— Да это настоящий сатана, — сказал полицейский начальник, — такого отчаянного злодея мне давно уж не доводилось видеть. Каков он собой? Ведь в этой темной дыре ни зги не видать.
Генрих положил на пол две палки и старый сапог, и это должно было сойти за пушку и двустволки. Полицейский сделал знак убрать лестницу.
— Лучше всего, господин Эммерих, — присовокупил он затем, — взять этого беспутного Абеллино[26] измором; он должен будет сдаться.
— Ну, и промахнетесь! — весело закричал Генрих. — У нас многомесячный запас сушеных фруктов, слив, груш, яблок и сухарей; зима уж на исходе, но если нам недостанет дров, то тут наверху есть чулан; в нем найдутся старые двери, ненужные доски от полов, и даже на чердаке можно будет кое-что выломать как лишнее.
— Послушайте только этого безбожника! — воскликнул Эммерих. — Сперва он разоряет мой дом снизу, а теперь он готов приняться за крышу!
— Это неслыханно! — сказал полицейский. Многие из теснившихся ротозеев восхищались решимостью Генриха, радуясь беде, случившейся со скупым хозяином.
— Не вызвать ли нам отряд солдат, тоже с огнестрельным оружием?
— Нет, господин инспектор. Ради всего святого, нет! Эдак, в конце концов, мой домик будет стерт с лица земли, и я останусь с пустыми руками, даже если мы и захватим бунтовщика.
— Правильно, — сказал Генрих. — А вы, быть может, кстати и позабыли, о чем уже многие годы пишут в газетах? Первый же пушечный выстрел, откуда бы он ни раздался, будет сигналом к возмущению во всей Европе. Что же, господин полицейский, вы хотите взять на себя неслыханную ответственность за то, что в этой хижине, на этой самой узкой и темной улице маленького предместья, начнется чудовищная европейская революция? Что подумает о вас потомство? Какой отчет дадите вы богу и королю в своем легкомысленном поведении? Посмотрите, вот стоит заряженная пушка, которая вызовет величайший переворот во всем столетии.
— Он демагог и карбонарий, — сказал полицейский начальник, — это сразу видно по его речам. Он член тайных обществ и ведет себя так дерзко в надежде на постороннюю помощь. Возможно, что среди этих шумных зевак у него найдется много переодетых пособников, которые только ждут нашего нападения, чтобы броситься на нас с тылу с орудиями убийства.
Когда эти бездельники услыхали, что полиция их побаивается, то с злорадством подняли громкий крик, смятение усилилось, и Генрих воскликнул, обращаясь к супруге:
— Будь веселей, мы выиграем время и, наверное, сможем капитулировать, а не то на выручку подоспеет какой-нибудь Зикинген[27].
— Король, король! — послышался с улицы громкий крик. Все бросились вперемешку назад; блестящий экипаж пытался проложить себе путь по узкой улице. Лакеи в ливреях, обшитых галунами, стояли позади, осанистый, ловкий кучер правил лошадьми, и из кареты вышел великолепно одетый господин с орденом и звездой.
— Не здесь ли живет некий господин Бранд? — спросила важная особа. — И что означает это сборище?
— Они хотят там, ваша светлость, — сказал мелкий лавочник, — начать новую революцию, а полиция пронюхала об этом; сейчас сюда прибудет гвардейский полк, мятежники не сдаются.
— Это вроде секты, ваше превосходительство, — крикнул фруктовщик-лотошник. — Они хотят уничтожить все лестницы, считая их лишними и безбожными.
— Нет, нет, — вмешалась какая-то женщина, — бунтовщик, верно, из породы святого Сен-Симона; все дрова, говорит он, и вся частная собственность должны стать общим достоянием, и они приволокли уже пожарную лестницу, чтобы его поймать.
Незнакомцу стоило большого труда, протиснуться к дверям, хотя все старались дать ему дорогу. Старый Эммерих выступил ему навстречу и на предложенный вопрос очень вежливо разъяснил положение дела и сказал, что еще не достигнуто соглашение, каким способом захватить этого ужасного преступника. Тогда неизвестный прошел в глубину темных сеней и громко крикнул:
— Что, тут действительно живет господин Бранд?
— Конечно, — ответил Генрих. — Кто еще там спрашивает обо мне?
