Правление не ошиблось. Джамалитдин-ака и в повой должности чувствовал себя как рыба в воде. Работа в его бригаде прямо кипела, шла ритмично и слаженно. Зато сильно поредевшая бригада Мухаббат еле-еле вытягивала дневные нормы. Мухаббат долго крепилась. Сама трудилась, не разгибая спины, от зари до зари. Глядя на неё, и члены бригады, как говорится, из кожи лезли, но результаты не радовали ни бригадира, ни, тем более, правление колхоза. И вот в один из дней, распределив как обычно работу между колхозниками, Мухаббат прямиком направилась в правление.

— Или передавайте бригаду кому хотите, — чуть ли не плача, потребовала она, — или немедленно верните звено девушек!

Председатель попытался было разъяснить Мухаббат, что на целине пока очень много работы, там дорога каждая пара рабочих рук, и поэтому звено девушек необходимо задержать с возвращением ещё хотя бы денька на три-четыре. Но глянул на женщину, осунувшуюся, похудевшую, с обветренным лицом и загрубевшими от почти беспрерывной работы руками, замолчал в нерешительности, буквально на полуслове.

В это время и вошёл в кабинет Джамалитдин-ака»

— Извините, но я нечаянно подслушал ваш разговор, — начал он, едва поздоровавшись. — Мухаббат права, надо, чтобы люди из бригад работали на новых землях по очереди. Тогда не будет такой перегрузки, как у них сейчас, — Джамалмтдин-ака кивнул на Мухаббат. — И производительность труда повысится. — Подумай, председатель. Я, между прочим, из-за этого сюда и приехал. Давай не будем обижать нашего Соловейчика… Сам видишь, бригада её плетётся в самом хвосте графика. А ведь работают как! Небу жарко. Только силёнок не хватает. А тут уж ничего не попишешь, выше себя, как говорят, не прыгнешь.

— Да ведь и в других бригадах положение не намного лучше, — вздохнул председатель.

— Знаю, — собрался уходить Джамалитдин-ака. — Поэтому официально заявляю: не может колхоз выделить людей из других бригад, целинники со своей задачей сами справятся.

Мухаббат благодарно, а председатель удивлённо глянули на него.

— Ну смотри, бригадир, — с шутливой угрозой произнёс Ахмаджан-ака. — Я ведь тебя и на слове могу поймать. Благородство и мужество твоё ценю, но план начнёшь заваливать — на себя пеняй. Людей не дам. Ни одного человека.

— Ладно, ладно, не пугай, — добродушно проворчал Джамалитдин-ака. — Пуганые…

Мухаббат тоже направилась к двери, но председатель окликнул её у самого порога:

— Погоди, есть ещё один разговор.

Мухаббат вернулась к столу.

— Ты знаешь слепого парня из соседнего колхоза по имени Камбар?

— Да, знаю. Мы с Рустамом даже как-то в гости к нему ездили. А в чём дело?

— Да в том, что покою от него нет. На целине, говорит, скоро не скоро, но работы закончатся, а дальше что делать? Я, говорит, без работы сидеть не могу и не хочу. Требует, чтобы мы направили его на предприятие слепых. И из сельсовета уже приходили к нам с такой же просьбой. Видать, и там успел побывать, неугомонная душа. Вот вчера только председатель сельсовета говорит мне: «На твоих землях расположено подсобное хозяйство слепых. Значит, ты должен быть знаком и с руководством их предприятия. Помоги устроить туда Камбара». Может быть, ты, Соловейчик, знаешь, к кому там можно обратиться по этому делу?

— Знаю, Ахмаджан-ака. Да и вы знаете. Помните, осенью к нам приезжала Зоя Кузьминична?

— Помню, помню, — оживился председатель. — Впрочем, я же и директора неплохо знаю. Вот голова! — он стукнул себя кулаком по лбу. — За тысячью дел всё перепуталось…

— К директору тоже можно обратиться, — согласилась Мухаббат. — Но кадрами у них в основном Зоя Кузьминична занимается.

— Тогда помоги мне, пожалуйста, доченька, — попросил Ахмаджан-ака. — А то опять закручусь и забуду. Как пить дать, забуду!

— Хорошо, постараюсь, — ответила Мухаббат. — А звено мне сегодня можно забирать?

— Ну и характер же у тебя! — даже крякнул в сердцах председатель.

Прямо из правления Мухаббат отправилась к бывшим камышовым зарослям. Пройдя через только недавно заложенный яблоневый сад, она сняла с головы платок и стала размахивать им, чтобы привлечь внимание девушек.

