— Но Лисандра против нас поддерживают персы, об этом все знают.

   — Лисандр водит их за нос: как только он справится с Афинами, то есть с нашими болванами и демагогами, он покажет варварам своё истинное лицо.

   — Значит, цель оправдывает средства? Об этом, кажется, твердил ещё Агамемнон, а раньше его — кто-то из древних богов. Но добро не может брать в союзники зло, потому что тотчас теряет своё лицо. Об этом уже более тысячи лет твердят мудрецы, Критий, а боги этот принцип более не повторяют.

   — Но земля осталась прежней: то она камень, то песок, то пыль, то грязь, и сквозь эти тернии пробивается к жизни человек, комок противоречий, добра и зла. А коль скоро всё это существует в одном человеке, то может уживаться и в его делах.

   — Тебе следовало бы поговорить об этом с Сократом, — сказал Платон. — Думаю, что после разговора с ним от твоих утверждений ничего не осталось бы.

   — Пора забыть о Сократе! — зло ответил Критий. — Философы, подобные ему, заболтали нас. А надо не чесать впустую языком, а действовать. Вот войдёт в Афины Лисандр, его матросы и солдаты кинутся грабить город, насильничать, бесчинствовать, потому что таковы они вообще. И ты думаешь, что их остановит Сократ и иже с ним? Нет, Платон. Их остановит сильная и хорошо организованная власть. Это будет наша власть, ради спасения Афин, ради союза со Спартой, ради победы над варварами.

   — Стало быть, дядя, ты спасёшь Афины? А не достойнее ли было бы отстоять город, разбить Лисандра, победить Спарту и её союзников и самим возглавить объединение Эллады перед лицом нашествия варваров?

   — Для этого в Афинах не хватит сил, — ответил Критий. — Флот разгромлен, армии рассеяны, казна пуста. Ведь эта проклятая война длится уже более пятнадцати лет. Мы потерпели поражение, Платон. Надо принять его достойно, подчиниться судьбе и увидеть в поражении афинян победу Эллады. Вот что главное! Я уверен в этом.

   — И Ферамен? — спросил Платон.

   — Ферамен-Котурнос? Он здесь?

   — Здесь. Недавно объявились и другие твои друзья из числа бывших Четырёхсот.

   — Отлично! — обрадовался Критий. — Значит, дело будет сделано. Следовало бы, Платон, и тебе присоединиться к нам. Правда, ты ещё молод, но как умён! Знаешь, ум — это оружие власти. Для прочих дел он не так уж нужен.

   — Нет, дядя, — ответил твёрдо Платон.

   — Сократ не велит? — усмехнулся Критий.

Платон нахмурился и не ответил.

   — Никому не говори о моём возвращении, — уходя, ещё раз то ли потребовал, то ли попросил Критий.

О возвращении Крития афиняне узнали не от Платона и не от его братьев, Главкона и Адиманта. Дядя сам не выдержал и объявился в тайных гетериях среди своих единомышленников, которые с приближением флота Лисандра к Афинам начали заявлять о своих намерениях почти открыто. С приходом спартанцев они собирались образовать новое правление, составленное из аристократов, способных, как утверждали Критий и его сообщники, противостоять беспорядкам и бесчинствам завоевателей.

Предполагалось, что это будет власть тридцати стратегов, которые тем не менее станут прислушиваться к избранному ранее народом Совету Пятисот. Об Экклесии или о Народном собрании при этом не упоминалось.

   — Это будет власть тиранов, — сказал о распространяющихся по городу слухах Сократ, — Они будут прислушиваться к Лисандру и Агиду, а с мнением афинян считаться не станут. Это тем более очевидно, что во главе тиранов станет Критий, который во времена правления Четырёхсот проявил себя алчным, жестоким и даже кровожадным человеком. Ах, где наш Алкивиад? — вздохнул Сократ. — Изгнав его, афиняне лишили себя последней защиты.

