— Я не охотник за скальпами и никогда им не буду, — ответил Давид Рок. — Но мне кажется, что скальпирование вошло в привычку одинаково и у французов, и у англичан, и у индейцев. И до тех пор, пока губернатор в Квебеке и англичане, которые расположились вон там, сулят награды за человеческую кожу и волосы — будь то скальп мужчины, женщины или даже ребенка, — до тех пор эта привычка будет все больше и больше укореняться. Когда я вижу скальпы женщин с длинными волосами, натянутые на обручи, как мне приходилось не раз видеть в форте Вильям-Генри, у меня появляется такое ощущение, что вот-вот передо мной явится мой злейший враг.

Пьер Ганьон ласково прикоснулся к руке друга.

— Я знаю, Давид, и ты прав, как и всегда. И порой, когда я слушаю тебя, у меня появляется желание надеть пару мокасинов, как и ты, и поселиться в лесу. Но если бы я когда-нибудь решился вступить в бой с индейцем, то разве только с мертвым, — ведь ты знаешь мою одышку и ожирение. Но зато я умею недурно стрелять из пистолета и потому предпочитаю жить в Квебеке. И, между прочим, я не слишком люблю индейцев.

Еще на самой заре своей любовной карьеры Пьер Ганьон успел прострелить из пистолета трех соперников в Квебеке, и так как он к тому же проделал это с веселым и беспечным видом, то весь город обожал его.

Но, как бы то ни было, — добавил он после недолгого молчания, — я бы очень хотел видеть тебя в Квебеке, — если не ради тебя, то, во всяком случае, ради Анны.

— Ты совершенно упускаешь из виду, что англичане со своими колонистами собираются двинуться на нас, — упрекнул его Давид Рок — Ты ведь не знаешь, что индейцы племен могауков, онейдов, онондагов, кайюгов и сенеков точат свои томагавки и не спускают глаз с Канады, поощряемые призами за французские скальпы. И десятки других племен рыскают по лесам, как волки, и то тут, то там снимают скальпы с французских женщин, даже на берегах реки Ришелье! Нут, Пьер, в наших лесах нет сейчас ни одной лишней винтовки, которой можно было бы пожертвовать ради Квебека. Ни единой!

— Ни даже ради Анны?

— Что касается Анны, то она через год вернется сюда… разве только все переменится к тому времени и на том месте, где мы стоим, останется лишь след пожарища.

— Черт возьми! — вырвалось у Пьера Ганьона. — Неужели ты думаешь, что это возможно? Ведь за нами вся Франция и вся армия.

— В своем Квебеке вы слишком мало думаете и слишком мало учитесь, несмотря на все ваши школы, несмотря на обилие у вас мудрецов, — ответил ему Давид Рок. — Но если бы вы могли иметь таких учителей, как Черный Охотник.

— Что же он говорит?

— Что во всей Канаде найдется меньше семидесяти тысяч французов, тогда как в колониях наших врагов-англичан живет полтора миллиона человек. Сэр Вильям Джонсон только что закончил обзор индейских поселений на юге Канады, и, по его словам, там живет тридцать пять тысяч воинов, из которых двенадцать тысяч готовы во всякую минуту пуститься на охоту за французскими скальпами, тогда как на нашей стороне имеется всего лишь сорок три племени с общим числом воинов меньше четырех тысяч.

— Все это говорит в пользу того, что я и ты должны находиться в Квебеке к тому времени, когда вся орава дикарей ринется сюда, — ответил невозмутимым тоном Пьер. — И все колонисты будут вовремя предупреждены и сумеют отправиться следом за нами. А после этого мы двинемся обратно во главе французской армии и погоним англичан и их друзей назад, как это случилось у Форта Необходимости, где этот пресловутый Джордж Вашингтон недавно сдался нам, и как это случилось также у форта Дюкен.

Благодаря царившей мгле, Пьер Ганьон не мог различить суровой усмешки на губах Давида Рока.

— Вот именно этого-то и не будет, Пьер, если только Черный Охотник прав, — заметил Давид, глядя на мельницу. — Это произойдет так же внезапно, как случилось много лет тому назад с тем человеком, который построил эту мельницу. Никто не успеет предупредить ни здесь, ни где-либо в другом месте. Огонь и томагавки быстро делают свое дело. А потому я не стану ездить в Квебек, Пьер. Не зайдешь ли ты поужинать с нами?

