— Да что ты! Плохо дело.

— Кому плохо? — Он ехидно рассмеялся.— Не ему, а тому, чью кровь проливает.

— Безумен!

— Безумен, конечно! Дождется смертного часа Османа, а потом, знаешь, что сделает? Попробуй, угадай!

— Не оживит ведь его.

— Как знать, может, и оживит. Попрошу, говорит, Уранху притащить Балкыз.— Он подмигнул.— Они ведь украсть хотели дочь шейха Эдебали... Когда тащили, приметил он ее шею. Неравнодушен, оказывается, к шее.— Он задумался.— Любит ее и поласкать и стиснуть... Понял?

— Нет.

— Сначала поласкает, а потом душить начнет... По словам Уранхи, и сам не замечает. Но Уранха не верит: знает, мол, рыцарь, что делает. Так он задушил и Лию, дочь Кара Василя, украшение караван-сарая «Безлюдный».

Орхан почувствовал, как задрожал всем телом стоявший за его спиной Мавро. Положил ему руку на плечо.

Черный монах принялся рассказывать, как рыцарь, отправившись красть коней, пристрелил Демирджана и расправился с Лией. Он смаковал подробности и ухмылялся, словно сам был свидетелем и получал сейчас удовольствие от рассказа. Наконец умолк, потянулся, было слышно, как хрустнули его кости.

— Вот так-то, друг мой Даскалос! А завтра посреди свадебной площади попробует, сладка ли Балкыз... На глазах у туркменского бея Кара Османа... На глазах почтенного святого шейха Эдебали, её отца... На глазах всех оставшихся в живых туркменских старейшин гази Рума, ахи Рума, воинов-дервишей... На глазах божьих людей абдалов. И главное — на глазах розовощеких сестер Рума.— Прикрыв веки, задышал тяжело. Встрепенулся.— Как думаешь, задушит ее под конец?.. Медленно... Сам того не замечая... Если не замечая, хорошо. А нарочно — ломаной монеты не стоит... Что скажешь?

— Ума не приложу! Невиданное дело! Нет, дорогой мой, неужто при народе может человеку такое прийтись по вкусу?

— Человеку!.. Скажешь тоже. Да разве рыцарь Нотиус Гладиус человек? — Подыскивая ответ на свой вопрос, он вдруг вскинулся и, будто боясь опоздать на важную встречу, сказал: — Помилуй, Даскалос, давай-ка скорее штаны — там вон висят — и рубаху! Скорее! Подымем с постели болвана Руманоса, пусть подивится новостям. Не чужой он мне — муж моей крестной дочери!..

Орхан испугался, что скажет он какую-нибудь мерзость и про дочь ярхисарского властителя Лотос. Тронул за плечо дервиша Камагана: пошли! Сочувственно погладил Мавро по спине, горько улыбнулся.

Ошеломленный рассказом монаха, юноша ничего не слышал, ничего не видел, ничего не понимал...

— Ни с места! Попались?

Бенито спокойно оглядел людей, окруживших площадку перед пещерой. Они стояли шагах в десяти друг от друга. Лишь тот, кто кричал, походил на мужчину, остальные — мальчишки. Бенито, одетый византийским крестьянином, с достоинством скрестил руки на груди, словно был в обычном монашеском облачении.

— Ошибся, джигит! Не в чем нам попадаться. Что вам надо?

Человек-Дракон не ждал такого оборота: он приготовился к схватке. Оторопело глянул на Орхана.

Орхан, взбешенный тем, что уготовано Балкыз, жене его отца, пытался подавить гнев. Проглотил подступивший к горлу комок.

— А ведь Даскалос молчит, Черный монах!

Дервиш Даскалос при виде Орхан-бея, да еще с Человеком-Драконом, понял — все кончено. Свалился как сноп, будто его по ногам косой ударили.

Бенито с омерзением отвернулся. Посмотрел на мула Дюндара Альпа, который неподвижно, как изваяние, стоял в свете луны. Потом перевел взгляд на болото. По его горевшим, как лучины, глазам они поняли, что он задумал.

Мавро пригрозил ему луком. Керим пригнулся, готовый к броску.

— А ну, свяжи их, Пир Эльван! — приказал Орхан.

— Держи! — Пир Эльван передал Кериму копье. Придерживая-саблю, медленно, как объездчик, подбирающийся к пугливым жеребчикам, двинулся вперед с арканом.

Черный монах не шелохнулся и продолжал стоять с невозмутимым видом отринувшего мир божьего человека.

