– Волшебник-то Калиостро суровенек, на филина похож. Зверем смотрит, нахохлился, как сыч. А вот супруга у него… М-да… Бутон.
– Э, граф, вы, видно, не бывали в Полюстрове у Безбородко. Вот там бутоны так бутоны. Рви сколько хочешь. Куртина еще та.[154]
– Так вам, князь, все никак не довелось сыграть с шахматным-то автоматом?[155] А я вот, представьте, сподобился, третьего дня. Проиграл, но достойно, почти свел в ничью.
– Это, граф, что. Вот у нас вчера была игра так игра. На Каменном, у Разумовского, Куракин держал банк. Так вот я проюрдонился не то чтобы знатно, но где-то каратов на пятьсот, может, поболе.[156]
– А вы слышали, княгиня, что учудил этот старый обормот граф Чупятов, ну тот, что помимо орденов еще носил при мундире и жидовский нарамник.[157] Так вот, он вдруг возомнил, что его могут обокрасть, и, дабы испугать воров, украсил дом свой предметами ужаса: расписал все стены картинами адских казней, неслыханных мучительств, невиданного разврата, понаставил во всех углах скелеты, обрядил дворецкого, кучеров и лакеев совершеннейшими чертями. Сахарница его теперь представляет половину человеческого черепа, должность ложек исполняют ребра, а сам он курит трубку, выдолбленную из локтевой кости мертвеца. Ну не дикий ли анахорет, выживший из ума?
– Это еще, милочка, что. Вы ведь слышали, верно, о генерал-аншефе Красинском? Об этом отчаянном солдафоне, корчащем из себя чудо-богатыря Суворова?[158] Мало того, что он спит на сене, скачет нагишом и поет акафисты, так еще завел моду – ест теперь три раза на дню ужа-желтобрюха под раковым соусом, прежде откормленного на парном молоке. И непременно начинает с хвоста. Зрелище сие, милочка, омерзительно до тошноты. Тем паче что сам Суворов этого ужа ни за что бы есть не стал.
– Само собой, княгиня. Говорят, у него не жизнь, а сплошное несварение желудка, что несомненно ведет к ипохондрии.[159] Может быть, поэтому жена и наградила его ветвистыми рогами.[160] Ха-ха-ха. А впрочем, дамы, прошу вас, больше о Суворове ни слова. Не дай Бог их светлость услышит.[161] Лучше давайте-ка займемся вот этим тортом с марципанами. Не знаю, право, как на вкус, а видом он великолепен.
– Можете, князь, не сомневаться. У их светлости отменнейший кондитер. Сейчас приеду, прикажу выпороть своего. Совсем разбаловался, подлец. Будет есть у меня березовую кашу, покуда не научится готовить вот такие же бисквиты.[162]
Да, чудо как хороша была у Потемкина выпечка, все эти бисквиты буше, цукатные торты, пирожные с желе, глазированные вензели и шафранные крендели.
Только недолго князь Таврический наслаждался изысками кондитеров: встал, выпятил грудь, подал Анагоре руку и повел ее на галантный моцион, вернее, запудривать мозги. Не дал, гад, побаловаться чайком, запить всю эту лживую, густо наперченную баранину, говядину, индюшатину и крольчатину. От вкуснейшего торта оторвал. Да еще одной Анагорой не удовольствовался: проходя мимо беседки, где Буров с Мельхиором (индус не в счет, он так и остался в нирване) мирно угощались птифурами, он притормозил, добро улыбнулся и величественно шагнул внутрь.
– А, это ты, братец. Вижу, вижу, не дурак пожрать. И вообще не дурак.
– Маргадону карашо. – Буров встал, низко поклонился, радостно оскалился и принялся, как учили, играть роль доброго черного идиота. – Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Спасай Христа.
