В воскресенье утром, когда Джимс пустился к замку Тонтэр, в нем еще больше укрепилось решение ни в коем случае не драться в этот день с Полем Ташем, как бы велико ни оказалось искушение. Он сказал матери, куда он идет и с какой целью, и та от души приветствовала его решение. Сейчас его чувства не имели ничего общего с теми, которые обуревали его в тот день, когда он шел той же дорогой, мечтая о схватке с врагом. Ему хотелось лишь одного: смягчить сердце Туанетты, преисполненное ненависти к нему, вернуть ее дружескую улыбку, снова увидеть ласковый блеск ее глаз, как в тот момент, когда он передал ей подарок на ферме. Это воспоминание заставляло его забыть об ударах ее кулачков.

Он горел желанием снова увидеть Туанетту и предложить ей все, что у него было в этом мире, лишь бы искупить свою вину перед нею. В нем проснулся рыцарский дух, заглушавший все мысли о правоте и вине. Джимс нисколько не сомневался в том, что он прав, тем не менее он готов был признать себя виновным; он не сознавал, что за эти последние несколько дней прошло несколько лет, — это был новый Джимс, направлявшийся к новой Туанетте. Он шел в замок Тонтэр как равный к равным. Каким-то таинственным путем, которого он не понимал, но ощущал всем своим существом, Джимс перестал быть вчерашним мальчиком.

Джимс только было собрался спуститься с холма к замку, как вдруг заметил, что оттуда выехал всадник и направился вверх по узкой тропинке. Это был Тонтэр. Притаившись в густых кустах, Джимс видел, как всадник проехал мимо; он недоумевая спрашивал себя, зачем барон держит путь к таинственной долине и отчего у него такое угрюмое выражение лица.

Мальчик спустился с холма и, приказав Потехе ждать его и не трогаться с места, смело направился к замку.

Вскоре он уже шел по дорожке, которая вела к замку. Кругом царила мертвая тишина, и можно было подумать, что все спят. Мальчик прямиком подошел к двери того святилища, в котором обитала его Туанетта, и взялся за молоточек. Молоток изображал голову чудовища, оскалившего зубы, и с самого детства эта свирепая голова являлась для Джимса олицетворением духа неприступности, царившего внутри дома.

Его пальцы уже коснулись холодного металла, но он еще слегка колебался, так как заметил, что дверь чуть приоткрыта. И вдруг изнутри отчетливо послышался чей-то голос, — пронзительный, злобный, в котором легко было узнать голос мадам Тонтэр. Тем не менее Джимс приподнял молоток и даже хотел было опустить его, но внезапно он услышал свое собственное имя. Отнюдь не намереваясь подслушивать, он, тем не менее, оказался в положении человека, вынужденного к тому обстоятельствами, а благодаря этому он узнал, почему Тонтэр с таким угрюмым выражением лица поднимался на холм.

— Это совершенно неподходящее место для благородного француза, — послышался голос матери Туанетты. — Анри Бюлэн поступил как глупец, пленившись этой негодной англичанкой, а Эдмонд еще больший глупец, оттого что не гонит его вон из своих владений. Эта женщина родилась для того, чтобы быть шпионом, несмотря на ее смазливое лицо, а ее пащенок в такой же степени англичанин, как она сама. Им не следовало бы даже разрешать жить в таком близком соседстве от нас, а Тонтэр между тем делает ей визиты и утверждает, что Бюлэны его друзья. Их дом нужно сжечь, а англичанке с сыном предложить убраться отсюда на все четыре стороны. Что же касается Анри Бюлэна, то пусть он убирается вместе с ними, если он предпочитает быть изменником своего отечества.

— Фи, Анриета, какие мысли! — упрекнула ее сестра. — Я презираю англичан не меньше тебя или Туанетты, но все же несправедливо говорить такие вещи про этих людей, даже если у женщины красивое лицо, а мальчишка кидается грязью. Эдмон великодушный человек, и он из жалости приютил их.

— Из жалости! — фыркнула мадам Тонтэр. — В таком случае его жалость является оскорблением для меня и Туанетты. Эта отвратительная англичанка так обнаглела, что смеется мне прямо в лицо и точно распутница распускает свои волосы, чтобы люди могли восторгаться ими!

— Но ведь я ее сама просила об этом, Анриета, — возразила мадам Таш. — Неужели ты из-за этого так сердишься?

