– Что тут у вас происходит? – в дверях стоял, щурясь со сна, Бирюлев.

– А то происходит, что мы эту шахту за пять дней восстановим! Нэ веришь? За четыре дня! За три дня! Это я тебе говорю!

– Парень, ты больной? Евгений Семенович, объясни, наконец, что тут у тебя творится?

Ему объяснили. Двое прорабов, поздоровее, вытолкали Нанидзе за порог, угрожая бросить его в колодец, если сам не угомонится. Тот убежал в сторону стройплощадки, похоже, поднимать трудящиеся массы. Спор в штабе разгорелся по новой. В конце концов Бирюлев волевым решением постановил оставить новый график как есть, но увеличить общее время на три дня. Сделал он это исключительно для собственного душевного спокойствия, хотя ссылался на недостаточные сроки для затвердения раствора, а также на ненадежность смежников, особенно ремонтников. Иначе говоря, они решили восстановить шахту за семь суток, начиная с ноля часов текущего дня. Бирюлев приказал немедленно подобрать каждому прорабу по паре замов, а главное укрепить диспетчерскую, поставив туда начальником Абрамсона. Тот начал было спорить, но после того как ему пообещали персональный телефон из кабинета уехавшего Курнакова, смирился.

Бирюлев и Слепко остались вдвоем. Смотреть друг на друга не хотелось. Бирюлев курил. Слепко демонстративно распахнул дверь в коридор и сел, отвернувшись, прихлебывая давно остывший чай.

– Загнули мы с тобой Женька загогулину. Не собрать нам теперь костей. Грузин этот твой, чтоб ему…

– Я думал, он твой. Ничего, выкрутимся как-нибудь. Курнаков на две недели приказ привезет.

– Так-то оно так, а только боюсь я, эти твои бесчисленные бригады запутают все вконец! Такое начнется…

– Абрамсон, я тебе скажу, голова. Несмотря ни на что. Людей ему дадим. Хоть сто человек! Главное, материалы вовремя получить.

– Делов-то, – проворчал из-за двери Григорьянц. Он вошел, облаченный, по ночному времени, в редкостной красоты восточный халат, – вы неправильно понимаете проблему, дорогие товарищи начальники!

– Вот ты и объясни нам, дуракам, – насупился Бирюлев. Халат ему очень не понравился.

– Проблема в том, что строечка ваша уж больно вшивая. Только развернешься, и все уже кончится. Эх! Будут вам и материалы, и машины, все будет. Останется еще, – он зевнул и, мрачно шаркая шлепанцами, удалился к себе на чердак.

– Я вот чего не понимаю, – раздумчиво произнес Бирюлев, – если одна какая-нибудь задрипанная бригада сорвет сроки – у нас что, все застопорится? А если не одна?

– Во-первых, не все застопорится. Во-вторых, серьезных срывов быть не может. В-третьих, на каждом участке организуем аварийную команду. В-четвертых, отстающим будем продлевать смену, пока не выполнят норму. В-пятых, ты забыл про грузина и энтузиазм масс! В-шестых…

– Всё, всё, достаточно, сдаюсь! Грузин – это да. Это будет посильнее «Фауста» Гёте.

– Вот и я о том же.

– Ладно, Жень, иди покемарь, на тебе лица нет.

– Я-то пойду…

– Ну вот и иди!

– План-то завизировать надо.

– Мне?

– А кому же?

– Черт с тобой. Двум смертям не бывать! Изволь, подпишу. Где тут?

– Где обычно.

– А сам?

– Само собой. Я хочу все это размножить типографским способом. Чтобы до каждого рабочего довести.

– Валяй.

Утренний туман таял на глазах. По тропинке мимо низкого окошка, у которого сидел со вчерашней газетой, Евгений Семенович, прошествовал Абрамсон с рулоном графиков под мышкой. Следом сердитый белобрысый паренек в драной майке разматывал катушку телефонного провода. В арьергарде несчастная секретарша Курнакова тащила тяжелую пишущую машинку. Вчерашняя тушь размазалась по ее заплаканным щекам.

– На дорожку провод не надо бросать! На дорожку-то. Наступят – порвут, – поучал парня Михаил Исаевич.

– Его не порвешь! Порвал один такой! – огрызнулся тот.

– Ну, наедет кто.