– А же говорю, не дурак, – крайне умилился князь Таврический и по-императорски, жестом триумфатора, вытащил из кармана табакерку. – Вот тебе, владей.[163]
Табакерочка была конкретно золотой, украшенной крупными бриллиантами и на редкость массивной. Не такой ли князь Таврический со товарищи успокоил навсегда государя императора Петра III?[164]
– Маргадону карашо. – Буров с цепкостью взял презент, крепко приложил ко лбу и низко, но достойно поклонился. – Маргадону ощень карашо. Виват, кесарь-сезарь дюк Потемкин! Пасиба, пасиба. Гром победы раздавайся![165]
– Ишь ты как лопочет! Даром что нехристь – орел, – вторично умилился князь, хлопнул по-отечески Бурова по плечу и, удивившись крепости арапской конституции, величественно вернулся к своей даме. – Пойдемте, дорогая, я вам покажу статую Венеры Перибазийской, ее бедра подобны вашим…
– Ну что вы, ваша светлость, мои куда податливее и приятнее на ощупь, – в тон ему отозвалась Анагора, князь Тавриды плотоядно кивнул, и они направились в гущу сада, в китайскую беседку. Глядя на них, Бурову почему-то вспомнилась дурацкая песня из его непростой юности:
«Поаккуратнее, ваша светлость, поаккуратнее. Вино и бабы до добра не доводят, чаще до цугундера»,[166] – едко усмехнулся он, определил подарочек поглубже в карман и сделал знак лакею, чтоб принес еще пирожных, – потемкинский харч пришелся ему очень по душе. Да и сам князь Тавриды нравился – правильный мужик, компанейский, конечно, не без гонора, но не жмот: сразу при знакомстве выкатил за уважуху перстень с рубином, теперь вот от щедрот своих поделился табакерочкой с бриллиантами. Опять-таки рацион, прием, обхождение. Хоть и фаворит, а явно не дурак. Широко шагает и штаны не рвет. Задницу на сто лимонных долек – тоже. Живет сам и дает жить другим. По принципу: жить хорошо, а хорошо жить еще лучше. Титан мозга, личность…[167]
Было уже далеко за полночь, когда, упившись чаем и уевшись кремом, Буров услышал общий сбор, а затем команду на выход. Прощание не затянулось. Каждая из дам получила по букету камелий, Анагору князь еще одарил многообещающей улыбкой, а Великому Копту по-простому сказал:
– Ну что, пойду готовить сундук. Пообъемистей.
В глазах его не было и намека на корысть – просто здоровый исследовательский интерес человека, причастного к наукам.[168] Бог с ней, с алхимией, хватает и так…
VIII
На следующий день за завтраком Елагин сказал:
– Граф, брат Строганов приглашает нас на медвежью охоту. У него небольшой охотничий домик по Выборгскому тракту. Будут братья Панины, Мелиссино и Разумовский. Ну и профаны, конечно…
Настроение у него было не очень, вернее, скверное, – на его седую голову обрушилась беда в виде очередной пьесы, написанной государыней.[169] Назывался сей шедевр «За мухой с обухом» и посвящался отношениям княгини Дашковой и графа Нарышкина. Вернее, умопомрачительным дрязгам, затеянным из-за хавроньи, забравшейся в соседский огород. Думай теперь, как поставить сей дивный опус на сцене Эрмитажного театра. Дабы не задеть ни графа, ни княгиню, ни саму императрицу. Слава Богу еще, что свиньи необидчивы. Мда…
– Ну что, охота это хорошо. – Калиостро сдержанно икнул, указал лакею на белужий схаб и перевел глаза на Бурова: – А, любезный Маргадон? Вам приходилось охотиться на медведей?
154
Имеется в виду канцлер граф А. А. Безбородко. Будучи мужчиной темпераментным и с большими возможностями, он организовал на своей даче в Полюстрове внушительный крепостной гарем, куда по доброте душевной привозил своих друзей и собутыльников.
155
Во время царствования Екатерины II по России разъезжал механик Кемпен со своим шахматным автоматом, совладать с которым не могли самые искусные игроки. Агрегат этот был сделан в виде человека, одетого в турецкое платье и сидящего за ящиком, на котором находилась шахматная доска. Как бы ни был силен игрок, автомат непременно побеждал его, причем с изумляющей легкостью, и не удивительно, что демонстрация его произвела в Европе настоящий фурор. Сама Екатерина II пожелала видеть шахматное чудо, а после и купить его, но Кемпен ловко отклонил это предложение. Как оказалось, у него были на то причины. Позднее открылось, что автомат являл собой чудовищную мистификацию. В нем помещался гениальный шахматист поляк Воронский, волей злой судьбы оставшийся без ног и с одной рукой.
