Как будто кто-то обязан заботиться о том, чтобы тюремщики располагались с удобствами! Ну что он такое плетет!

– Вот и стало у бедняги поясницу прихватывать. Дальше – больше. Совсем по утрам разогнуться не может. А потом и не только поясницу. Ну, не беда. Я его исцелил.

– Как – исцелил? – не сразу понял Кэссин. – Так просто?

Он вскинул руку, подражая мимолетному касанию Кенета. Кенет кивнул.

– Так просто, – подтвердил он. – Болезнь-то простая, хоть и запущенная.

– И ты так… можешь? – Снова непроизвольный взмах рукой в подражание увиденному. Очень уж Кэссин удивился: сам он исцелять не умел и не встречал никого, кто умел бы. Хоть он и знал, что маги-целители существуют, но сам их никогда не видел. Даже когда восьмилетнего Кэссина трясла лихорадка, дядюшка пригласил не мага-целителя, а обычного врача: его услуги стоили хоть и ненамного, но дешевле. Да и врач тот был, по правде говоря, не так чтобы очень… Верх над болезнью крепкий по природе Кэссин одержал тогда сам и любых целителей, будь то маги или врачи, – недолюбливал заранее. Поэтому он так скептически относился к мечтам Покойника разжиться суммой денег, достаточной, чтобы оплатить услуги мага-целителя. Но недоверия своего Кэссин Покойнику никогда не высказывал: если жесточайшая чахотка уже отмерила парню предел жизни и до него осталось совсем недолго, стоит ли отнимать у друга последнюю надежду? Кэссин бы и сам на его месте надеялся на волшебство целителя – хоть и не верил в подобную возможность. Зря, оказывается, не верил.

– Было бы о чем говорить, – отмахнулся Кенет. – Я же все-таки маг-целитель. А такую мелочь даже ученик уметь обязан. Бывают случаи и посложнее.

– Например? – ехидно поинтересовался Кэссин. Все же этот необычный пленник слишком много на себя берет. Мало ему того, что он исцелять умеет, – он еще и заявляет эдаким небрежным тоном, что все это, дескать, ерунда, а я еще и не такое проделать могу.

– Например, – подхватил Кенет, – я мог бы заняться твоей спиной. Но тут уж пришлось бы повозиться.

Кэссин ахнул и мучительно побледнел. Покрывающие спину шрамы мгновенно заныли.

– Откуда… знаешь? – сдавленно просипел он.

– Я ведь маг-целитель, – терпеливо, как неразумному дитяти, объяснил Кенет. – Должен знать. И, как видишь, знаю. И исцелить могу. Но не стану.

– Почему? – Кэссину едва удалось скрыть вздох облегчения. Казалось бы, он уже достиг полной невозмутимости, которой добивался от него кэйри Гобэй, – ан нет! Стоило этому придурочному магу объявиться в подземелье – и словно не было долгих лет кропотливого обучения. И ведь говорил ему кэйри, что при этом пленнике он особенно должен стараться контролировать свои мысли и чувства, и Кэссин искренне пытается… только отчего-то не выходит.

– Потому что ты этого не хочешь, – просто ответил Кенет. – А я против воли не исцеляю. Странно, конечно, что ты не хочешь. И как только этому поганцу удалось так тебя обработать, что твое унижение тебе не просто дорого – тебе дорога самая память о нем! По-моему, ты даже им гордишься.

– Тебе не понять, – надменно ответил Кэссин. Отзвук слабой ноющей боли в рубцах, еще мгновение назад неприятно удививший его, показался ему почти восхитительным. То был знак ученичества. Знак его избранности.

– Где уж мне понять такое, – пожал плечами Кенет. – Надо мной сроду хозяев не было.

– Надо мной тоже! – возмутился Кэссин.

– А кто же тебе тогда приказы отдает? – парировал Кенет.

– Не смей называть кэйри хозяином! – вскипел гневом Кэссин.

– А как же его тогда называть? – удивился Кенет. Нет, он определенно придурок! Самых простых вещей не понимает.

В камеру просунулась сияющая лысина стражника.

– Господин Гобэй вас зовет, – сообщил стражник и снова исчез за дверью.