– Тут не ездят! Наехал один такой!

– Ну, тогда запутается…

Процессия скрылась за палисадом. Небо было ярким и радостным, как и весь наступавший день. Слепко лег, накрылся с головой простыней и закрыл глаза.

Проснулся он, как и собирался, под вечер. На столе его ждали очередная крынка молока и краюха ржаного хлеба. Банка с крупной серой солью нашлась в печурке. С аппетитом поев, Евгений Семенович накинул поверх майки спецовку и отправился «на войну». Вид стройплощадки приятно удивил его. Первый котлован был, можно сказать, готов. В другом, пошире и поглубже, надсаживался экскаватор. Рядом с машиной копошились землекопы. Вереница мужчин в черных робах таскала носилки с землей. Неподалеку покуривал курносый охранник с торчащим из-за спины штыком. У сохранившегося фундамента компрессорной делали свои промеры геодезисты. Евгений Семенович подошел пожать им руки. На уровне земли остался кирпичный прямоугольник, обозначавший очертания старых стен. Внутри, над землей, выступали закопченные фундаменты демонтированных компрессоров, сложенные из бутового камня. Слепко постучал сапогом по одному из них. Трещин вроде нигде видно не было. Днем ему приснилось, что фундаменты потребуется все же заменить, а только на то, чтобы взорвать старые, потребовалось бы не менее пяти дней. Несколько военных бульдозеров разравнивали территорию. За ними бегали пионеры в белых рубашках и красных галстуках и зачем-то совали лопаты под гусеницы. Слепко, поискав глазами, выявил в сторонке молоденькую учительницу, увлеченно болтавшую с бригадиром землекопов, и распорядился немедленно убрать детей со стройки. Она вызывающе сверкнула стеклышками очков и заявила, что они сами уже уходят, но если к их трудовому порыву проявляют подобное отношение, они могут вообще больше не прийти, а вся ответственность за это ляжет на…

Слепко поспешил в сторону складов. За его спиной отрывисто продудел жестяной пионерский горн. На широком пространстве, где недавно еще колосилась рожь, развернулась индустриальная фантасмагория. Справа, около шахтных стволов, варили стальные рамы, и злой свет электрических звезд жег глаза в наступавших сумерках. Невдалеке суровые мужички споро махали топорами, облепив толстые сосновые бревна. Где-то тонко визжала циркулярка. Множество грузовиков и подвод перемещалось между массами людей.

Заумная идея, только накануне стукнувшая ему в голову, вдруг осуществилась, распространилась, как моровое поветрие, обросла всеми этими огнями, дымами, машинами, людьми. Кто-то увлеченно работал на назначенном ему месте, другие не менее увлеченно отлынивали, но и те и другие были им предусмотрены, заложены в столбцы чисел и переплетения графиков. Евгений Семенович вновь, как это уже бывало с ним прежде, испытал приступ острого наслаждения, безумного, неизъяснимого.

На путях разгружали товарняк. Между вагонами стремительно сновал Григорьянц, помечая в блокнотике поступившую номенклатуру.

– Как дела? – хлопнул его по плечу Слепко.

– Да так... Маленькая путаница наметилась. Хорошо, я все продублировал. Завтра из Курска придет другой состав… Да нет, нормально все, товарищ начальник.

– Ну-ну.

Какой-то хмырь прилаживал над дверью складской конторы фанеру с корявой надписью «Диспетчерская». Внутри обнаружился институтский отдел Абрамсона в полном составе. Люди склонились над заваленными бумагой столами. Здесь работали молча, без перебранок и частых перекуров. Сам Михаил Исаевич с видом важного сановника расположился отдельно, у окна. Чистую столешницу перед ним украшали лишь мраморное пресс-папье и телефонный аппарат. За соседним столиком вертелась явно пришедшая в себя курнаковская секретарша. Глядела она на Слепко почему-то крайне неодобрительно.

– Здравствуйте, Евгений Семенович! – поздоровался, едва привстав, новоиспеченный главный диспетчер.

– Здоровеньки булы, Михал Исаич! Как жизнь молодая? В график-то укладываетесь?

– В общем и целом, вашими молитвами. Кое-что приходится, конечно, исправлять по ходу дела. И даже очень, я вам скажу, исправлять. Ничего, как-нибудь справимся.

– А в чем, собственно, проблема?