Уже наступил день — белый, безветренный, оцепеневший в сорокашестиградусном морозе. Открылись распадки, сопки, и даже солнце угадывалось за наслоением облаков. Природа казалась спокойнее, добрее, чем ночью. Но была и тревога. Она слышалась Петьке в натруженном гудении двух сильных машин, в гудках-переговорах тепловозов, в озабоченности перепачканного маслом помощника. Он то и дело уходил в машинный отсек, возвращался, тер руки ветошью, ворчал: «Масло прет с гидравлического...» И уходил снова. Дважды из-за этого масла останавливали состав, обе бригады колдовали в машинном над гидравликой и каждый раз трогались с предосторожностями, опасаясь растяжки.

Пока шли, вернее, ползли на Янкан, на виражах особенно хорошо просматривалась колея, и Петька поражался: рельсы казались волнистыми, не было в них стремительности, привычной натянутости двух параллельных струн. У подхода к мосту, который при свете прожекторов ночью наводили у Петьки на глазах, с осени оставалась просадка, и это место проходили теперь «на цыпочках».

А дальше была выемка — высокая, живописная, скальная... Понятно, почему ее тогда, в сентябре семьдесят четвертого, так долго и сильно рвали. Сейчас она искрилась изморозью, с одной стороны плавно, бережно обнимала дорогу, выводила ее на самый гребень хребта и, заканчивая свой извив, открывала взору Янкан-станцию. Здесь Петька никогда не был. Знал только, находясь в Аносовской, что предусмотрена она проектом где-то недалеко, километрах в полутора-двух от поселка.

Янкан принял не сразу. Стояли перед красным сигналом светофора, ждали. Слава, несколько раздраженный помехами в пути, был не в духе и на расспросы Петьки — как жизнь, что нового? — неопределенно пожимал плечами: ничего, мол, но могло быть и лучше. От разговора о себе уходил, рассказывал о других:

— Ковалев?.. Георгий Никитович «серебряное» звено в Тынде укладывал. С бригадой Гуреева. Как часы сработали. А Петр Тихонович... Помнишь Москаленко? Суп харчо на Пурикане варил — объедение... Так он уехал. Обратно, на Кавказ. К своей красивой жене.

— А хотел ее сюда привезти, — вспомнил Петька.

— Хотел. Квартиры не мог дождаться.

Он подчеркнул это — о квартире, — не обвиняя, а сочувствуя Москаленко. Петьке почудилось, что и сам Слава чем-то обижен. Хотел вызвать на откровение.

— Полтора года назад ты вроде веселее был...

— Спрашиваешь! Тогда на укладке работали. A когда укладка, самые трудные будни — праздники. Сейчас — грузы таскаем. Нужное дело, да не то. Укладку другие ведут.

Говорил он с заметной горечью, и Петька его понимал. Вспомнил опять ночь, высвеченную прожекторами, махину ПВК — поезд-кран, только что положенные пролеты моста и дружеское участие Владислава, искренне желавшего ему удачи. Теперь Петьке самому хотелось успокоить его, хотя бы словами. И он сказал банальную, в общем-то, фразу, какой успокаивали в свое время его, какую говорят всем, кому не удается попасть на самые горячие точки магистрали.

— БАМ-то большой, — сказал он. — Успеешь еще... — и почувствовал неловкость. Кого он, собственно, успокаивает? И кто он сам, чтобы позволить себе это? Владислав Пронин — бамовец со стажем и уже сейчас имеет право говорить: «Мы проложили дорогу». Ведь Бам — Тында — вот она, работает, тащит несметные грузы для магистрали...

— Да ладно, — согласился Слава. — Это я так... Вот, братья приехали. Теперь почти вся семья здесь. — И рассказал, что Александр — в Кувыкте, прорабом, Геннадий — в Тынде. А на днях приезжает, отслужив в армии, младший, Иван.

Петька вспомнил, что и отец у Владислава — машинист первого класса. Династия... Кстати, спросил о машинисте, который сейчас вел состав — как фамилия, давно ли Владислав ездит с ним.

— Фамилия? — удивился он. — А ты не знаешь? Слепцов... — И выжидающе уставился на Петьку.

Тот промолчал. Слепцов так Слепцов — мало ли какие бывают фамилии.

Но Владислав чего-то ждал от него и, не дождавшись, грубовато спросил:

— Газет не читаешь?

