— Как ты ненавидишь меня! — не удержавшись, воскликнул Олаф, и конь под ним беспокойно перебрал ногами.

— Да! — яростно крикнул Власко и метнул в сторону варяга секиру.

Олаф подставил меч, и секира, гулко ударившись о него, отлетела в сторону и вонзилась в землю.

— Есть еще что метнуть в меня? — язвительно спросил Олаф и увидел, как на руках у Власко повисли его воины, вырывая у знатного словенина меч.

— Хочешь со мной сразиться? Один на один?

Власко молчал.

— Ну? — зло потребовал ответа Олаф. — Я верну тебе все твои доспехи! Исход нашей битвы решит жизнь наших народов на этой земле!

Власко недоверчиво, исподлобья, посмотрел в глаза Олафу и почувствовал, что тот искренен.

— Там, у коновязи, стоит мой конь. Прикажи подать его для меня и верни мою секиру, — глухо потребовал Власко и попробовал высвободить свои руки.

— Выполнить условия новгородского посадника и главы новгородского ополчения! — звучно приказал Олаф и услышал рокот своей дружины. — Всем молчать и не мешать нам в разрешении важного спора! — грозно потребовал он от своего окружения. — Один на один мы должны защищать честь своего народа! Святовит — свидетель сему! — крикнул Олаф, приложив меч ко лбу, затем вскинул руку к небу и дал команду:

— Освободить двор!

Дружинники отъехали к частоколу, окружавшему двор дома Синько, и, затаив дыхание, приготовились следить за честным поединком двух необыкновенных людей северного края словенской земли.

Власко взобрался на коня и увидел, что варяг в это время брал троекратный, круговой разбег.

Олаф первым налетел с мечом на словенина.

Власко выдержал первую атаку варяга и попробовал отразить его натиск. С помощью ног он управлял конем, в правой руке держа на коротком взмахе меч, а в левой блестела острая секира.

Олаф, заметив опасность, подскочил к Власко с другой стороны. Неожиданно резким ударом вышиб из его руки секиру и длинным мощным взмахом меча атаковал его. Власко пошатнулся в седле. Следующий мощный удар Олафа выбил меч из рук словенина, и обезоруженный Власко закричал:

— Ну, руби! Чего медлишь?

Олаф отъехал от Власко на безопасное расстояние и, вытерев рукавом пот с лица, хриплым голосом проговорил:

— Я не секач! Я воин! И хочу, чтоб ты это понял наконец! Но тебе это, видно, трудно понять, коль такие советники залезли к тебе в душу и мутят ее который год подряд!

Власко, окруженный варяжскими секироносцами, хмуро обдумывал свое положение.

Дружина русичей, смеясь, поглядывала на верхний помост крыльца дома боярина Синько, где кроме хозяина, кривичского посадника и кривичского старейшины, то появляясь, то исчезая, маячила фигура знаменитого на весь край новгородского землевладельца.

— Где твоя жена, Спирка? — снова звонко спросил Олаф. — Отвечай, не то выведу силой на битву, в которой ты вряд ли победишь!

Спирка спрятался за спины товарищей.

— Фаст! Прикажи своим ребятам обыскать все погреба, все закоулки дома Синько. Она наверняка там! — громко приказал Олаф. — Спирка! А на кулачный бой пойдешь, коль меч держать тебе не под силу? — ехидно спросил Олаф и задорно посмотрел на притихших словен.

В ответ и на это предложение варяги услышали только покрякивание и сопение, и смех их грянул с новой силой.

— Ладно, Спирка, пока мои ратники ищут твою Умилу, решим так. Ежели они ее найдут, то пусть выбирает сама себе мужа. Лешко! Я справедливо говорю?

— Нет, — покачал головой Лешко.

— Почему? — смеясь, спросил его Олаф.

— Потому что она все еще его жена! — хмуро ответил Лешко.

— Та-ак, — угрожающе протянул Олаф. — Я дважды в честном бою, один на один, доказал, кто есть кто в этой земле. Теперь я буду определять, какие дела будем вершить мы, а какие вы! — крикнул Олаф, и не только во дворе Синько все стихло и замерло, затаил дыхание весь Плесков, знавший о каждом событии, происходящем в его центре, из уст мальчишек, сидевших на толстоствольных ясенях и тополях. И казалось, на мгновение ахнуло и замерло само небо перед мощным волеизъявлением русичского князя.

