Это признание вызвало у Бута живейшее сочувствие; он предложил Робинсону пообедать с ним, и остаток дня они провели вместе. После обеда, желая доставить приятелю удовольствие, Бут сел с ним за карты; сначала ставили по полупенсовику, а потом и по шиллингу, и тут фортуна оказалась столь благосклонна к Робинсону, что вскоре Бут проигрался в пух и в прах.

Такую поразительную удачливость игрока люди, не очень-то верящие в божественность фортуны, нередко принимают за нечто другое. Я знавал, например, в Бате одного чужестранца, которому весь вечер так везло (я мог бы, пожалуй, сказать – не везло), что почти всякий раз, как он сдавал карты, главные онёры[34] попадали именно к нему, и в результате на следующий день все присутствовавшие старались держаться от него подальше. Как бы там ни было, но мистер Бут, несмотря на природную доверчивость, начал все же колебаться, не зная, на что больше полагаться – на слова ли самого мистера Робинсона о себе или на то, что говорят о нем другие.

Наутро голод вновь посетил мистера Бута и застал его в том же положении, что и накануне. Поразмыслив немного, он решил попросить мистера Робинсона ссудить ему один-два шиллинга из тех, что еще недавно принадлежали ему. Помимо прочего такой эксперимент, как он считал, утвердил бы его в добром или дурном мнении относительно этого джентльмена.

Выслушав эту просьбу, Робинсон с живейшим участием ответствовал, что весьма охотно удовлетворил бы ее, если бы блудница фортуна не сыграла с ним одну из своих шуток; «ведь после того, как я вас обыграл, – пояснил он, – меня так обчистили, что не только ваших, но и моих собственных денег у меня совсем не осталось». Он собирался и далее разглагольствовать на эту тему, но мистер Бут, вне себя от негодования, покинул его.

Бедняга предался было размышлениям о своих невзгодах и, как ему представлялось, низости окружающих, но вскоре тот же самый человек, который днем ранее вручил ему неизвестно кем присланную гинею, вновь подошел к нему и сказал, что некая находящаяся в сем, как он выразился, узилище дама просит оказать ей любезность и навестить ее.

Мистер Бут тотчас ответил. согласием и был препровожден в одну из тюремных камер, где сразу же удостоверился, что миссис Винсент – не кто иная, как его старая знакомая мисс Мэтьюз.

Глава 6, содержащая рассказ о необычном поведении мисс Мэтьюз во время ее встречи с Бутом, а также некоторые попытки доказать с помощью доводов и авторитетных источников, что для женщины вполне возможно казаться такой, каковой она на самом деле не является

С того времени, как мистер Бут и мисс Мэтьюз виделись друг с другом, минуло уже восемь или девять лет, а посему нынешняя их встреча в столь необычном месте в равной мере поразила их обоих.

После обмена незначащими любезностями дама поведала мистеру Буту, что прослышала, будто в тюрьме находится человек, знавший ее под именем мисс Мэтьюз, и тотчас пожелала выяснить, кто же это такой; увидев Бута через окно, она, разумеется, тотчас узнала его и, будучи уведомлена о его бедственном положении, движимая горячим сочувствием, послала ему накануне гинею; затем мисс Мэтьюз рассыпалась в извинениях за то, что не попыталась сразу же увидеться с давним знакомым: помехой встрече, по ее словам, послужило крайнее душевное смятение.

Изысканным образом заверив даму в своей глубочайшей признательности, Бут прибавил, что ее волнение нисколько его не удивляет, и выразил искреннюю озабоченность ее пребыванием в этих стенах.

– Но я все же надеюсь, сударыня, – тут он запнулся, а дама, заплакав навзрыд, воскликнула в отчаянии:

– Ах, капитан, капитан! чего только не произошло со дня нашей последней встречи. Боже милостивый! могла ли я когда-нибудь предположить, что нам суждено будет в следующий раз увидеться именно здесь?