Все, что касалось БАМа, Петька читал жадно. Конечно же не пропустил и многочисленные корреспонденции с митинга, посвященного открытию рабочего движения на ветке Бам — Тында. И все-таки он не знал, что если машинист Ковалев на торжественной укладке завершающего, «серебряного», звена управлял тепловозом, а бригадир Гуреев, «пришивая» со своими ребятами это звено к полотну, вбил последний, «серебряный», костыль, то машинист Анатолий Слепцов, с которым Петька сегодня гонял чаи, привел в Тынду первый — «сквозной» — поезд.

Он конечно же понимал, что не каждому выпадает такая честь, а уж кому выпадает, тот наверняка этой чести достоин. И радовался тому, что еще увидит Слепцова.

Они все сидели, покуривали, толковали, как старые приятели. Петька достал свои «корочки», не без гордости показал. Наткнулся в кармане на сверток с бурятским сувениром, пошутил:

— Хороший человек. Уль-Тынг. Счастье приносит...

Владислав бережно-уважительно взял его в руки, стал рассматривать. И тут громыхнула дверь, звенящий женский голос позвал:

— Терехов! Есть здесь такой?

Петька обернулся, не понимая, в чем дело.

— К селектору! — крикнула женщина. — Из Тынды звонят. — И исчезла. Спрыгнула со ступенек, проваливаясь в снег, побежала вдоль состава.

Петька стоял в растерянности, а Владислав, посмеиваясь, показывал на лесовичка:

— Это он. Счастье приносит... Кто у тебя в Тынде?

— Никого, — ответил Петька. — Перепутали...

— Иди, иди, — подтолкнул Владислав, — Дежурная по станции приходила. Шутить не будет.

Петька сунул лесовичка обратно в теплый карман и побежал за ней следом, все еще недоумевая, уверенный: не его это, ошибка... Но когда влетел в просторный вагончик-станцию, когда брал долго ждавшую его на столе трубку, уже догадывался: Лена... Неужели она? Как нашла?..

В трубке зашумел-заворчал нарочито сердитый мужской голос:

— Катаешься там, старик, на работу не торопишься...

— Кто вам нужен, — не понял Петька, — Я посторонний.

— Посторонний уже? Ну, хорош...

— Потанин! Ты, что ли?.. Ну и ну...

Потанин был скуп на слова. Ничего не объяснил, торопился.

— Ладно, старик. Пока. Тут вот тебе пару слов хотят...

И. тогда он услышал Лену. Запомнившийся с первой встречи округлый, быстрый говорок, характерное придыхание. Знакомы, значит, повял он..

— Как, поедешь-то? — смеялась а трубку Лена. — Мост на сто девятнадцатом провалился.

Ну и шуточки здесь, на БАМе.

— Отремонтируем и проедем, — не растерялся Петька.

— Не слышу! Не слышу! — закричала Лена. — Ты, когда говоришь, клавишу там, на трубке, нажимай. Нам разрешили... Что? — спросила она кого-то рядом и ответила послушно: — Сейчас... Петь! Петя! — закричала опять. — Все! Нельзя больше... До свидания. Спасибо, — поблагодарила она того, рядом, видно, диспетчера. И в трубке зашелестело, защелкало. Связь оборвалась.

Петька вышел, из вагончика сияющий.

Глава XIX

По соседству с Аносовской

Локомотивные бригады менялись именно, здесь, на Янкане. Передав сменщикам длиннохвостый тяжелый состав, а с ним и свои обязанности, машинисты и помощники с обеих машин уходили отдыхать в Аносовскую, название которой не было теперь для Петьки абстрактным, будило воображение и рисовало легендарный образ горняка — инженера Николая Павловича Аносова, здесь, на Янкане, и в долине Джалинды сто лет назад открывшего золото.

Стояла она недалеко, за лесом, и Петьку тянуло туда, хотелось глянуть на светлые ее дома и прямые улицы, узнать, что изменилось, как смотрится она в зимнюю пару. Хотелось отыскать журналиста и плотника Володю Малькова, Гришу Лободу, Валеру Стасенко, Олега Костюкова — «дерзких» парней — мостостроителей, артистов из «Серебряного звена», которые, впрочем, наверняка, работали уже где-нибудь севернее или восточнее Тынды.

Если бы поезд уходил по расписанию и времени до отхода хватало, Петька сбегал бы по морозу в поселок. Но гарантии, что успеет вернуться, не было, и он, чуть проводив Слепцова и Славу и успев при этом ознобить уши, вернулся на станцию, уже сейчас довольно большую, с высокими коробками будущих домов, голубыми, зелеными, желтыми временными домами-вагончиками.