывали, это верно! Только такого бардака, как сейчас, я не упомню! Ты, б…, выслуживаешься, штурмы устраиваешь, цирк бим-бом московскому начальству кажешь, а шахту вконец за месяц развалил, рабочий класс голодовать заставил! Ну, ничего, посмотрим еще… Разберется советская власть со всякими вредителями, которые тут производство портят, разберется! – рабочий отвернулся и сплюнул на пол.

Евгений почувствовал, как земля уходит из-под ног. Он, не попрощавшись, вышел, привалился к стенке в коридоре и услышал, как тот же рабочий забасил в ответ на какие-то слова парторга:

– А он что, нуль без палочки? Не виноватый он? А я говорю – виноватый! Потому как его начальником тут поставили. Без его согласия небось никаких штурмов не было бы!

Увы, зерно истины тут имелось: «строгача» можно было схлопотать безо всякого штурма.

Наутро Слепко, прихватив парторга, поехал в райком. Второй секретарь Поспелов, сдобного вида человек со сладким, но непроницаемым выражением лица, внимательно выслушал монолог о концентрации всех сил, совете со старыми рабочими и решении проблем всеобщими усилиями. Пока Евгений не выговорился, он кивал, улыбался и быстро записывал в блокнотик. Парторг, кадровый пролетарий, добавил от себя пару криво срубленных фраз. Но Поспелов сказал только:

– Вот и прекрасно, идите товарищи, работайте!

– А как вы относитесь к нашей идее насчет совещания? – пролепетал Евгений.

– Нечего совещаться, работать надо, прозаседались уже до опупения. А не можешь – так прямо и скажи, замену быстро найдем!

Евгений отправил на своей машине пожилого парторга, а сам пехом зашлепал по подернутым ледком лужам. Спешить ему было некуда. Он брел по проселку, по-стариковски шаркая ногами, и думал о том, что он бредет на эту чертову шахту по грязному проселку, шаркая по-стариковски ногами. А на хрена это все ему сдалось? Что это за жизнь у него такая? По дороге он промочил ноги и отправился прямо домой, рассчитывая хорошенько выспаться, но вместо того до света провертелся в койке без сна. Как обычно, он встал по гудку, пришел на шахту, сел за свой стол, спросил чаю и… ничего делать не стал. Все было бессмысленно.