Когда Кэссин вышел, Кенет долго смотрел ему вслед. На холодной каменной поверхности дверной створки перед его мысленным взором плясали весьма соблазнительные видения. До сих пор он даже не представлял себе толком, насколько заморочил Гобэй беднягу Кэссина, а теперь, когда смутно начал осознавать истинные размеры той беды, которая стряслась с Кэссином, у Кенета появилось невыносимое искушение разом со всем покончить. Расправиться с Гобэем, уйти из его места средоточия и Кэссина с собой прихватить. Не захочет идти – силой заставить. Нельзя же его бросить на милость этого мерзавца Гобэя – уж что-что, а милосердие ему не знакомо. Кенету так и виделось, как он волочит за собой упирающегося Кэссина… а ведь упираться он точно будет… нет, это никуда не годится… нет, лучше уйти в одиночку, а за Кэссином потом вернуться… и тоже не годится! И по той же самой причине. Не станет его Кэссин слушать. Ни в том, ни в другом случае.

Если он силком утащит Кэссина за собой, тот не то что слушать Кенета не станет – не услышит даже. Все его мысли будут заняты одним – его кэйри, от которого он был не по своей воле оторван. И при первой же возможности он сбежит к своему драгоценному кэйри. Хотя бы для того, чтоб принять смерть в наказание за тот чудовищный проступок, который совершил, допустив, чтобы его похитили. А уж если Кенета угораздит уничтожить Гобэя – намеренно или ненароком, – тогда и вовсе пиши пропало. Разве станет он слушать убийцу своего ненаглядного господина? Хорошо еще, если тут же и на месте с собой не покончит, дабы воссоединиться с его сиятельной особой – пусть не в жизни, так хоть в смерти. Тут за ним нужен глаз да глаз, а у Кенета времени не будет доглядеть за ним как следует.

Разглядев магическим зрением целителя шрамы на спине Кэссина, Кенет более или менее понял, как Гобэй ухитрился привязать Кэссина к себе. В его родных краях подобных штучек никто не проделывал; этим не занимался даже Инсанна – впрочем, тот по своему самомнению просто побрезговал бы. Но Аканэ был родом из здешних мест, и подобная обработка была ему знакома по крайней мере по рассказам других, да и жертв этой отвратительной мнимой дисциплины ему видывать доводилось, и не единожды. В прежние времена Аканэ редко рассказывал о них Кенету: не до того ему было. Он знал, что вскоре расстанется с учеником, и стремился как можно быстрее сделать из него вовсе не воина, а всего лишь человека, способного защитить себя, а при необходимости и других. Воином ему предстояло сделаться самостоятельно – если успеет и если ему очень повезет. Но теперь у Аканэ времени было предостаточно, и он вознамерился воспитать из молодого мага толкового воина. Теперь он как следует обучал Кенета не только орудовать боевым цепом или мечом, но и гораздо подробнее, чем раньше, пускался в разговоры, пересказывал старый воинский канон, наставлял Кенета в кодексе поведения, охотно приводил в пример случаи из своего и чужого опыта. И о таких, как Кэссин, Аканэ ему тоже рассказывал. Правда, они были не магами, а воинами – так и что с того? Система обработки примерно такая же, и результат получается тот же самый.

Дикая, слепая, яростная, нерассуждающая верность. Что там сказано на эту тему в кодексе воина? "Человек – это клинок, а рукоять его верность. Человек без верности в сердце – еще не совсем человек, как клинок без рукояти – еще не совсем меч". Замечательные слова, что и говорить. И Кэссин их наверняка знает. Они давно вошли в пословицу. Вот только дальше кодекс гласит: «Недостойный не заслуживает верности, как палач не заслуживает меча. Недостойный, добившийся чьей-либо верности, держит меч за краденую рукоять, и его должно покарать, как воина, запятнавшего себя воровством». А вот этого Кэссин наверняка не знает. Эти фразы слишком длинны, чтобы стать пословицей. Да и размышлять над ними надо не в пример больше, чем над предыдущими. Хорошее качество – верность. И вот мелочный пакостный злодей удерживает славного парня Кэссина не приверженностью ко злу, не посредством его недостатков, а с помощью одного из лучших качеств в его характере. Он овладел его верностью. Дурного в Кэссине как раз немного – во всяком случае, не больше, чем в других людях. До чего же нелепо все складывается: зло манипулирует неплохим человеком не посредством зла, а с помощью добра. Оно и надежней. Можно ли довериться подкупленному тобой? Другие могут заплатить больше. Стоит ли надеяться на шантаж? Запуганный человек может повести себя непредсказуемо. А вот на такого, как Кэссин, можно положиться безбоязненно.