Этот конверт с его содержимым был самым дорогим, что у меня было, и, тем не менее, я как-то ухитрилась не положить его в чемодан. Наверное, я думала, что мы уезжаем ненадолго, что вернется отец и всё встанет на свои места. Никто не отдавал себе отчета в истинном положении вещей и в том, что мы движемся к анархии.

Квартира казалась нам очень маленькой, хотя и было приятно, что окна выходят на Неву. Мы смогли найти кухарку, которая нам готовила. Вскоре ограничения были сняты, и мужчины смогли покинуть наш дом. Кот и некоторые из слуг присоединились к нам, но квартира, в которой мы поселились, была так мала, что для всех места не хватило.

Мои уроки прекратились, но надо было готовиться к экзаменам, которые всё еще планировались на позднюю весну, гак что ко мне приходил учитель, помогавший с геометрией и алгеброй, а Ика помогала по остальным предметам. К тому времени мы знати, что папа содержится в Петропавловской крепости, и мама много времени тратила на то, чтобы добиться свидания с Керенским и умолить его выпустить папу. Бабушка заболела, находилась в Царском и не могла вернуться в Зимний дворец, где ее было бы проще навещать. Но она в любом случае не хотела возвращаться туда, поскольку прямо перед ее окнами были погребены так называемые «жертвы революции». Поэтому моя мама через день отправлялась навестить ее в Царском, и это занимало целый день.

С падением режима хаос, начавшийся в Петрограде, быстро распространился повсеместно. Войска отказывались сражаться, и тысячи солдат отправлялись по домам. Из окон гостиной нам были видны люди, несущие красные флаги и поющие песни, — все они были о свободе, которая, наконец, пришла к бедным, тяжко трудящимся рабам, угнетенным проклятыми эксплуататорами.

Дни проходили. Папа вместе с другими всё еще был в крепости, и, несмотря на все обещания Керенского, что освобождение — вопрос нескольких дней, прошло уже два месяца со дня его ареста. Мои и Катины экзамены приближались, и мы волновались, удастся ли нам их сдать. Гимназия, где мы должны были их держать, отличалась строгостью. Всё прошло хорошо, за исключением геометрии, по которой я провалилась. Я была очень расстроена, потому что меня спросили некоторые разделы, которые я не учила. Вина была не совсем моя, а скорее моего учителя, и мне разрешили держать этот экзамен снова немного позже. Так что, в конце концов, всё было не так уж плохо.

Потом мы услышали, что вся Царская Семья арестована. Керенский ничего не делал и только болтал. Он навестил несколько раз мою бабушку и сказал после одного из своих визитов:

— Какое удовольствие разговаривать с такой умной женщиной.

Несмотря на все победные крики о свободе, я думаю, он был порабощен больше всех остальных. Мне кажется, что он понимал это сам. Вскоре он бежал из страны. Но в то время он и его последователи поздравляли себя с тем, что революция была бескровной. Они говорили, что величайшее стремление людей к свободе осуществлено и что оппозиции не существует. Люди мечтали о свободе, и теперь она в их руках. Мы знали, как много на самом деле было убито. Мы знали также, чем питалось пламя революции — ложь за ложью распространялась в армии, тысячи фунтов стерлингов доставлялись из-за границы для поддержания и распространения анархии. Силы зла пробивали себе дорогу.

Тем не менее, однажды вечером, когда мы кончали пить чай, зазвонил дверной колокольчик, в дверях стоял здоровенный извозчик с чемоданом Ики. Он объяснил, что в течение нескольких недель не мог вспомнить, куда отвез нас в тот день, когда был потерян чемодан.

— Я пытался во многих домах найти вас, но безрезультатно, а потом вдруг вспомнил этот дом на Французской набережной. Я решил сделать последнюю попытку.

Мы были потрясены. Это было как дуновение свежего ветерка среди отвратительного зловония и тьмы, так быстро распространявшихся вокруг.

Однажды, когда мы собирались выйти, зазвонил колокольчик, я пошла посмотреть, кто это, и оказалась в объятиях отца. Мама, Тун, которая в это время жила у нас, Ика и Кот — все собрались вокруг. Я помню, как я плакала и плакала, прижимаясь к отцу. Мы были все вместе около трех недель, но пришло время для Кота идти в армию. Это было новым горем для нас всех, но он пошел потому, что так хотел.