Жители города ещё несли боевое дежурство на городских стенах, вступая в стычки с отрядами Агида, вылетавшими как совы на ночную охоту, совершали вылазки в ближайшие имения, чтобы раздобыть сохранившиеся там продукты — зерно, солёную рыбу, мясо и оливковое масло, охраняли редкие купеческие корабли, заходившие в Пирей и Фалерон для разгрузки, но все жили ожиданием атаки спартанцев. Кое-кто покидал город, чтобы скрыться у родственников в соседних городах или на островах, но дело это было рискованное и дорогое, потому что все выходы из Афин так или иначе контролировались Агидом. Если спартанцы и не убивали беженцев, то требовали большие деньги на откуп за право продолжить путь. В Фалероне и Пирее остались десятка два триер и торговых судов, и народ требовал снарядить их для отпора Лисандру. Но дело это почти не двигалось с места, потому что тридцать плохо оснащённых судов не смогли бы противостоять могучему флоту спартанцев. Несколько кораблей всё же удалось оснастить и вооружить, они вышли в море, но сразу вернулись, завидев на горизонте бесчисленную армаду Лисандра. В ту же ночь с попутным весенним ветром и при полной ясной луне корабли Лисандра вошли без боя в Фалерон и Пирей, заблокировав Афины с моря. С суши город днём раньше был прочно «заперт» войсками царя Агида, покинувшими своё бандитское гнездо — Декелею. Со стороны Истма к Афинам двинулись войска союзников Спарты.

Весна и прежде была для афинян голодным временем года — на море штормы, в закромах не густо, на полях пусто. Но в этот раз она выдалась особенно голодной. Не удалось толком собрать урожай с полей и садов из-за постоянных разбойничьих налётов отрядов спартанского царя Агида, а купеческие суда из других стран и с островов уже с осени перестали заходить в Фалерон и Пирей — на подходах к Аттике их поджидали грабители. Поэтому когда спустя несколько дней после появления в Пирее Лисандр прислал афинскому Народному собранию предложение сдать город без боя, оно было принято. Собранию пришлось согласиться и с прочими унизительными требованиями Лисандра, среди которых четыре особенно ранили свободолюбивые сердца афинян. Во-первых, разрушение Длинных стен, сооружённых ещё Фемистоклом вдоль дороги, соединяющей Афины и Пирей, морские двери города; во-вторых, уничтожение всех оставшихся боевых кораблей афинского флота; в-третьих, размещение на Акрополе многочисленного военного гарнизона спартанцев, кормить и поить который вменялось в обязанность Афинам. Четвёртое требование Лисандра было просто бессовестным. Он настаивал, чтобы голодающие Афины встретили его войска на Агоре щедрым угощением и ликованием, собрав при этом всех молодых и красивых флейтисток, которые стали бы танцевать с его солдатами и увенчивать их головы венками из цветов.

Пятое требование Лисандра сообщил Народному собранию Критий. Он сам поднялся на трибуну и закричал, пытаясь заглушить возмущённых афинян:

   — Я знаю, что никто из нынешних стратегов и архонтов не решится выйти навстречу Лисандру, потому что все они будут казнены! — Не все поняли, что сказал Критий, но, услышав слово «казнены», разом примолкли. — Чтобы сообщить Лисандру о решении Народного собрания, — продолжил Критий, — я и мои друзья создали власть порядка — Совет Тридцати, который примет на себя весь гнев спартанцев и сделает всё, что требует противник от вас, афиняне, пообещав сохранить вам жизнь, имущество и свободу. Этот Совет Тридцати создан также по требованию Лисандра во время нашей встречи с ним. Мы, афиняне, отныне побеждённый народ. Совет Тридцати будет властью побеждённого народа, защитником его оставшихся прав и достоинства перед лицом победителя.

После этой речи Крития поднялся такой шум, будто в гущу толпы свалился с горы камень или упала с неба горящая звезда. Это был крик возмущения.

Критий, оставаясь на трибуне, поднял руки, прося тишины, и, как только шум начал стихать, закричал во все лёгкие:

   — Вам обещано право советовать, афиняне, но, клянусь, мы превратим его в право приказывать! Голос афинян никогда не был последним в эллинском мире, не станет он последним и теперь. Вы знаете, что соль растворяется быстро в кипящей воде. Мы примем в свой котёл соль спартанцев и растворим её!

Критий был искусным оратором, он и прежде не раз произносил речи перед Народным собранием, добиваясь нужных ему решений. Теперь же ему этого не требовалось. Он лишь сообщал афинянам то, что уже было решено им и его сообщниками. Власть в Афинах уже принадлежала ему, и требовалось только усыпить бдительность Народного собрания и заставить афинян разойтись по домам. И он добился этого без труда, пустив в ход всё своё красноречие и ложь. Не секрет, что и то и другое усыпляют быстрее вина.