Праведнику нечего делать в обществе, даже таком совершенном, как афинское. Он не может умереть по своей воле, чтобы уйти от земного в мир великих и прекрасных. В потустороннем мире не всё так ясно, как обещано посвящением в таинства Деметры. Надо уйти в вечность не умирая. Это путь для рождённых богами. Но совершенная идея мира должна быть совершенна в каждой своей части. И путь к бессмертию без смерти — возможно, путь многих. Любовь к прекрасному — мост в бессмертие через пропасть смерти. Об этом говорил Сократ, вспоминая пир в доме поэта Агафона. Платон решил исследовать любовь и написал «Пир» — диалог о любви, в котором он попытался соорудить мост между телом и душой, землёй и небом, материей и духом, смертью и бессмертием. Зыбкое, но единственное сооружение, по которому стоило пройти во избежание бесполезной жизни, бессмысленной смерти.
Любовь — вечная тема, понятная всем. Только в любви каждый может продлить или повторить себя. Зверь преследует в Любви размножение, человек — сохранение рода, бог — умножение бессмертной власти. Это — дальняя цель. Ближайшая — наслаждение, неразборчивое удовлетворение похоти. В этом нет красоты, но есть общее для всех живущих начало любви. Её возбуждает лицезрение наготы. Грек видит обнажённых людей почти ежедневно: в гимнасиях, на публичных играх, конкурсах красоты, что ярче всего проводятся на Лесбосе и Тенедосе. Даже в храмах можно увидеть обнажённых жриц, без одежды состязаются юноши и девушки в Спарте, на острове Крит, фессалийские танцовщицы предстают обнажёнными на пирах у знатных афинян. Сами богини, кажется, подали людям этот пример. Гера, Афина и Афродита, заспорив о том, кто из них самая красивая, предстали перед Парисом без одежд. Обнажённое тело — предмет вожделения. Даже Небо, если верить Эсхилу, смотрит на Землю с вожделением, хочет её обнять, пылает к ней любовью и желанием, стремится соединиться с ней, оплодотворить своим теплом и влагой... Небо любит Землю, она прекрасна. И потому во всякой земной любви присутствует красота. Прекрасное влечёт и бабочек, и птичек, и зверей сто крат сильней... И если кто-либо смыслит в любви, то смыслит и в красоте, разве что только слепой да нищий старец согласятся на любовную связь с уродиной, но ведь не о них речь.
Конечно, в земных подобиях прекрасного, даже самых совершенных, нет истинного блеска — мы только угадываем красоту, вспоминаем по тем временам, когда видели её, следуя за богами, до падения на землю. Наблюдая земные подобия, мы в тоске устремляемся туда, где надеемся увидеть подлинную небесную красоту — мы любим, обретаем крылья для полёта в область блаженства и бессмертия.
Платон слышал рассказ о симпосии[59], застолье в доме поэта Агафона. Пир был устроен Агафоном по случаю его победы на состязании трагических поэтов. Случилось это давно, более двадцати лет назад, когда Платон был ещё мальчиком и не мог участвовать в застолье. На пиру присутствовали по большей части те, кого теперь нет рядом с Платоном: Сократ, Алкивиад, Главкон, Фёдр, Аристофан, Павсаний, Эриксимах. Агафона, Сократа и Алкивиада уже нет в живых. Лучше других Платону запомнился рассказ Аполлодора о пире у Агафона. К тому же тогда был жив Сократ и не раз поправлял Аполлодора, когда тот ошибался, и дополнял его рассказ, когда тот что-либо упускал по забывчивости, хотя сам в подробности не вдавался. Платону не хотелось отступать от того, что он слышал из уст Аполлодора и Сократа, но задача, поставленная им перед собой, заставляла его порой вкладывать в уста участников пира то, что так или иначе присутствовало в их речах, но, может быть, не столь явно, как это звучало теперь в пересказе Платона. Задачу же свою он видел в том, чтобы открыть в любви к прекрасному путь к возрождению для бессмертной жизни, путь к бессмертию, минуя смерть.
Жизнь в доме Эвклида хоть и была наполнена трудами и развлечениями, всё же оставляла в душе Платона чувство одиночества. Философ, в сущности, всегда одинок, потому что взор его обращён главным образом на собственную душу. О, если бы можно было видеть душу глазами — ничего прекраснее для созерцания нельзя было бы избрать! «Человек любит глазами» — этой пословице уже тысяча лет. Но и то, что может увидеть философ мысленным взором, тоже зачаровывает.
Участники Агафонова пира вставали перед ним как живые, хотя и присутствовали только в его воображении.
Аполлодор из Фалера — сверстник Платона и поэтому, как и Платон, не мог присутствовать на пиру. Ему об этом однажды подробно рассказал Аристодем из Кадафии, который был на пиру у Агафона и которому в тот год, четвёртый год 90-й олимпиады, когда Агафон одержал победу, было столько же лет, как и Агафону, — тридцать.