Папа выглядел усталым, ему была необходима перемена обстановки. Вопрос о поездке в Ворганово даже не возникал, хотя находились люди, отказывавшиеся признавать положение вещей изменившимся и уезжавшие в свои имения. Было трудно решиться на что-нибудь. Никто не мог ясно видеть в том хаосе, в котором мы жили. На следующий день после папиного возвращения я с нашей горничной отправилась с радостной вестью в дом Мансуровых. Я встретилась там только с отцом[31] Кати, ее самой и матери в это время не было дома. Я рассказала, какая у нас радость и что мы все чувствуем.

Он, казалось, тоже был очень рад и дал мне бутылку вина для папы, потом вдруг сделался очень серьезен и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

— Радуйся и будь счастлива сейчас, малышка, но помни одно: это цветочки, ягодки будут впереди.

Мы посмотрели друг на друга и ничего больше не сказали. Что было говорить? Через год пришло известие, что он и некоторые его родственники зверски убиты. Это случилось в их собственном имении под Курском.

Поскольку отец нуждался в перемене обстановки после того, что он вынес в последние несколько месяцев, родители решили поехать в Финляндию, которая тогда была частью Российской империи. Это было бы прекрасным отдыхом для всех нас, кроме того, мы не хотели уезжать далеко, так как беспокоились о бабушке, чье здоровье в то время было не очень хорошо. Всё было очень неустойчиво в Царском. Итак, в день моего семнадцатилетия, 3 июля 1917 года, мы уехали из Петрограда в Выборг. Прежде мы навестили бабушку, чтобы попрощаться. В первый раз я была в Александровском дворце, и меня мучила мысль о Царской Семье, находящейся под арестом. Бабушка выглядела грустной и усталой. Она сообщила нам последние новости, но у нее еще не было планов в отношении самой себя. Ей некуда было возвращаться в Петроград, так как Зимний дворец теперь уже был оккупирован революционерами.

В Выборге всё было по-другому. Мы остановились в прекрасном отеле и осмотрелись. Мисс Матсон, покинувшая нас за несколько недель до этого, была в Выборге — ее сестра была замужем за богатым местным коммерсантом, и она жила у нее. Мы быстро связались с ней, и она навестила нас в отеле. Потом мы путешествовали по всей Финляндии, это было очень приятное путешествие. И куда бы мы ни приезжали, мы везде сталкивались со знакомыми из Петербурга, сбежавшими, как и мы, от ужасов нашей столицы.

Для меня всё здесь было ново и волнующе. Трагедии остались позади. Конечно, я постоянно помнила о них, но юности свойственно стремиться к счастью, и я была полна наивной радости. Окружающее наполняло меня восторгом. Чье сердце не было бы тронуто красотой финских ландшафтов, ее водопадов, озер и фьордов, суровостью линий и красок? Моей матери хотелось отыскать маленький участок земли, которым владела ее семья, когда она была девочкой. С некоторыми трудностями мы нашли его, и она радостно вспоминала свое раннее детство.

Через некоторое время мы остановились в скромном пансионате, в месте под названием Устилла. Мы заранее заказали там места, поскольку нас предупредили, что все пансионаты переполнены людьми, бежавшими из Петрограда. Я жила в комнате с Икой, а у родителей была другая. Лина, наша горничная, жила в доме по соседству. Еду нам подавали на террасе. Вскоре мы познакомились со всеми остальными гостями и подружились с Крупенскими, семьей из близлежащего имения. Старший сын Михаил интересовался мною. Вместе с его братом и сестрами мы предпринимали совместные длинные прогулки, качались на качелях, играли в разные игры или просто сидели и разговаривали. Опять странная смесь чувств смущала меня — жажда жизни, начавшая бить ключом, и ощущение неуверенности в будущем, которое тогда испытывали все, потому что известия, приходившие из Петрограда, были ужасны. Самое большое потрясение мы испытали, услышав, что Императорская Семья насильно выслана в Тобольск. Вот отрывки из дневника моей бабушки, касающиеся этого события.