— Я обещал Анне, что сообщу ей, если найду тебя. И, признаюсь, я не люблю находиться ночью в лесу. Я порой спрашиваю себя, не сошел ли ты с ума со своей любовью ко всем дьявольским штукам, которые здесь проделываются. Увидимся завтра, не так ли, Давид? И передай привет твоей славной матушке. Прямо грех прятать такую чудную, такую прелестную женщину в этой глуши.

— Спасибо на добром слове, Пьер. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи! — ответил Пьер, и еще долго после того, как скрылся его друг, он стоял и глядел ему вслед.

А потом он медленно повернулся и пустился в обратный путь, бормоча про себя:

— Твой Черный Охотник совершенно прав, Давид. Но тем не менее я предпочел бы, чтобы ты был в Квебеке. В противном случае ты, пожалуй, потеряешь Анну.

Когда он дошел до опушки леса, до него донеслись звуки песни, которую напевала Анна под аккомпанемент мелодичной арфы.

Глава II

Тайна Черного Охотника

Точно тень, скользил Давид Рок по лесу, не переставая ни на одно мгновение думать об Анне Сен-Дени и обо всем пережитом за день. В то же время все его внимание было неусыпно посвящено окружавшему его лесу, а пальцы лежат на замке ружья, дуло которого смотрело вперед. К подобной осторожности приучил его Черный Охотник, который неоднократно говорил ему, что эта глушь может одинаково означать для человека и жизнь и смерть.

Дойдя до небольшой прогалины, Давид Рок остановился. Это место было прозвано Красной Опушкой. Здесь не было ни одного дерева, ни цветов, ни даже травы, и никогда не слышно было тут пения птиц. Индейцы говорили, что эта опушка проклята. Объяснялось это тем, что именно здесь произвели свою страшную казнь над белыми пленниками индейцы племени могауков, когда они разорили гнездо первого поселенца в этих местах — сьера Грондена.

Посреди прогалины лежали огромные валуны, и один из них мог размерами поспорить с изрядной хижиной. На этих камнях индейцы в свое время сожгли семерых белых, а потом развешали на высоких шестах скальпы с развевающимися волосами трех прекрасных женщин.

Не было ни одного индейца, который не верил бы, что в этом месте водятся духи. В этом у них не было никакого сомнения, судя по всем признакам, и они всегда старались держаться подальше от Красной Опушки. Во время грозы раскаты грома особенно оглушительно раздавались здесь, особенно ярко сверкала молния. А ночью даже при свете полной луны нельзя было видеть своей собственной руки, поднесенной к глазам, или даже фонаря шагах в десяти от себя, — так, по крайней мере, передавали друг другу индейцы, жившие вдоль реки Ришелье.

Но Давид Рок в эту минуту не думал ни о привидениях, ни о жертвах индейской воинственности. Он старался рассчитать, сколько времени осталось до восхода луны. Горя желанием скорее присоединиться к своей матери, он ускорил шаг.

Через несколько минут он вынырнул из леса на другую прогалину, много больше Красной Опушки. Здесь было полных двенадцать акров земли, и каждый фут этой земли Давид Рок сам возделал и засеял кукурузой с помощью старого индейца племени делаваров по имени Козебой, который был его «няней» чуть не с первого дня его рождения. Вместе с индейцем жила его дочь Теренсера, что по-индейски означает «начало дня».

Теперь вся прогалина колосилась спелой кукурузой, а там, где поле кончалось, среди группы лип и вековых дубов мерцал небольшой огонек.

Эта была хижина, в которой жил со своей дочерью индеец Козебой, а несколько поодаль стоял более крупный и ярче освещенный коттедж, в котором обитал Давид Рок со своей матерью. Юноша остановился, зная, что где-нибудь поблизости старый делавар дожидается его возвращения. Иногда Давид задавал себе вопрос, спит ли вообще когда-нибудь этот старый индеец, который, казалось, ни на одну секунду не спускает глаз со своего питомца.