Таким образом, Платон писал о том, что рассказывал ему о симпосии Аполлодор, которому в свою очередь рассказал об этом Аристодем — рассказ о рассказе Аполлодора по рассказу Аристодема. Естественно, что этот рассказ о рассказе по рассказу не мог претендовать на детальную подлинность, но в то же время давал Платону свободу для собственных мыслей, которые он вкладывал то в уста Фёдра, то в уста Аристофана, то красавца Агафона, то Алкивиада, но главным образом — в уста Сократа, своего учителя. Хотя, если судить строго, это были в равной мере и мысли Сократа — либо услышанные Платоном от него при других обстоятельствах, либо логически продолженные Платоном. Словом, прочитав «Симпосий у Агафона», никто не посмеет упрекнуть Платона в том, что он приписал Сократу чужие мысли. Сам Платон — лишь продолжение Сократа, как ученик его, как сын. Да, Сократ — отец всего, что в нём по-настоящему живёт и мыслит.
Пир длился уже второй день, когда Сократ, принаряженный и в сандалиях, что случалось с ним довольно редко, появился вместе с Аристофаном в доме Агафона. По обыкновению, он явился к середине ужина. Агафон ждал Сократа и очень обрадовался, когда тот наконец пришёл, пригласил его на своё ложе, чем Сократ немедленно и воспользовался. Агафон славился в Афинах не только своим поэтическим талантам, но и необычайной красотой, так что многие почитали за честь оказаться рядом с ним.
Когда все поужинали и, по древнему обычаю, совершили возлияния чистым неразбавленным вином богу Дионису, принёсшему виноградную лозу в Грецию с Красного моря и за это именуемого благим демоном, спели ему хвалу. Затем, разбавив вино водой, гости совершили второе возлияние — Зевсу, за то, что он посылает с небес дождевую влагу на виноградную лозу. Словом, исполнили всё, что полагается. Неожиданно Павсаний Керамеец, известный любитель вина и хорошей пищи, предложил пирующим воздержаться от неумеренных возлияний. Он объяснил, что после вчерашней попойки чувствует себя довольно скверно и, как он выразился, нуждается в передышке.
С ним согласился и Аристофан, тоже страдавший от похмелья. Ах этот Аристофан, этот сельский простак, ставший комическим поэтом и оболгавший в своих «Облаках» Сократа!
Эриксимах, сын знаменитого врача Акумена и сам известный в Афинах эскулап, не мог, естественно, оставить без внимания этот вопрос и заявил, что пить вредно, особенно так часто. Его тут же поддержали Агафон и Фёдр, затем и все остальные.
Для тех, кто не пьёт на пиру вино, существует не менее пьянящее занятие — беседа. Нужно только умело избрать тему. На этот раз её предложил Эриксимах, сославшись на Фёдра. Тот якобы однажды посетовал на то, что всем богам посвящаются гимны и пеаны, а могучему и великому богу Эросу никто не посвятил даже хвалебного слова. Разве что Гесиод удостоил его нескольких строк в «Теогонии»: «Между вечными всеми богами прекраснейший — Эрос, сладко-истомный, у всех он богов и людей земнородных душу в груди покоряет и всех рассуждения лишает».
Сократ тут же поддержал Эриксимаха и заявил, что первым похвальную речь Эросу должен произнести Фёдр, сын Питокла, бедный и прекрасный юноша, исповедующий Эроса в качестве верховного божества.
Фёдр не стал отказываться и тут же произнёс речь. Он сказал, что Эрос — великий и древнейший бог. Эрос и Земля родились после Хаоса. Эрос — источник великих благ, первое из которых — любовь. Она устремляет людей к прекрасному, вдохновляет на великие и добрые дела, внушает отвагу, готовность умереть друг за друга. Апкеста, дочь Пелия, решилась уйти из жизни за своего любимого мужа царя Адмета. Ей посвятил свою трагедию покойный Эврипид... Фёдр не знал, очевидно, орфический гимн в честь Эроса, иначе он, несомненно, произнёс бы его. Платон помнил этот гимн: «Призываю тебя, великий, чистый, возлюбленный, сладострастный Эрос. Ты — смелый стрелок, крылатый, огненно-шумный, с быстро бегущим движением, играющий с богами и смертными людьми, многоискусный, с двойной природой, владеющий всеми ключами эфира, неба, моря, земли и даже той богини Реи, зеленоплодной, всё породившей, которая питает смертные души, и даже той, которая царит над широким Тартаром и шумно-солёным морем. Ты один властвуешь, как видно, над всеми. Но, благодатный, сопричислись к чистым мыслям посвящённых в таинства и отгони от них стремления злые и неуместные»[60].