— Белые мадьяры просят киевского князя принять к сердцу их просьбу и помочь выполнить ее! — вдруг на чистом словенском наречии проговорил Кархан и низко поклонился Стемиру и его друзьям, которые невольно подтянули кольчуги и локтевые щитки.

— Мы не способны на коварство, — заверил Кархан русичей и первым отошел к своему коню.

— То-то и видно! — пробурчал Руальд и настороженно проследил, как сопровождавшие племянника Альмы угры вскочили на своих коней и повернули в сторону стана своего воеводы…

Олаф выслушал сообщение Стемира о требовании Альмы и хмуро проговорил:

— Значит, белые мадьяры просят… Ты знаешь, что это означает?

Стемир пожал плечами.

— Белые мадьяры, хаканы хазаров, правители Рима и Греции, Египта и Вавилона, Иерусалима и Византии, турков и арабов, правители южных и северных, западных и восточных народов — все произошли от одной императорской семьи, жившей в глубокой древности в Тибете! Вот этот знак, знак жеста от левого плеча к земле, и этот знак — приложение пальцев ко лбу — есть доказательство истинного происхождения правителей всех народов! И я выполнял волю тех людей. Стемир! Ты должен будешь мне помочь убедить военный совет в необходимости выполнить просьбу Альмы.

Стемир вздрогнул, бросил пытливый взор на друга и грустно спросил:

— Иного выхода нет?

— Нет! У нас положение тоже нелегкое. Охотники перебили всю дичь, которая водилась поблизости от города, хлеба мало. Ягоды, грибы и орехи пригодятся зимой, а рыба и пшено уже надоели всем. От осады устали и мы, Стемир!

Но отважный секироносец посмотрел на Олафа странным взглядом и тихо, но торжественно проговорил:

— Впервые я понял, что такое воля неба!

— Спасибо тебе, Стемир, за великодушие и мудрость! Я не ожидал от тебя такого быстрого понимания во всем, — взволнованно сказал Олаф, пожимая плечо друга.

Стемир ответил молчаливым кивком, но, немного подумав, напряженно спросил:

— А что ты думаешь об Экийе?

У Олафа вырвался глубокий горький вздох Как не хотелось сейчас смотреть другу в глаза и видеть в них немую укоризну и одновременно надежду, и Олаф, пересилив себя, неожиданно искренне ответил:

— Ничего не думаю… Стараюсь не думать, а когда думаю, то в душе кипят горечь, смута и боль… Ну, конечно, я не выдам ее этим мадьярам.

Стемир перевел дух и улыбнулся:

— А как же мы пропустим мадьяр через город с их дикой конницей? Да они могут спалить Киев!

— А вот это мы с тобой сейчас и обсудим. Садись!

Весь город в эти дни напоминал разворошенный огромный муравейник, жилища были раскрыты и безжалостно опустошены. Город был затянут серой дымкой, стелющейся вдоль его обнаженных деревянных улиц, вдоль его глинобитных мазанок, каменных теремов и дворищ, заселенных знатными воеводами и дружинниками киевского князя. Но город трудился без устали, готовясь оставить свои жилища ровно на один день.

Ремесленники беспорядочно складывали свои изделия в корзины и торопливо грузили их на телеги, чтобы отвезти затем в калиновый лес, где прятались женщины с малолетними детьми, а накопившийся мусор ловкие мастера закапывали в ямы за домами или сжигали.

Детвора, та детвора, которая умела уже кое-что мастерить, под присмотром стариков возбужденно и радостно таскала ветки деревьев и плела из них щиты, сиденья или маскировочные заграждения.

Купцы тревожились и хлопотали больше всех. Ямы приходилось рыть глубокие и преимущественно ночью, ибо никто не должен видеть, где и какие погреба скрывают добро знаменитых киевских менял и торговцев, которые благодаря успешным походам князей Киева — Бравалина, Аскольда и Дира — сумели приумножить потомственное добро своих родов.