156
Во времена Екатерины карточные игры делились на простые (коммерческие) и «газартные», зависящие от случая, играть в которые категорически воспрещалось. Тем не менее играли – и сама государыня императрица, и подданные ее. Причем власть и деньги имущие расплачивались бриллиантами, что при огромных ставках было весьма удобно: один карат тянул на сто рублей. «Юрдон» – название очень азартной карточной игры, отсюда и глагол – «проюрдониться».
157
Имеется в виду подобие нагрудника еврейского первосвященника с двенадцатью драгоценными камнями, символизирующими двенадцать колен Израилевых.
158
Когда Суворов был в зените славы, было очень модно копировать его привычки.
159
Суворов действительно мучился желудком и поэтому был необычайно воздержан в еде. Сластей не ел, лакомств избегал, никогда не завтракал и не ужинал. Лекарств не признавал, стоически терпел боль, боролся с недугом силой воли. И все это в бивачной полковой обстановке, до самой старости. Поневоле удивляешься мужеству этого человека, так до конца и не понятого историками и современниками. Это, по-видимому, участь всех гениев, а Суворов, без сомнения, был величайший полководец в мировой истории – ни одной проигранной битвы.
160
Истинная правда, семейная жизнь у Суворова не заладилась. Супруга его, урожденная княжна Прозоровская, добродетелями не блистала.
161
Отношения Потемкина с Суворовым, мягко говоря, не сложились. На фоне худенького, невзрачного чудака сиятельный князь Тавриды как полководец выглядел весьма бледно и прекрасно понимал это. Его способности как военачальника не простирались дальше командования кавалерийским корпусом: ну да, ура, рубай-коли – не более того. А тут еще судьба-злодейка постоянно сталкивала Григория Александровича с Александром Васильевичем. Так, при осаде Очакова светлейший князь угробил массу народа, наделал кучу ошибок и уже постыдно помышлял о ретираде, как вдруг явился генерал Суворов, и дела сразу резко поправились. Та же история повторилась и при штурме Измаила. После взятия оного Потемкин с триумфом возвратился домой, а Суворова прокатили со званием фельдмаршала. Так что, мягко говоря, дружеской гармонии не наблюдалось. Как-то Потемкин сказал: Суворова никто не «пересуворит». И этим все было сказано.
162
У Потемкина была непреодолимая тяга к пирожным, бисквитам, пряникам и пирожкам. Огромные вазы с выпечкой стояли в его доме повсюду, даже в спальне.
163
Не потому ли так легко отдал, что сам, по свидетельствам современников, табака не нюхал?
164
Вообще-то ясности здесь нет. Одни историки считают, что Петру III проломили голову табакеркой, другие полагают, что проткнули шею вилкой. Так или иначе, при прощании государь император лежал в гробу в пышном парике и широком шарфе. Темная история. Как и все в истории.
165
Название дифирамба, написанного Державиным в честь князя Тавриды.
166
Одним из основных пороков Потемкина было женолюбие. Он поимел всех, даже собственных племянниц.
167
Потемкин, без сомнения, был самым энергичным и масштабным из фаворитов Екатерины, да, пожалуй, и из всего ее многочисленного окружения. Создание флота на Черном море, строительство Херсона, устроение Новороссии – вот только некоторые вехи его многогранной деятельности. Но вместе с тем во всем касающемся князя чувствуется лихорадочная поспешность, самообольщение, хвастовство и стремление к нереальным целям. Приглашение колонистов, закладка городов, разведение лесов, поощрение шелководства, учреждение школ, фабрик, типографий, корабельных верфей – все это предпринималось чрезвычайно размашисто, в больших масштабах, причем Потемкин не щадил ни денег, ни людей, ни труда. Многое было начато и брошено, другое с самого начала осталось на бумаге, осуществилась лишь самая ничтожная часть смелых проектов. Зато уж выставлять успехи, пускать пыль в глаза Григорий Александрович умел с невиданным искусством. Тоже своего рода дар…
168
Потемкин имел честь учиться в университете, но был оттуда изгнан за «нерадение и манкирование лекций».
169
Будучи натурой пылкой и чувствительной, Екатерина баловалась пером – ее литературное наследие составляет аж двенадцать томов. Это пьесы, сатирические статьи, журнальные заметки. Многочисленные и небесталанные.