Я направился прямиком к центральной площади, обратился к полицейскому, скучавшему у перекрестка, и вскоре уже выруливал на неприметную улицу в восточной части города. Дом, где жил Юлиан, ничем не отличался от прочих многоэтажек густо заселенного микрорайона. Я припарковался неподалеку у скромного кафе, зашел внутрь и попросил разрешения позвонить. Телефон долго не отвечал к изрядной моей досаде – торчать тут весь день вовсе не улыбалось – но потом трубку наконец сняли, и женский голос откликнулся чуть запыхавшимся и трогательно узнаваемым «алло».

Да, это было странно – позвонить Вере, вынырнув из незнакомой жизни, чтобы вторгнуться мимолетно в ее совершенно незнакомую жизнь. Она, наверное, чувствовала то же самое и не скрывала легкого раздражения, перемешанного с удивлением и неизбежным любопытством, на которое я только и делал ставку. Оно в конце концов победило, и Вера согласилась спуститься в кафе, предупредив, что ей нужно время на приведение себя в порядок – она валялась в постели все утро, и мой звонок вытащил ее из ванной.

На приведение в порядок ушло немало – я успел съездить на ближайшую заправку, вернуться, перекусить и основательно заскучать. Мелькнула даже мысль, не исчезнуть ли теперь, когда первая, самая будоражащая часть была позади, а продолжение вполне могло оказаться унылым разочарованием. Но тут Вера появилась-таки в дверях – по-прежнему порывистая, чуть надменная, но и все же изменившаяся неуловимо, словно панцирь ее стал более прочен и утерял прозрачность, а движениям недоставало прежней расточительной щедрости. «Привет, – легко произнесла она и уселась за мой столик, не снимая плаща. – Мне, пожалуйста, кофе без молока и какие-нибудь тосты…»

Я, нацепив на себя маску учтивого угодника, с интересом разглядывал ее вблизи. Она не подурнела, даже напротив, но на весьма миловидные, классические ее черты будто накинули тончайшую паутинку, выделившую чуть грубовато именно то, что лучше было бы скрыть. Возможно, я был пристрастен чересчур и несколько несправедлив, не стремясь к объективности, но и что с того – все равно ни грим, ни благосклонный взгляд не скроют той патины морщинок, в которой угадываются недоверие и упрямство, и следы обиды на весь мир. Я смотрел украдкой и отмечал про себя деловито, а потом бросил – все это было ни к чему.

По крайней мере, у меня в душе не шевельнулось ни былых чувств, ни воспоминаний, что и требовалось отметить перед тем, как окончательно позабыть. Не скажу, что это обрадовало или воодушевило, но и не удивило никак, так же как и на Веру не произвела впечатления моя обезьянья лапка. «Что это у тебя? Надо замазать», – сказала она вскользь – и только. Я начал было ерничать и пустился в путаные разъяснения, но она махнула рукой досадливо – «ах, перестань» – и тут же перескочила на что-то другое.

Вообще разговор не клеился, хоть Вера болтала довольно бойко. «Я сама не знаю, зачем я это делаю – то есть встречаюсь тут с тобой, – сразу сообщила она. – Что было, то прошло, ты и сам наверное понимаешь, ну а я понимаю это очень хорошо, и Юлика в этом убеждаю, когда он вдруг начинает нести всякие глупости – о прошлом там и вообще. Вы, мужчины, очень неумны в таких вещах, хотя, надо признать, теперь уже и он почти об этом не говорит. Как я выгляжу? Ах, спасибо, спасибо, ты мне льстишь, я тут подурнела вдали от общества, даже парикмахерской не найти приличной, просто какая-то дикость. Один раз я даже сказала Юлику – вот мол, увидел бы меня кто-нибудь из старых знакомых, хоть Витусик например, то-то поразился бы перемене и постыдил сатрапа, заточившего меня здесь в темнице, словно белокрылую лебедь. Очень ему не понравилось – но не из-за темницы, а, думаю, из-за Витусика, это тебе маленький комплимент».

Мне не понравилось тоже – и тоже из-за «Витусика», дурацкое, давно позабытое прозвище чувствительно резануло слух. «Меня зовут Витус, Вера, – не Витусик, а Витус, – сказал я ей довольно-таки холодно, отбросив учтивость за ненадобностью. Она так и замерла с чашкой в руке, а потом протянула удивленно: – «А-а, ну если так…» Да, так, хотелось мне сказать, а еще хотелось добавить, что она может звать меня ZZZ, если ей понравится больше, или обычный Витус чем-то не устроит, но не стал, ибо на понимание рассчитывать не приходилось, а объяснять было бы долго и лень. Этот эпизод явно сбил ее с толку, она никак не могла решить, какой же со мной взять тон, и все тискала свои длинные красивые пальцы, начиная фразы и тут же бросая, не закончив, спрашивая что-то и рассеянно отмахиваясь от ответов, хмурясь и беспричинно усмехаясь. Наконец она замолчала, задумалась, отвернувшись в сторону, а потом вдруг спросила требовательно и серьезно: – «Ну и зачем же ты меня сюда позвал?»

