— А зачем он вам нужен?

— Для микрохирургии.

— Отлично. А сколько он стоит?

Воронцов был сама безмятежность.

— Не знаю, Борис Васильевич. Тысячи две-три.

— Долларов?

— Долларов или марок. Микроскоп немецкий.

Дагиров всплеснул руками.

— Да вы, оказывается, не от мира сего. «Тысячи две-три…» Доллары или марки — вам все равно. Вы хоть представляете, что значит раздобыть эти три тысячи долларов?! Я и так уже ограбил почти весь валютный фонд крутоярских заводов. Ну смотрите, если узнаю, что этот микроскоп не используется на полную катушку…

Усилием воли он заставил себя сделать паузу, помолчав, посопел, вынул сигарету, посмотрел на нее недоуменно, сунул обратно в пачку и стал расспрашивать о делах текущих. Микроскоп был забыт, больше о нем не вспоминалось, но Воронцов знал, что через год и через два, время от времени Дагиров будет обязательно вспоминать об импортном микроскопе, интересоваться, и теперь хочешь не хочешь придется эту купленную, в общем-то, больше из любопытства бандуру пристроить к делу. Хорошо хоть Дагиров не поинтересовался некоторыми другими приобретениями, особенно относящимися к начальному периоду оснащения лаборатории.

Думая об этом, Воронцов между тем показывал Дагирову рабочую схему устройства для полуавтоматического управления аппаратом. Все висело, как говорится, «на соплях»: панельки не были закреплены, клубками вились разноцветные провода и включалась схема через раз. До окончательной конструкции было далеко, но Дагиров довольно улыбался: он давно задумал добиться того, чтобы движущиеся детали аппарата могли перемещаться непрерывно или прерывисто, — по заданной программе. Само напрашивалось согласование удлинения конечности с суточным ритмом роста клеток и многое другое, что он не мог еще четко сформулировать, но что позволяло проникнуться твердым убеждением в необходимости подобного устройства.

Остальные задания тоже выполнялись или были уже закончены.

Дагиров благосклонно посмотрел на Воронцова, но хвалить не стал, поднялся, застегнул халат и вдруг вспомнил:

— Да, Андрей Николаевич, а как дела с замещением сухожилия? Уже четыре месяца прошло, а вы не докладываете.

Заметив недоумение Тимонина, Конькова и других, он пояснил:

— Вы знаете, что после травмы или нагноения может образоваться дефект сухожилия. Вот мы и решили попробовать отщепить часть от соседнего, здорового, сухожилия и переместить ее на новое место.

Воронцов засуетился.

— Сейчас, Борис Васильевич, сейчас… Куда же я ее засунул? Вроде бы стояла на полке… Ах, вот, вот…

Он вынул из стеклянного лабораторного шкафа коническую колбу с широким горлом и поставил на стол.

— Вот, смотрите! — с гордостью произнес Воронцов, показывая на бурую, похожую на старую бечевку, нить, лежащую на дне сосуда. Искусственное сухожилие. Синтетика, смешанная с коллагеном. Сами додумались! Уже прооперировали двух собак, пока держит.

Дагиров расправил плечи, выпрямился, подбородок его вздернулся кверху.

— Что-о-о?! Сами! Кто позволил?! Развели тут художественную самодеятельность, артисты! Не институт, а сельский клуб: один поет, другой пляшет, третий шпарит на балалайке! Да, да, на балалайке, черт побери!

Он гневно глянул на Тимонина.

— И это называется научное планирование? Не план, а Филькина грамота! Пустой звук! Каждый делает, что хочет.

Критику в свой адрес, да еще на людях, Тимонин допустить не мог.

— Научная часть ни при чем, Борис Васильевич, — сказал он, поджав губы. — Андрей Николаевич не соизволил поставить нас в известность о своем… изобретении. Он вообще весьма неохотно информирует меня о работе лаборатории и всегда утверждает, что выполняет ваши задания, о которых должен отчитываться только вам. Это во-первых. А во-вторых, не так просто его застать, он ведь, как вольная птица, появляется и тут же исчезает. А вы, кстати, ему потакаете.

