И в самом деле, гитлеровцы, очевидно, были теперь уверены, что против них не остатки измученной, обескровленной непрерывными боями дивизии, а свежие, только что прибывшие части.
Во ржи трещали автоматы. Среди других выделялась могучая фигура лейтенанта.
Полковник пристально следил за ним, тихо приговаривая: «Давай, Костя, давай!..» и вдруг закрыл лицо руками.
— Что случилось? — спросил Ватутин.
— Ничего, — охрипшим голосом ответил полковник.
— Надо перевязать рану!
— Подождет…
Полковник продолжал неотрывно смотреть в поле, внимательно следя за боем. Гвардейцы уже бежали к деревне, в которой рвались снаряды. Первые из солдат уже спускались к речке по крутому, заросшему кустами берегу. Группа эсэсовцев, отстреливаясь, пыталась закрепиться на берегу, но была смята гвардейцами.
Полковник схватил телефонную трубку:
— Артиллерия! Усилить огонь по деревне!
В разные стороны полетели обломки старого амбара, который находился поблизости от горевших хат. Развалившиеся стены обнажили одинокую вражескую пушку, прислуги возле нее не было.
— Точный удар! — похвалил Ватутин.
Исход боя был ему уже ясен.
На опушку леса прибежал начальник связи, держа в руках донесения:
— Товарищ генерал, радиограмма от командира танковой бригады! Бригада в пяти километрах…
— Попросите, чтобы шли не останавливаясь.
— Другое донесение из штаба фронта… Вражеские войска на машинах вышли из Старой Руссы. Из штаба спрашивают, что с Верхними Ключами?
— Передайте, что Верхние Ключи нами взяты! — сказал Ватутин. — А вам спасибо. Обманули таки врага. Боится пока лезть… — Ватутин обернулся к полковнику: — Ну, взяла наша дивизия Верхние Ключи?
— Взяла! — сказал полковник, наблюдая в бинокль, как гвардейцы занимают деревню, а оставшиеся в живых эсэсовцы на машинах уходят в сторону Старой Руссы.
— Ну, поздравляю вас, полковник! — сказал Ватутин. — Теперь мы с вами удержим позиции. Наши танки придут раньше…
Мимо санитары несли на носилках раненого.
— Лейтенанта видели? — спросил их полковник.
— Видели, — ответил санитар, шедший первым.
— Ну, что с ним? — нетерпеливо спросил полковник, и Ватутин заметил, как дрогнули углы его рта.
Санитар замялся.
— Да… товарищ полковник… — растерянно забормотал он.
— Говори же! — крикнул полковник. — Где он? Что с ним?
— Убили, товарищ полковник, — почти шепотом сказал санитар и двинулся дальше.
Полковник тихо охнул и закрыл глаза. Лицо его побледнело, и он бессильно привалился к дереву, словно ноги отказывались держать его.
Ватутин подошел и дружески взял его за локоть.
— Что же ты молчал, Николай Иванович?
— А зачем… говорить?.. — с трудом ответил полковник. — Я все равно не мог иначе… Он должен был идти…
— Твой сын герой, Николай Иванович, — сказал Ватутин. — Атака отбита. Фашисты разгромлены! Твой сын сделал все что мог… Родина не забудет его подвига…
Ватутин прислушался. Вдалеке нарастал шум танков, подходила помощь.
Честь гвардейца
В небольшой деревне Чижовке немцы оборонялись упорно и долго. Три дня полк гвардейцев непрерывно штурмовал линию за линией — сложную сеть вражеских укреплений, состоящих из зарытых в землю мин, колючей проволоки, по которой все время немцы пропускали сильный электрический ток, окопов, траншей и глубоких рвов, преграждавших путь даже тяжелым танкам.
А с вершины холма, на котором находилась Чижовка, смотрел во все стороны злыми глазами большой дот с толстыми стенами из железа и бетона. Дот был настолько крепок, что даже мощные снаряды не могли его пробить.
Трудно приходилось гвардейцам, очень трудно. Враги сверху следили за каждым их шагом. По ночам вокруг Чижовки было светлее, чем днем, — столько ракет посылал враг в небо, так пышно горели эти ракеты, разлетаясь сверкающими звездами.
Издали, пожалуй, можно было подумать, что там, на холме, всякую ночь справляется веселый праздник.