Сказав это, мисс Мэтьюз бросилась в кресло и дала волю своему отчаянию. Преисполненный сострадания Бут со всей нежностью, на какую только был способен, всячески пытался успокоить ее и утешить, однако горе, очевидно, успешнее излечивало само себя, нежели все дружеские увещевания Бута. Облегчив сердце потоками слез, мисс Мэтьюз уже было вполне овладела собой, но тут Бут, к несчастью, упомянул ее отца, и скорбь охватила ее с новой силой. «Зачем, зачем вы произносите имя этого дорогого для меня человека? Я опозорила его, мистер Бут; я недостойна называться его дочерью!» Будучи не в состоянии продолжать, она вновь разразилась рыданиями.

Дважды излив таким образом свои чувства – печаль, стыд, или, если угодно читателю, свой гнев – мисс Мэтьюз взяла наконец себя в руки. По правде говоря, подобные вспышки отчаяния суть, по моему суждению, такие же выделения организма, как и любые другие из тех, которые врачи именуют критическими для течения болезни и которые облегчают вернее всякого лекарства, какое только способны предложить целительные философские теории.

Придя в себя, миссис Винсент устремила взор на Бута, застывшего подле нее в полной растерянности, и обратилась к нему с обольстительнейшей нежностью, искусством которой владела в совершенстве;

– Ни ваше замешательство, капитан Бут, ни тем более сочувствие, которое вы так чистосердечно мне выражаете, ничуть мне не удивительны: ведь я прекрасно знаю, какое доброе у вас сердце; но, мистер Бут, поверьте мне, когда вы узнаете все, что случилось со мной за эти годы, ваше удивление, возможно, пойдет на убыль, но сочувствие ваше должно только возрасти. Ах, сэр, вам неведом источник моих горестей!

– Надеюсь, что так, сударыня, – пробормотал он, – ибо я не в силах поверить услышанному… насчет убийства…

– Убийства! – вскричала она вслед за ним, вскочив с кресла. – О, это звучит для меня, как музыка! Но в таком случае вам известна причина моего ареста, мое торжество, мой восторг, мое возмездие! Да-да, мой друг, я вонзила перочинный ножик прямо ему в сердце вот этой самой рукой. Увы, жестокая судьба не позволила обагрить ее ни каплей его крови. Поверьте, сэр, эту кровь, я ни за что бы не стала смывать. Мне не посчастливилось, но зато какое счастье я испытываю, вспоминая, как кровь ручьями текла по полу; я видела, как она отхлынула от его щек, видела, как он пал жертвой моей мести. Справедливо ли называть казнь негодяя убийством? Закон, возможно, и называет это так. Пусть себе называет, как ему угодно, и карает меня, как ему заблагорассудится. Покарать меня! О, нет – это не во власти человека… этого чудовища. Мистер Бут, со мною все кончено, я отомщена и свела счеты с жизнью; пусть отнимут ее, когда захотят!

После такой речи, бросавшей вызов небесной милости, наш бедный герой побледнел от ужаса. «Что я слышу?» – невольно вырвалось у Бута, несмотря на редкостную его отвагу; да и стоит ли этому удивляться, когда голос, взгляды, жесты собеседницы идеально выражали обуревавшие ее чувства. Облик ее в ту минуту был таков, что его было бы не под силу ни описать Шекспиру, ни нарисовать Хогарту,[35] ни сыграть Клайв,[36] – это было совершенное воплощение ярости.

– Что вы слышите? – повторила она. – Вы слышите негодующий голос самой оскорбленной из женщин. Вам, судя по всему, рассказали об убийстве, но известны ли вам мотивы, мистер Бут? Навестили ли вы, вернувшись в Англию, те края, где мы с вами встречались прежде? Скажите мне, известна ли вам моя злосчастная история? Ответьте мне прямо, друг мой?

Бут замялся; в самом деле до него доходили кое-какие слухи, причем рисующие ее в не слишком выгодном свете. Не дожидаясь, пока он найдется с ответом, мисс Мэтьюз воскликнула:

– Что бы вам не рассказывали, вам, конечно же, неизвестны все те удивительные злоключения, которые привели меня сюда: ведь при нашей последней встрече нельзя было и вообразить, чтобы я могла когда-нибудь здесь очутиться! Откуда вам знать подоплеку всего мною сказанного? Признайтесь, уж наверняка вы ничего подобного не ожидали от меня услышать. Если желаете узнать, что же со мной произошло, так и быть, я готова удовлетворить ваше любопытство.