— Я ослеплён желанием мести, Сократ. Видишь, — показал он свои израненные руки, — я дрался со стражей, выставленной у дома Тимандры.

   — Месть совершат боги, Платон, — сказал Сократ.

Всех спас Фрасибул. Узнав, что Лисандр со своим братом ушёл из Пирея, Фрасибул с войском пересёк границу Беотии и Аттики и уже на третий день захватил Мунихий — возвышающийся над Пиреем холм с крепостью. Ах, как теперь пригодились бы Критию Длинные стены! Но их разрушили, Афины оказались беззащитными перед вторжением Фрасибула. Да и войско, с таким трудом созданное Критием, разбежалось. Олигархам остались верны лишь несколько отрядов, во главе которых вышел Критий навстречу Фрасибулу и в тот же день был убит в бою. Другие олигархи бежали в Элевсин, но не нашли там спасения: отряды ополченцев кожевенника Анита настигли их в крепости и подняли на копьях.

Народное собрание, созванное Фрасибулом на Пниксе, плакало от счастья и пережитого горя, когда освободитель, поднявшись на Камень, сказал:

   — Афиняне, вы свободны!

Вернулся домой муж Потоны Евримедонт, дал сыну имя Спевсипп. Евримедонт был хорошим воином. Он отважно сражался со спартанцами, укрепившимися на Акрополе, и лично убил в поединке Каллибия, виновника смерти Автолика. Но он был и отличным хозяином: сразу же занялся восстановлением имений, обеспечил семью продуктами. Платон был благодарен Евримедонту — тот снял с его плеч груз домашних забот и позволил вернуться к философии, к Сократу, к книгам.

Жизнь в Афинах пошла веселее: на улицах — праздники, в домах — пиры, в театрах — состязания музыкантов, певцов и поэтов. Народное собрание на Пниксе обсуждало вопросы восстановления города и крепостных стен, вопросы торговли, строительства флота и армии, союзные договоры с городами и островами. К осени был принят закон об амнистии, о забвении вольных и невольных прегрешений афинян во время оккупации города спартанцами и правления Тридцати тиранов. Жест народного великодушия к недавним врагам свободы и демократии не был отмечен шумными празднествами. Афиняне встретили его вздохом облегчения, потому что устали от долгой вражды, чёрной тучей висевшей над ними все эти годы. Судьи получили отдых и досуг, сожгли на кострах все жалобы и доносы на «предателей» и «приспешников», в Афины стали возвращаться те, кто бежал от праведного гнева граждан, оставшихся верными городу и демократии. Это всеобщее благодушие длилось до весны, а затем афиняне, кажется, заскучали. Жизнь без сутяжничества показалась им пресной, противной давним привычкам, вошедшим в плоть и кровь. Если афинянин не пирует с друзьями, значит, он в суде — так говорили о них соседи. Воровство, невозвращённые долги, жульничество, драки, супружеские тяжбы, взятки, мошенничество, поджоги, наговоры, святотатства, совращения девиц и малолетних — всё это, разумеется, из жизни афинян не исчезло, ну, может, разве приугасло на время перед общей опасностью войны и тирании и общей радостью мира и свободы. Раненый мечом не замечает царапин. Но как только рана успокоится, царапины начинают зудеть. Тогда обращают на них внимание. Но неожиданно открылась старая рана: Мелет, сын покойного поэта Мелета и сам поэт, вдруг выставил в портике архонта-царя жалобу на Сократа, требуя привлечь его к суду за оскорбление отечественных богов и развращение юношей.

   — Всё же выполз, — сказал Сократ, когда узнал о Мелете. — Осмелел и выполз, как червь из земли после тёплого летнего дождя. Кончились зимние холода — гадам радость. И есть чем полакомиться.

Сократ знал Мелета давно. Как поэт Мелет был настолько зауряден, что мало кто из афинян слышал о его сочинениях. Его больше знали как политика, тоже, разумеется, посредственного — серость остаётся таковой во всём, — подвизавшегося в лакеях у Тридцати тиранов, особенно у Харикла, второго после Крития, но не менее злобного и жестокого человека. Этот Мелет ездил на Саламин, чтоб арестовать Леонта. Сократ, тоже получивший от Крития этот приказ, хотел было предостеречь Мелета, как, впрочем, и других послушных тиранам пританов от рокового поступка. Но тот, отмахнувшись от Сократа, как от назойливой мухи, сказал ему в ответ:

«Не твоего ума дело, старик! Поймать Леонта — всё равно что схватить за хвост золотую птицу. Только такой дурак, как ты, может отказаться от такого шанса».