Ватутин понимал, чего стоит гвардейцам каждый шаг по пути к Чижовке. Но он послал их на этот штурм, верил в их победу и был убежден, что, несмотря ни на какие трудности, гвардейцы приказ выполнят.
На командира полка, гвардии подполковника Федоренко, Ватутин знал, можно положиться, это храбрый и умный офицер. И он действительно искусно руководил трудным боем.
Каждый раз, когда надо было преодолеть новую полосу вражеских укреплений, Федоренко приказывал сначала бить из орудий по проволочным заграждениям, и осколки снарядов разрывали колючую проволоку на куски; вместе с землей и камнями взлетали столбы с обрывками колючей проволоки. Так продолжалось минут десять — пятнадцать, пока, наблюдая со своего командного пункта, Федоренко не убеждался, что проволочные заграждения больше не являются препятствием. Тогда он отдавал приказание перенести огонь артиллерии на траншеи и дот, в которых укрылся противник, и вершина холма покрывалась черной тучей из земли и дыма.
Сопротивление ослабевало, блиндажи и траншеи пустели. Гитлеровцы прятались в щелях, вырытых по ту сторону холма, ища спасения от снарядов. Даже эсэсовцы, сидевшие за толстыми железобетонными стенами дота, стреляли реже.
Пользуясь этими минутами, Федоренко посылал саперов к проходам, проложенным в колючей густой сети проволочных заграждений нашими снарядами.
Вооруженные щупами, где ползком, а где бегом, пробирались саперы к этим страшным воротам. Здесь каждый куст, каждый камень, каждый бугорок таили смертельную опасность. Враг хитер. Каких только ловушек он не наставил! Вот над землей протянулась тоненькая, почти незаметная для глаза проволочка. На нее можно и не обратить внимания, особенно если человек бежит и не смотрит под ноги. Но стоит ее слегка задеть — и в тот же миг взорвется мина… Вот у столба проволочного заграждения лежит немецкий автомат. Ну как не взять трофей! Но сапер не берет. Он внимательно осматривает автомат, даже немного подрывает под ним землю и тихонечко отделяет от него тонкую нитку проволоки, которая соединяла автомат с миной, а затем обезвреживает и мину.
Наконец путь пехоте проложен. Федоренко подает гвардейцам команду: «Вперед!» И они разом поднимаются, бегут по склонам холма, стреляя по врагу. И вот еще один ряд укреплений позади! Гитлеровцы, которые их обороняли, перебиты или бежали. Рубеж занят. Еще триста метров советской земли освобождено.
Но в это время налетают вражеские самолеты. Они низко кружатся над полем боя и начинают бомбить позиции, только что занятые гвардейцами. Появление самолетов ободряет и успокаивает эсэсовцев, которые сидят в большом доте, немецкие пулеметчики принимаются за свою смертоносную работу с новой силой.
Гвардии подполковник Федоренко тоже вызывает авиацию. Он встревоженно ждет решения командования. Ему неизвестно, что через несколько минут его радиограмма уже передана из штаба армии генералу Ватутину и тот сейчас же приказывает послать на помощь гвардейцам эскадрилью штурмовиков и два звена истребителей.
Над холмом появляются «илы», и в воздухе тоже завязывается бой. Слышатся дробная стрельба пулеметов, частые удары автоматических пушек.
Не теряя времени, гвардейцы окапываются, зарываются в землю. Отсюда они начнут новый бросок — на этот раз на самую вершину холма, где чернеют сожженные эсэсовцами постройки.
Деревня пуста. Никто не живет в ней больше. Где жители Чижовки? Что сделали с ними гитлеровцы? Кто скажет… Ничего не осталось здесь от былой жизни. Даже большие русские печи и те превращены в груды битого кирпича.
Почему же так важно было занять Чижовку? Неужели эта маленькая деревня стоила таких больших жертв? Может быть, предоставлялась возможность обойти ее?
Нет, Чижовку нужно было взять во что бы то ни стало. Гитлеровцы не только видели отсюда далеко вокруг, но и мешали продвигаться нашим войскам. Холм пересекала шоссейная дорога, по которой немцы подвозили к фронту подкрепления, боеприпасы, провиант. Если они лишатся этой дороги, то спустя короткий срок несколько их дивизий останутся без хлеба, снарядов, патронов.