Спокойными в своей деловитости оставались только ратники Киева. Одни из них заботились о приготовлении клинков, секир, луков и множества стрел. Другие заготавливали с детьми плетеные заграждения, которые надо было расставить по обеим сторонам улиц, где пройдут мадьяры. А третьи несли неустанный дозор за мадьярами, чьи атаки на киевских валах временно прекратились, а вежи стали больше напоминать истинное кочевое жилище, нежели прежде: с них были сняты дополнительные метательные сооружения и маскировочные пышнолиственные заграждения, но расцепить и развести в разные стороны свои укрепленные кибитки мадьяры пока или не торопились, или… Вот почему Олаф и Стемир постоянно опрашивали дозорных, не затеяли ли какой-нибудь обман мадьяры-угры под предводительством белых мадьяр, пока в Киеве царит такая суматоха.

Но самым тяжелым и важным делом, которым занимались почти все мужчины и женщины Киева в эти тревожные дни, было заготовление воды. Вода была нужна для тушения пожаров на случай, если мадьярам удастся, несмотря на неусыпный надзор дружины Олафа, поджечь город. А потому все сосуды и емкости, кои имелись у жителей города, выносили из жилищ, ставили в укромном месте и заполняли водой, которую доставляли или из Почайны, берега которой не достигали стрелы мадьяр, или из ям, вырытых на Ольмином дворе, где поблизости был неожиданно обнаружен родник чистой пресной воды. Иные же таскали воду кувшинами из ключа, что бил под вишневым холмом, где женщины собирались стайками и негромко обменивались семейными новостями. И только к калиновой гряде, где тоже был прозрачный ключ подземной воды, тропа вела тихая и мало кем хоженная. Ее-то и выбрала Экийя, чтобы никому не попадаться на глаза и спокойно делать нужное для Олафа дело. Если ему надо, чтобы в городе была вода, то Экийя сделает все, чтобы вода была в изобилии! Пусть они сейчас порознь! И наверное, никогда не смогут быть вместе! Но не думать о том она уже не может! Ей как воздух нужны часы уединения, чтобы как можно дольше думать о нем, кто вместо того, чтобы просто взять ее как наложницу или как трофей и насытиться, пренебрегает ею.

Стало быть, ему нужно не просто ее прекрасное тело, но еще и душа! Экийя поставила кувшин на полянку и присела. Потом наклонила кувшин, вылила из него немного воды себе на ладонь и ополоснула лицо. Слава Радогосту, Аскольд перестал беспокоить сына! Молитвами ли Айлана или по другой причине? «Спасибо тебе, Христос! Ты оказался довольно сильным богом! И даже новгородцы-русичи не трогают нас! Новгородцы!.. Из какого же теста сделаны вы! Почему, Олаф, тебе мало моей красоты? Почему тебе нужна еще и незамутненная душа? Если б я знала, как сделать свою душу чистой!» — горько вздохнула Экийя и грустна посмотрела на поляну. Вон запоздалая алая глазка раскрыла свои лепестки и ласково смотрит на меня! Ничего не требуя, просто дарит себя любому, кто видит ее, и все. Так и я мечтала подарить себя Олафу, а он даже не захотел как следует разглядеть меня… Ну что же, постараюсь тебе совсем не попадаться на глаза, прекрасный, непонятный витязь из Рарога!.. Спасибо тебе, розовый огонечек! Скрывать надо свою яркую головку от нас, хоть Мы и научены нашими жрецами срывать вас в строго определенные дни и часы! И знаем, что каждого из вас оберегает свой дух, силу которого просто так разрушать нельзя! Надо терпеливо ждать, когда духи цветов сами будут рады отдать свою силу нам!.. Какой же дух создал мою душу и почему забыл он вложить в нее то, что понравилось бы Новгородцу-русичу! Экийя с грустью посмотрела на острые травинки осоки, окружавшие ее кувшин, и ласково погладила их, сберегая пальцы от порезов. «Вот такой надо быть, острой, как осока», — с горечью подумала она и отдернула руки от травы.

— Не знаю я, какой надо быть, чтобы занозой войти в сердце этого гордого русича! — тяжело вздохнула она и прошептала: — Помоги, Радогост, хоть издали увидеть его! Одним глазочком! Только увидеть, и все! Я больше ничего не прошу, славный Радогост! Я не видела его почти все лето!..

Экийя устало поднялась, отряхнула подол платья от листьев и хвои, затем нагнулась к кувшину и протянула к нему руки.

— Вот ты где, — услыхала она вдруг знакомый до боли голос и вздрогнула. — Думаешь, если решила не показываться мне на глаза, то облегчила мою участь?..