Мелет не только участвовал в аресте несчастного Леонта, но, говорят, и допрашивал его, «выбивал» сведения о припрятанных ценностях и присутствовал при его казни.

Амнистия освободила негодяя от ответственности за это преступление, но мысль о том, что Сократ знает о его добровольном и деятельном участии в позорном предприятии, продолжала мучить, а вернее, пугать Мелета. Естественно, что ему захотелось отомстить старику за этот страх.

Сократа вскоре познакомили с текстом жалобы Мелета, которую, побывав в портике архонта, мог прочесть каждый. В ней говорилось: «Сократ повинен в неверии в богов, признаваемых государством, и в том, что ввёл в полис новые божества. Он также виновен в совращении молодых людей. Предлагаемое наказание: смерть».

В подтверждение подлинности жалоба Мелета была скреплена подписями Анита и Ликона. Анита в Афинах знали все. Богатый владелец кожевенных мастерских всегда выставлял себя защитником простого народа, однажды был даже избран стратегом, хотя морскую операцию, порученную ему, провёл неудачно. Он часто забирался на Камень и произносил речи против, как он неизменно выражался, «всяких умников и предателей аристократов», прослыл вождём народа, демагогом, участвовал в разгроме Тридцати вместе с Фрасибулом, отличался крутым нравом, тиранил семью, держал детей в крепкой узде, ненавидел софистов за то, что те, по его мнению, разрушали своей безответственной болтовнёй устои нравственности и государства. К софистам же он причислял всех, кто хоть как-то пытался рассуждать об отеческих богах и законах. И уж конечно считал софистом Сократа, особенно после того, как один из его сыновей, наслушавшись философа, воспротивился тираническим порядкам в доме. Кроме того, он считал Сократа учителем всех, кто предавал Афины — Кивиада, Крития, Харикла, Ферамена, Хармида, — и учеником безбожников Анаксагора, Протагора и Диагора. Имена философов он произносил скорее понаслышке, сам не зная ничего об их учении. Тупость являлась самым заметным качеством Анита, но все признавали его несомненные заслуги в борьбе с олигархами.

Подпись оратора Ликона на жалобе Мелета стояла после подписи Анита. И все понимали почему. Ликон был составителем речей демагога Анита, его пишущей рукой, автором мыслей и убеждений. Сам Ликон выступал редко, но, когда это случалось, его речи как две капли воды походили на речи Анита. Ликон был Анитом в отсутствие Анита, а в присутствии Анита становился его тенью — так говорили о Ликоне другие ораторы.

Жалоба Мелета простояла в портике архонта басилевса[54] установленный срок и была принята судом к рассмотрению.

Сначала Платон, да и все друзья Сократа надеялись, что доносчик заберёт свою жалобу, прислушавшись к мнению афинян: те презирали Мелета и любили Сократа, смеялись над глупостью первого и высказывали расположение второму. Но Мелет жалобу не забрал.

Потом друзья Сократа надеялись, что суд всё-таки откажется рассматривать нелепую жалобу. Сократ верил в отеческих богов, никаких новых не придумывал, а если и упоминал одно чудное божество, то скорее в шутку, чем всерьёз. Старик упоминал некоего деймона, который якобы подсказывал Сократу, чего не следует делать. Что делать следует, Сократ решал всегда сам.

И последнее обвинение было несостоятельным. Сократ всегда побуждал только к добрым и справедливым поступкам. Не его вина, что Алкивиад, Критий, Харикл, Хармид, Ферамен и Анит-младший не всегда прислушивались к его словам. Если бы они поступали так, как советовал учитель, то не навредили бы ни Афинам, ни друзьям, ни родителям.

Многие приходили сказать Сократу, как нелепо обвинение Мелета, но суд принял жалобу к рассмотрению.