— Вот именно кстати, — сухо оборвал его Дагиров, глядя сверху вниз, и повернулся к Воронцову. — Знаете ли вы, Андрей Николаевич, что это так называемое сухожилие не приживется? А если приживется, то превратится в рубец. Вы, видимо, не знакомы с работами Пирсона и Федорова, в которых детальнейшим образом описаны осложнения после подсадки искусственных сухожилий. Молчите. Да-а… Но не это главное. Главное то, что вы извратили мою мысль. Важна не только конечная цель, но и средства для ее достижения. Раз я просил вас сделать именно так, расписал конкретно, значит были у меня какие-то соображения, которые я не смог вам изложить по недостатку времени. Вы еще не чувствуете время, вы лет на десять моложе. А я уже понимаю, что могу не успеть. — Он вздохнул, и лицо стало мягким, морщины разгладились, и голос подобрел: — Столько задумано… Только теперь, в пору зрелости, я научился отсекать лишнее. Интересно ваше искусственное сухожилие? Интересно, признаю. Но я не могу позволить вам уходить в сторону от нашего пути, не имею права. Как ни прикидывай, как ни бери максимальный срок, — ну, до восьмидесяти, — а замыслов столько, что все равно не успеть. И уж, поверьте, я знаю, что делаю, когда придерживаю вас за руки. Вынужден… Может быть, через год-два я сам попрошу вас заняться этим искусственным сухожилием.

Воронцов виновато пожал плечами. То есть ему казалось, что он пожал плечами. На самом деле он исчез, испарился, остались брюки, халат, примятая белая шапочка, ну, может быть, еще глаза, устремленные на носки давно не чищенных туфель. Но его, Андрея Николаевича Воронцова как личности, уверенной в себе и в определенном умственном превосходстве над другими, не существовало. Дело было не в обиде на Дагирова, нет — шеф прав. Но чтобы он, именно, он мог допустить такой «ляп»! Это било по самолюбию, а самолюбив был Андрей Николаевич чрезвычайно.

В кабинет директора вернулись к вечеру, когда воздух уже загустел и в сиреневой выси прорезался узкий серп луны. Руководители отделов, завлабы молчали в смущении. Вот так работаешь день за днем, и кажется, что делаешь нечто безусловно важное и нужное. А когда, как сегодня, окинешь взором всю картину, становится ясным главное направление. Бьешься, заводишь знакомства, пьешь с кем-то коньяк, чтобы выбить вне плана электронный микроскоп или сблокированный с ЭВМ симменсовский томограф, без которых, кажется, станет вся наука, ходишь гордый от счастья, полгода прикидываешь, как будешь выдавать информацию на субклеточном уровне… И вдруг оказывается, что ничем не примечательный старший научный сотрудник, которого и по имени-отчеству не все знают, осмыслив и объединив дагировские методики, вывел на их основе новую биологическую закономерность роста как процесса. Вместе с Дагировым подана заявка на открытие, а такое не у каждого академика в жизни случается. И потребовалось ему двадцать кроликов, микроскоп и собственная голова. Конечно, радостно за товарища, но с житейской точки зрения возникает обратная связь; какова же должна быть отдача за вложенные миллионы? Дагиров не такой человек, чтобы обойти эту проблему. А ответить нечего, потому что в современную аппаратуру надо еще вложить современную идею. И либо она есть, либо — творческое бесплодие, которое далеко не всегда можно прикрыть броней общественной деятельности.

— Все на сегодня? — спросил Дагиров, открывая бутылку минеральной воды.

— В общем, все, — сказал Тимонин. — Осталось вам только подписать план проведения занятий школы передового опыта. Можете даже не читать — мероприятие стандартное.

В Дагирове тут же взыграла дотошность: как это подписать не читая? «Школа передового опыта»… Громко звучит, лучше бы, например, «Семинар повышения квалификации» или как-нибудь еще. И как можно научить чужому опыту? Опыт всегда свой, выстраданный, приросший к сердцу. Разве можно объяснить словами, почему при взгляде на больного появляется уверенность, что делать надо так и только так. Научить можно приему, но не чувству.

Дагиров просмотрел листки, и лицо его помрачнело.