– Сколько говорить тебе? Жиром мазать надо. Без жира нельзя совсем, давай-давай, сейчас ототру.

Неряшливая пожилая комичка, с круглым как блин лоснящимся лицом, вышла из-за перегородки и принялась тереть ему нос заношенным шерстяным носком. Евгений Семенович попытался отбиться.

– Ты чего? Своим вонючим носком мне в морду тычешь?

– Врешь, совсем чистый носок. Ничего-ничего, – наседала баба. Она была сильнее. Федор Максимович, отложив ложку, с интересом наблюдал за экзекуцией.

– Ну что, всё? Садись, «папановец», давай сюда свою кружку. Черт! Рубильник у тебя – лампочку зажигать не надо.

– Федь, мне лучше чайку.

– Пей, тут без этого нельзя… Рыбкой закуси… О! Вот теперь и чаю можно.

– Ах… ты чего, не развел?

– Говорят, разводить – только портить продукт.

– М-м, а селедочка отменная!

– Это не селедка, а… как бишь ее? Тут в тундре летом из озер таскают. Картошечки? Ожил? Тогда держись, сейчас обрадую тебя. Помнишь, ты еще говорил, что на второй горизонт дополнительный насос ставить надо?

– Ну.

– Так что затопило там. Озеро подземное вскрылось.

– Совсем затопило?

– Не то чтобы совсем, но по пояс вода стоит.

– Понятно. Тогда откачивать без толку, бетонировать надо. Сроки сорваны, похоже, уже без вопросов. Одно к одному.

– Ты, Жень, что? Думаешь, тут тебе за это выговорок объявят? Нет, дорогой. Заикнись только о срыве, Лукич нас обоих тут же своей рукой и кончит. Ему этот вопрос ни с кем утрясать не надо. Раз – и квас! Через недельку других пришлют. Мы ведь с тобой тоже не первые здесь. И не вторые.

Федор Максимович наплескал себе еще полстакана. Хлопнул, придержал дыхание, выдохнул.

– Что ж делать?

– Сам сказал – бетонировать, бетонировать и бетонировать. Одновременно продолжать проходку. Я Лукичу уже доложил, он обещает через пару деньков контингента подогнать немерено.

– Там небось вода около нуля. Где он гидрокостюмов столько возьмет?

– Один градус. Ты, друг ситный, уже почти месяц тут, а все не вникнешь никак. Он гидрокостюмы нигде брать не будет, он просто людишек с преизбытком задействует. Костюмы, какие были, уже розданы итээрам да охране. Нам с тобой, Женька, и то один на двоих достался. Танька его пока за печку, подсушить повесила. Шевелись, сейчас машина подойдет. А я, пожалуй, добавлю чуток, и на боковую, – он налил себе еще. – Пойми, мы с тобой висим на тончайшем волоске.

– Я сколько лет уже на этом волоске!

– Ошибаешься, то не волосок был, а стальной канат! Кстати, поделись, будь другом, как это тебя угораздило угодить в сии благословенные палестины? Правду бают, что Самому нахамил?

– Врут! На самом деле…

– Значит, правда. И мне, поди, так подфартило из-за того, что с тобой знакомство водил. Дурак потому что. Еще тогда надо было…

– Опять двадцать пять! Ты здесь три месяца уже. Чепуху городишь.

– Чепуху так чепуху. Танька, тащи сюда гидрокостюм. Учти, Слепко, кровь из носу, а проходку штрека ты сегодня продолжить обязан! Чтобы к моей смене не меньше пяти метров сделал!

За окошком, заросшим густой коркой мутного льда, требовательно бибикнуло. Пока Евгений Семенович, давясь от спешки, доедал свой завтрак и одевался, прошло минут семь.