— Я сержусь, потому что она англичанка, ее сын англичанин, и тем не менее им разрешается жить среди нас, точно они французы! Я тебе повторяю, что они окажутся предателями, когда для этого представится случай.

Джимс стоял, словно окаменевший, сжав в руке холодное железо молоточка. До его слуха донесся другой голос, по которому он узнал Туанетту.

— Мне лично кажется, что мать Джимса очень милая женщина, — сказала она. — Но зато Джимс противная маленькая английская тварь!

— И когда-нибудь эта тварь поможет нам всем глотки перерезать, — добавила ее мать злобным голосом.

Мадам Таш тихо рассмеялась и добродушно заметила.

— Как жаль, что эта женщина так хороша! В противном случае я уверена, она не навлекла бы на себя твоего гнева. Что же касается мальчика, то его, право, нельзя ни в чем упрекнуть, ведь он не виноват, если его так воспитали. Мне даже жалко этого маленького бедного бродягу!

— Это вовсе не доказывает, что мой муж должен позорить себя и унижать меня, отправляясь с визитом к его матери! — отрезала баронесса. — Если столь непорядочная женщина может привлекать его…

Тяжелый молоток с шумом опустился, и еще раньше, казалось, чем звук этот донесся до ушей слуг, дверь широко распахнулась и Джимс вошел в дом. Старшие женщины в недоумении и молча смотрели на мальчика, но тот как будто не видел их и только глядел в упор на Туанетту. В течение нескольких секунд он стоял неподвижно, не произнося ни слова, а потом почтительно поклонился и произнес таким же спокойным тоном, каким говорила мадам Таш:

— Я пришел с целью выразить мое искреннее сожаление по поводу того, что случилось на ферме Люссана. Я прошу простить меня, Туанетта, — добавил он, еще ниже опуская голову.

Даже Анриета Тонтэр вынуждена была в душе отказаться от эпитета «маленькая противная тварь», так как, несмотря на свою мертвенную бледность, Джимс держал себя неподражаемым образом. Пока присутствующие смотрели на него, не находя слов для ответа, мальчик, пятясь, вышел и исчез так же внезапно, как и появился. Массивная дверь затворилась за ним, и Туанетта, выглянувшая в окно, увидела, что Джимс спокойно спускается с крыльца. С уст мадам Тонтэр вырвался наконец возглас негодования и изумления, но девочка ничего не слыхала. Ее глаза неотступно следили за молодым Бюлэном.

Джимс направился к холму Тонтэр, и навстречу ему вскоре вышла из-за кустов Потеха. Мальчик не обращал на нее внимания, пока они не достигли того места, где отдыхали незадолго перед этим. Заметив возле себя собаку, он положил ей руку на голову и направился домой. Пес зорко оглядывался и обнюхивал воздух, так как Джимс совершенно не обращал внимания на места, по которым они проходили.

Джимс замедлил шаг, вступив в большой лес, и скоро уже приближался к родному дому. Он нигде не видел ни Тонтэра, ни его лошади, ни чего-либо другого, но, подойдя к открытой двери, он услыхал звук, наполнивший его душу тревогой. Его мать плакала! Быстро вбежал он в дом. Катерина Бюлэн сидела, положив голову на руки, и все тело ее содрогалось от рыданий. Услышав испуганный возглас сына, она подняла голову и сделала попытку улыбнуться, понимая, как Джимсу тяжело видеть ее заплаканное лицо. Но все ее усилия ни к чему не привели, и она снова разрыдалась, прижавшись щекой к груди мальчика, точно перед нею был мужчина, в котором она бы могла найти защиту.

Из обрывков ее фраз, произнесенных прерывающимся голосом, Джимс составил себе картину всего случившегося. Когда он отправился в замок Тонтэр просить прощения у Туанетты, в сердце Катерины царила радость, чему немало способствовало присутствие в доме Эпсибы. А вдобавок ко всему к ним приехал в гости Тонтэр.

— Вначале твой дядя и барон были счастливы снова видеть друг друга, — почти со стоном продолжала Катерина. — Мы говорили о тебе, о Туанетте, и все смеялись и шутили. Тонтэр был страшно доволен, когда я попросила его отобедать с нами. Они с дядей Эпсибой под руку вышли на новое поле и… О, Джимс! У них произошла там сильная драка! И теперь твой отец запрягает вола в повозку, чтобы отправить домой Тонтэра.