Но в следующее мгновение стоящие на крыльце люди вдруг оживились. Фаст вывел под руку испуганную красавицу словенку, и восхищенный гул пронесся по рядам варягов.

— Ты кто? — удивленно спросил ее Олаф, как только красавица предстала перед ним.

— Умила, — испуганно прошептала она и еле слышно добавила: — Спиркова жена.

— Вот это Фаст! — засмеялся Олаф. — А я-то голову ломал из-за этой истории! Отвечай-ка, красавица Умила, чьей женой ты хочешь быть: своего прежнего хозяина или моего меченосца Алдана?

Умила смущенно опустила пушистые черные ресницы и, немного подумав, тихо ответила:

— Ежели бы твой меченосец любил меня, а то ведь…

— Алдан! — выкликнул своего воина Олаф. — Реши сам!

— Она по нраву мне, князь, — спокойно заявил отважный меченосец и трижды всех оповестил: — Отныне Умила Изборская является моей семьяницей!

— Спирка! Запомни этот день, второй день гибнущего месяца вресеня, и не клевещи боле на нас! — грозно заключил Олаф. — А теперь слушайте все!

Как по команде, к перилам крыльца выступили Крисанф и Синько.

— Немедленно вот в эти мешки сложите всю плату серебряными гривнами за несение службы Изборску русичами и далее со своими скорнявыми кожанками к нам не жалуйте! Заштопайте этими кожаными лоскутами голые задницы своим мальчишкам, а то они нынче все штаны изодрали, любопытствуя за нами! — гневно молвил Олаф, разбросав по двору кожаные маленькие лоскутики-прямоугольнички.

А вечером, разведя большой костер на прибрежной поляне, Олаф тихо беседовал со своими лучшими ратниками. Плотным полукругом сидели они около него. Слева Вальдс, давний глава изборской дружины, поселившийся в краю кривичей вскоре после занятия Гостомыслова городища Рюриком, рядом сидели Фаст и Алдан, а справа от князя, как всегда, Стемир, а затем Глен, Каницар, Рулав и Руальд — все надежные, дружные соратники, могущие самостоятельно принять то или иное решение, благодаря чему и пользовались они особым уважением у Олафа.

Да, серебряные гривны кривичи уплатили полностью, все сто пятьдесят, как и было указано в первоначальном договоре, и Олафу не надо было идти на Изборск. Вальдс вместе с Дитмаром сами вернулись к вечеру. Болела голова о другой заботушке.

— Как так получилось, что Плесков стал сильнее, чем Новгород? — с недоумением спросил Олаф, обращаясь к Вальдсу, главе изборской дружины, что охраняла оба важных кривичских города — Плесков и Изборск.

— Из-за богатой торговли, — спокойно ответил Вальдс.

— Но Новгород тоже ой-ей-ей каких купцов принимает, — не понял Олаф, — однако жизнь в нем так не бурлит, как здесь, — растерянно заметил он. — Таких раков клешнями вверх понастроить и закрыть от нас пристань — это что-то значит!

— Это значит только одно, — опять спокойно проговорил Вальдс, — что ни одно торговое судно без пошлины они не впустят и не выпустят! Таково решение совета старейшин кривичей!

— Но ведь тогда заморские купцы могут спокойно обойти Плесков и идти к нам, в Новгород! — возразил Олаф, пояснив: — Ежели им не понравятся размеры пошлин.

— Да! Но это лишняя неделя пути и трудный волок, а это те же затраты, что на уплату пошлины плесковичам. Не забывай, что путь к ним намного короче, а стало быть, быстрей! — терпеливо растолковывал ему Вальдс. — Именно через Плесков заморские купцы везут товары не столько для торговли с кривичами, сколько для торговли с киевлянами и греками. Через Плесков они идут и к ромеям, — гордо сказал Вальдс и как бы невзначай заметил: — Надо бы мою дружину пополнить все же.

— А ты пробовал кривичей звать? — быстро спросил Олаф.

— Да, — недовольно ответил Вальдс. — Но они больше привязаны к хозяйству, чем к ратному делу. Странные люди! На уме только одно: вот нагрянет большой враг, «тогда и подсобим вам, варязе, а пока его нету, то не кори, мы лучше рубищем в лесу поробим[17] да что-нибудь выточим из древесинушки», — беззлобно передразнил Вальдс кривичей и с улыбкой продолжил: — Только бы и сидели на топоре! Избы, струги, что угодно собирают с помощью топора!