«В каком смысле?» – удивился я притворно.

«В смысле, чего ты хочешь? – деловито уточнила она. – Хватит ходить вокруг да около, что-то не верю я в твою невинную сентиментальность. И глаза у тебя странные, и какая-то гадость на щеке… Вообще, ты изменился, Витус», – добавила Вера с нарочитым ударением на последнем слове.

«Мы все меняемся», – согласно пробурчал я ей в тон. Хотеть мне от нее было нечего – даже если в забытом прошлом я и собирался стрелять в Юлиана, то касательно его женщины у меня не было никаких планов, пусть даже эта женщина когда-то принадлежала мне. Теперь-то она явно не моя – достаточно одного взгляда, чтобы убедиться – и пусть он разбирается с ней сам, если хочет, а мне уже довольно. Тем более, что и любопытство удовлетворено – вновь все тоже: «Витусик, Витусик» и цепкие лакированные коготки. Повадки пантеры, но может ли она быть хищницей? Это вопрос, все-таки несколько трусовата. Хотя, чего, казалось бы, ей страшиться?

«Веришь, не веришь, но как раз сентиментальность и есть, – признался я, вздохнув. – Именно невиннейшая – просто захотелось на тебя посмотреть. Воспользовавшись, так сказать, случаем и стечением обстоятельств. Так что вот потревожил, не обессудь».

Вера вскинула головку и надула было губки разочарованно, но потом вдруг улыбнулась мне не без некоторой жеманности. «Воспользовавшись случаем… – повторила она за мной. – Это каким же таким случаем?»

«Да так, – ответил я небрежно, – телефон юлиановский под руку попался. По чистой случайности – не ломай голову. Вот и решил проверить…» – я еще раз вздохнул и сделал чуть удрученное лицо.

«Ну как, проверил? – насмешливо спросила Вера. – Не ври, ты и так все знал, зачем тебе проверять. И не кривляйся…» Она вынула зеркальце и стала поправлять волосы, а затем попросила с тем же неуловимым жеманством: – «Закажи мне пожалуйста еще кофе. Можно с коньяком».

«Коньяк – не рановато ли?» – поднял я брови.

«Плевать, – отрезала Вера и убрала зеркальце в сумочку, сердито ее защелкнув, – тут не до приличий. Все сгодится, лишь бы не сдохнуть от безделья». Я сделал жест официанту и подумал с некоторым уже раздражением, что она явно не собирается уходить.

Коньяк Вера выпила сразу, после чего раскраснелась и еще похорошела. «Вообще-то, я делаю это редко, – сообщила она мне, – вот это все – коньяк с утра или легкую травку – но иногда делаю и не стесняюсь. И что тут такого? – она посмотрела на меня с вызовом. – Я тоже личность, мне нужна свобода. У меня тоже порывы – и молодость, не забывай».

«Ну да, ну да», – поддакивал я ей, переживая, что зря теряю время, и продумывая сценарий скорого исчезновения, но Вера вдруг перегнулась через стол и взяла мою руку в свою.

«Мне нужна свобода, – повторила она тихо, но с нажимом. – Мне нужны эмоции и страсти. Я хочу парить, хочу летать – знаешь, как страшно, когда кажется, что крылья уже обрезаны навсегда. Отчего-то… – она чуть запнулась и заглянула мне в глаза. – Отчего-то я часто вспоминала о тебе в последний месяц. Что было, то прошло, я понимаю, не думай, но даже и старое оборачивается порой новыми красками. И вот – так неожиданно… Скажи, ты надолго в этом городе?»

«Нет, ненадолго…» – помотал я головой в некотором ошеломлении и замолчал, не зная, что сказать дальше. Вера кивнула ободряюще и погладила мне ладонь. Все это было уже слишком, обращалось абсурдом, гротеском. Я ожидал чего угодно, но только не намеков на банальную интрижку. Да, Юлиан, твоя Вера хочет спать с другими со скуки и готова даже вернуться к брошенному любовнику – повезло тебе, нечего сказать. Что ж весь мир и в самом деле достоин лишь презрения, вы не шутите со мной? Я был прав, или я был глуп?