Пир Эльван, надеясь на свою силу, приближался к нему спокойно.

— А ну, давай сюда руки, монах, черная твоя вера!

У Бенито вдруг мелькнула надежда на спасение. Дрогнув всем телом, чуть заметно расставил крепкие ноги. Одолеть бы этого великана — и полдела сделано. С остальными он как-нибудь справится.

Бенито подождал, пока Пир Эльван подойдет поближе, и, выхватив из-за пояса кинжал, с воплем «Во имя Иисуса!» бросился на него.

— Берегись, Пир Эльван! Нож отравлен! — хрипло выкрикнул Мавро.

Пир Эльван бывал и не в таких переделках. Ловко схватил монаха за кисть. В первый же миг ему стало ясно: Бенито ненамного слабей его. К тому же он боролся за свою жизнь, и в руке у него был отравленный кинжал. Пытаясь пересилить друг друга, они топтались на месте, как разъяренные буйволы.

Орхан беспомощно огляделся. Сняв с плеча Мавро лук, хотел было выпустить стрелу в монаха. Но не решился. Он не боялся попасть в Пир Эльвана, боялся отвлечь его внимание.

— Ткни его в живот!

Мавро сам не узнал своего голоса. Но Пир Эльван его понял. Когда острие кинжала оказалось направленным вниз, навалился на монаха всем телом. Бенито сделал отчаянный рывок. Затрещали кости.

Отравленный кинжал медленно приближался к выпиравшему брюху монаха.

Наконец коснулся. Жуткий вой разорвал тишину лунной ночи, Эхом отдался в пещере.

Пир Эльван с удивлением почувствовал, что сопротивление внезапно оборвалось. Брезгливо оттолкнул монаха, словно грязную тварь. Бенито сжался в комок, как перед прыжком в воду, резким движением откинул голову, упал на землю и застыл.

Не сразу пришли в себя сёгютцы: мгновенное действие яда потрясло их.

Обернулись, услышав визг.

Это подскочил Даскалос, который, очнувшись, увидел мертвого Бенито. Размахивая руками, огромной птицей ринулся он в черный провал пещеры.

— Копье, Керим!

— Стреляй, Мавро!

— Дайте огниво!

— Сухую ветку, скорей!

— Эй, Камаган, есть там другой выход?

Не ответив Орхану, дервиш Камаган кинулся в пещеру. Не раз в отсутствие Черного монаха обшаривал он его сундуки и корзины, знал здесь каждый уголок. Приглянулись ему кое-какие награбленные вещицы, а особенно книги.

Увидев, как хилый старик исчез в кромешной темноте пещеры, воины Осман-бея устыдились своей робости, бросились за ним. Но тут же остановились, словно провалившись в липкую черноту колодца.

— Осторожно, там капкан!

Возглас Керима смешался с отчаянным воплем Даскалоса.

— Даскалос в капкане!

— Попался, голубчик. Пошли!

Вытянув перед собой руки, они двинулись на вой.

— Пир Эльван, береги голову!

В узком проходе слышался тихий посвист ветерка. Миновали проход, вошли во вторую пещеру. Дервиш Камаган притаился в углу, похожий в полутьме на ребенка,— будто в прятки играет.

Оглянулся на звук шагов, верно не ждал, что пойдут следом. Пятясь, вышел на лунный свет. Лицо бледное, как кость.

— Не подходи! Не подходи!

Обернувшись на голос Даскалоса, Камаган рассмеялся. Нос его вовсе сошелся с подбородком. В воздухе, как искра, сверкнуло лезвие ножа.

Камаган схватился за грудь, покачнулся, опираясь о стену, сполз на пол. Казалось, он спокойно уселся у стены. Занимаясь ворожбой, дервиш давно жил в выдуманном им мире, принимая собственные фантазии за действительность. И, сам себя обманув, поверил в свое бессмертие. На лице его застыло изумление.

Даскалос не знал, в кого он метнул нож. Рыча, как голодный волк, разрывающий живую добычу, пытался высвободить из капкана ногу.

Пир Эльван обнажил палаш. С леденящим душу спокойствием подошел к Даскалосу. Жалостно и дружелюбно окликнул:

— Даскалос!

Не отрывая рук от капкана, Даскалос быстро поднял голову. Не успела в его глазах погаснуть искра надежды, как Человек-Дракон снес с него голову.

Они тщательно обыскали обе пещеры. Деньги и сокровища, награбленные монахами за годы черных дел, прямо в сундуках погрузили на мула. И двинулись по дороге в Сёгют.