У двери тарахтел грузовик. В неверном, колеблющемся свете едва проступали неподвижные, запорошенные снегом фигуры зэков в открытом кузове. Не поднимая глаз, он юркнул в кабину. Сидевший рядом с шофером сержант нехотя потеснился, освободив горбушку сиденья у дверцы. «Кажется, все-таки похолодало», – подумал Евгений Семенович и поглубже зарылся лицом в тулуп. Фары едва доставали на несколько метров, высвечивая бешено вихрящийся снег. «Федор, чего доброго, совсем сопьется. Вот – судьба! Большой человек, первый замнаркома, жена красавица, и вдруг – сюда. Похоже, сломался он. Комичка эта…» – его передернуло. Остановились в хвосте вереницы таких же грузовиков. Евгений Семенович вылез и сразу провалился по колено, щурясь от ветра. Следом спрыгнул вертухай, между надвинутой ушанкой и овчинным воротником едва виднелись его раскосые глаза. Из кузова сползло несколько человек. Кто-то из них что-то прохрипел, и один, глухо матерясь в намотанные на лицо тряпки, полез назад и сбросил еще нескольких, упавших, как кули, но все же шевелившихся. Спустившиеся первыми пинками подняли их на ноги. На заключенных были одни только черные телогрейки. На этих, правда, по две штуки. Их шапчонки, натянутые чуть не до подбородка, побелели от инея. Не обращая внимания на начальство, они, сбившись в плотную кучу, побежали к мерцавшему сквозь пургу входу в огромный сарай над стволом строившейся шахты. В кузове осталось полтора десятка неподвижных фигур. Эти замерзли по дороге. Евгений Семенович встрепенулся и тоже поспешил на свет. Ветер колол глаза ледяными иголками так, что бежать приходилось, в основном, задом наперед. Фары грузовиков высвечивали ослепительно белые пылинки, проносившиеся мимо его мохнатого треуха. Во всех кузовах сидели мертвецы. Одна машина медленно двигалась навстречу. Двое зэков переваливали согнутые в сидячей позе трупы в ее кузов. Водитель высунулся на мороз и крикнул что-то Евгению Семеновичу, но из-за ветра невозможно было ничего разобрать.

Огромное, темное, гулкое помещение обогревалось тремя раскаленными докрасна печами, сварганенными на живую из железных бочек. Зэки, итээры и вертухаи жались вокруг них, образовав шевелящиеся черные кольца. В целом внутри было сравнительно тепло, может быть, даже плюсовая температура. В воздухе плавали липкие облака серого пара. Тут же размещались и склады, и мастерские, и «нарядная», и все что угодно. Когда он вошел, на-гора начала подниматься предыдущая смена и тоже потянулась к печам. От их ватников валил густой пар. Те, кому удалось подобраться поближе, рвали с мясом свою пайку тепла перед предстоящей поездкой в лагерь. Возникла жестокая безмолвная давка. Капитан Ярочкин, начальник охраны, глянул на циферблат карманного хронометра и скомандовал построение. Обе смены, заступавшая и отработавшая, встали друг напротив друга, по обе стороны от входа. Началась перекличка. Офицеры деловито вычеркивали из списков фамилии выбывших. Ярочкин подошел к Евгению Семеновичу, козырнул.

– Многовато опять померзло, товарищ зам главного инженера, – виновато сообщил он, – прямо беда! Везут эшелон за эшелоном, а как до дела доходит – опять нехватка!

– Вы бы хоть балаганы фанерные на кузова поставили! Надо ж головой соображать! Как мы можем план выполнять, если… – Евгений Семенович закашлялся.

– Все правильно, одно только непонятно: кто и как их ставить будет? Опять же материалов у нас нету.

– С материалами я что-нибудь придумаю, но давайте побыстрее решим этот вопрос.

– Разрешите обратиться, гражданин начальник! Бригадир проходчиков заключенный Бирюков, – сипло пролаяли рядом.

– А, это ты, – благодушно отозвался Ярочкин, – давай, чего у тебя?

– Мы эти балаганы сами сколотим, сверхурочно. Материалу только дайте.

– Будет вам материал! На станции, на запасных путях, вагонов сломанных завались, – озарило Евгения Семеновича.

– Слушай, Слепко, они ж не наши, они – энкапээсовские, нас же потом за них, это самое… – забубнил офицер. Идея ему явно не понравилась.

– Под мою ответственность, Ярочкин. Где наша не пропадала!

– Тогда сделаем! Бирюков, в строй! Разболтались вконец, сволочи! Пользуетесь моей несказанной добротой.

– Спасибо, гражданин начальник.

Евгений Семенович, собираясь с мыслями, прошелся перед черными рядами. Почти все зэки выглядели плохо, многие явно пребывали уже в каком-то ином, лучшем мире. На их фоне выделялась небольшая группа бородачей. Эти смотрели живчиками, даже слишком.

– На втором горизонте прорвало подземные воды. Поэтому проходка рудничного двора там временно приостанавливается. Но проходка главного откаточного штрека должна быть продолжена ускоренными темпами. Одновременно бригада, – Слепко запнулся, – гм-м, Бирюкова, начнет бетонировать участок прорыва. На первом горизонте работы производить по ранее утвержденному графику. Всё! Маркшейдеров и бригадиров прошу подойти ко мне.