— Пойдёмте, командир зовёт, — узнав Мухаббат, побежала к дороге Каромат.

Звено шумной стайкой потянулось за нею.

— Ну, гвардейцы целины, как дела? — Мухаббат традиционно, по-узбекски обнимала подруг, похлопывая каждую по плечу. — Воюем?

— Воюем! — хором ответили девушки.

— А домой не пора ли?

— Хотелось бы, — призналась Каромат. — Но мы же как солдаты: без приказа ни шагу.

— Тогда, звено, слушай мой приказ: «Шаго-о-ом марш на свои поля!» — скрыв за напускной серьёзностью улыбку, совсем по-армейски скомандовала Мухаббат.

— Нет, правда?! — недоверчиво зашумели девушки.

— Разговорчики в строю! — прикрикнула Мухаббат. — Приказ два раза не повторяют, тем более, что он от самого главнокомандующего, товарища Ахмаджана-ака исходит…

— Ур-ра!..

— Что же это вы, солдаты, так легко и радостно с передовой уходите? — с лёгкой усмешкой спросила Мухаббат.

— Приказ начальника — закон для подчинённого, — округлив глаза и став по стойке смирно, отчеканила Каромат. — А потом, товарищ командир, разве у нас на полях не передовая? Зачем же вы тогда за подмогой пожаловали?

Звеньевую поддержали Азиза и Кумри:

— Не одной тебе всё как на ладони видать. Вон кожа одна, да кости…

— Да, трудновато нам, — вздохнув, призналась Мухаббат. — Потому председатель и разрешил вернуть ваше звено в кишлак. Да и Джамалитдин-ака очень помог.

Отправились прямо на поля бригады, оставив Каромат улаживать все необходимые формальности.

Около пятнадцати гектаров земли за каналом уже были полностью подготовлены к севу. Вчера Фазыл ещё раз вспахал эту карту и пробороновал её. Теперь можно было пускать сеялки.

С возвращением в бригаду звена Каромат работать стало легче и как-то веселее. Мухаббат успокоилась и приободрилась: в график теперь они войдут уверенно.

Об этом у них и шёл с Каромат разговор, когда возвращались под вечер домой.

— Глянь-ка, кто это так поздно на поле идёт? — опросила вдруг Каромат, показывая на приближающуюся к ним фигуру женщины. — Постой, уж не жена ли это хромого Мирабида?

Мухаббат всмотрелась повнимательнее и действительно узнала Гульчехру.

Одета она была сейчас не так, как всегда, не в шелка и атласы. Очень скромной расцветки ситцевое платье? поверх которого вытертая и выцветшая бархатная безрукавка, на голове пожелтевший марлевый платок. И на ногах хотя и не рваные, но старые галоши.

Когда они поравнялись, Мухаббат спросила удивлённо:

— Куда это ты, Гульчехра, на ночь глядя?

— К тебе… — неожиданно всхлипнула та. — Поговорить надо. Если можно, отойдём в сторонку…

— Ну что ж, пошли, — Мухаббат взяла Гульчехру под руку. — Сама-то ты как, здорова? Что-то неважно выглядишь. Ну, что у тебя за дело, говори.

— Совсем плохи у меня дела! — уже не сдерживаясь, расплакалась Гульчехра. — После того как посадили мужа, мне с ребёнком в доме свекрови житья не стало. И она и свёкор поедом едят… Говорят, и сама ты принесла в наш дом несчастье, и ребёнок весь в тебя, от него одних только несчастий и жди… Пришлось вернуться к своим родителям. Никаких сил нет переносить всё это.

— Ну, а дальше что собираешься делать?

— Сама не знаю. Голова кругом идёт. После суда он заявил: «Теперь обо мне можешь забыть. Вернусь, всё равно жить с тобой не буду!»

— Прямо так и оказал, подлец?! — разозлилась Мухаббат. — А ты, наверное, переживаешь, слёзы по этому негодяю льёшь?

— Тяжело мне очень, — плача, продолжала Гульчехра, не расслышав или сделав вид, что не расслышала вопроса. — Кому я нужна с ребёнком?.. Где мне теперь голову приклонить? Можно бы и дома жить, если бы…

— Что «если бы»? — насторожилась Мухаббат.

— Если бы мать неродной не была… — Гульчехру уже душили рыдания. — Думаешь, мне сладко с мачехой?.. Иди, говорит, туда, откуда пришла. Не накликай, говорит, людской молвы на наши седые головы. А отец… Он понимает всё, страдает… но молчит… Меня жалеет, а её боится. Уйду из дому. Совсем к посторонним людям уйду…