— Лестницу сюда! — сказал неизвестный. — Мне надо подняться наверх.
— Ну, этому я сумею воспрепятствовать! — крикнул Генрих. — Посторонним у меня наверху делать нечего, и пусть меня никто не беспокоит.
— А если я верну Чосера? — крикнул незнакомец. — В издании Кекстона, с листом, исписанным господином Брандом?
— Боже! — воскликнул тот. — Дорогу, дорогу этому доброму ангелу, незнакомцу! — Клара! — крикнул он жене с радостью, в которой слышались слезы. — Наш Зикинген, в самом деле, подоспел!
Неизвестный поговорил с хозяином и совершенно его успокоил, полиция была отпущена и вознаграждена, труднее всего было заставить разойтись взволнованную толпу; но когда, наконец, и этого удалось добиться, старый Ульрих приволок лестницу, и знатный незнакомец поднялся наверх один в жилище друга.
Незнакомец с улыбкой окинул взглядом маленькую комнату, вежливо поклонился жене и бросился затем в объятия необычайно взволнованного Генриха. Последний мог только произнести: «Мой Андреас!» — И тут Клара поняла, что этот ангел-избавитель был другом юности, о котором они так часто вспоминали, Вандельмеером.
Они пришли в себя от радостного изумления. Судьба Генриха глубоко растрогала Андреаса; то он смеялся над его затруднительным положением и неожиданной выручкой, то восхищался красотой Клары, и оба друга, не зная устали, оживляли в памяти события их юности, с наслаждением предаваясь вызываемым ими трогательным чувствам.
— Ну, теперь давай поговорим трезво, — сказал Андреас. — Твой капитал, который ты мне доверил при моем отъезде, настолько возрос в Индии, что ты можешь считать себя теперь богатым человеком; ты можешь, следовательно, жить теперь независимо, там, где тебе вздумается. Радуясь предстоящему с тобой свиданию, я высадился в Лондоне, у меня были там кое-какие денежные дела. Я снова зашел к моему букинисту, чтобы, зная твою любовь к старине, выбрать тебе хорошенький подарок. «Смотри-ка, — сказал я про-себя, — вот кто-то переплел Чосера в том же своеобразном вкусе, в каком я это сделал когда-то для Генриха!» Беру книгу в руки, и со страхом вижу, что это твоя. Так я сразу узнал о тебе более чем достаточно; ведь только нужда могла заставить тебя продать ее, если только она не была у тебя украдена. И тут же спереди я нахожу, к нашему общему счастью, исписанный тобою лист, в котором; ты зовешь себя бедным и несчастным, подписываешься именем Бранда и указываешь город, улицу и дом. Как иначе мог бы я найти тебя, под чужой фамилией, спрятавшегося в тени, если бы эта дорогая, чудесная книга не выдала тебя? Итак, я вручаю ее тебе вторично, и относись к ней с уважением, держи ее в чести, потому что эта книга — чудесная лестница, которая нас обоих свела снова. — Я сокращаю в Лондоне свое пребывание, тороплюсь сюда — и узнаю от посла, который месяца два назад был сюда назначен, что ты похитил его дочь.
— Отец мой здесь? — воскликнула Клара, бледнея.
— Да, милостивая государыня, — продолжал Вандельмеер, — но не пугайтесь, он еще не знает, что вы находитесь в этом городе. Старик раскаивается теперь в своей суровости, он упрекает себя и безутешен, что его дочь бесследно исчезла. Он давно все ей простил, и он трогательно мне рассказывал, что ты пропал без вести, что, несмотря на самые усердные поиски, нигде не обнаружено твоего следа. Теперь становится понятным, мой друг, когда видишь, как ты уединенно жил, наподобие фиваидского пустынника или пресловутого Симеона Столпника, что к тебе не проникала ни одна газета, не залетало ни одно известие, благодаря которым ты мог бы узнать, что твой тесть живет рядышком и, как я могу тебе с радостью сообщить, давно примирился с тобой. Я пришел прямо от него, но не сказал ему ни слова о том, что у меня есть почти твердая надежда увидеть тебя сегодня. Он хочет, если вы с дочерью объявитесь, чтобы ты поселился где-нибудь в его поместьях, так как ты, очевидно, не пожелаешь вернуться к твоей прежней карьере.