Урасову важно было, что никто в логу не застанет его врасплох, в крайнем случае, и зарослями можно уползти. Он выставлял на тропинку дозорных и мог говорить в полный голос.

«Групповод» Носачев, бывший каратель, как определил Нилин, не терпел закрытых мест и не любил сидеть в Черемуховом логу, осторожен и суеверен был до предела. Если, например, утром баба попадется навстречу, да еще с пустыми ведрами, — возвращался домой, ждал, пока мужики не появятся... Как-то надо передать ему приказание Урасова и сделать так, чтобы Носачев сам его ослушался. Но ничего достоверного в голову не приходило...

Носачев встретил Нилина взглядом исподлобья, отложил недочиненный чересседельник, выдавил хмуро:

— Что-то частенько... Ладно, будем...

Нилин распрощался и тут в сенях столкнулся с женой Носачева, востроносенькой, рябенькой, бойкой на язык. Под разными предлогами Нилин трижды у Носачевых бывал, потому и поздоровались как старые знакомые, и Носачиха спросила, куда это он поспешает.

— Да вот, — шепотом сказал Нилин. — К своим тороплюсь. Всю ночь нынче сыч в Черемуховом логу по-человечьи хохотал, беды бы не было...

Напрасно вечером дикаринцы ждали гамовских, разошлись по домам с руганью. Урасов помрачнел, играл желваками. А Нилин выгадал время, и у повстанцев, возможно, заронилась мыслишка, что, мол, все эти собрания по логам невсерьез и впустую.

Немного дней спустя Нилин нанес Урасову еще один удар, уже заранее рассчитанный.

— Завтра возьми мою лошадь и отправляйся в Косачи, проверь у Савелкина склад с оружием, — приказал Урасов Нилину.

Ночью Лыков и активисты бесшумно взяли Савелкина, изъяли склад, и Нилин доложил Урасову, что понапрасну гонял лошадь, что Савелкин куда-то скрылся, а без него тайник не найти.

— Надежных людей все меньше, — горько сказал Урасов.

Все же на его месте Нилин был бы менее доверчив. Но разве мог бы он оказаться на месте контрреволюционера! Однако Урасов с прежней энергией готовил восстание, убеждая крестьян, что Советской власти все равно придет конец, только надо этот конец ускорить.

В начале ноября на хуторе Залог Урасов назначил встречу с командирами повстанческих групп, чтобы окончательно определить день выступления. На хутор он должен был приехать с кордона лесничества, на котором собралась ударная группа, состоящая из отпетых бандитов. В оговоренный час Урасов на хуторе не появился. С кордона прискакал вестовой, сказал: «Урасова не видно, народ ждет, шумит! Поймали какого-то парня — болтался с ружьем в лесу, около кордона. Что с ним делать?»

«Неужели Лыков послал связника?» — встревожился Нилин.

— Урасова ждите, — убежденно сказал он «групповодам». — Стало быть, Степан Дмитриевич прибудет прямо сюда. Я поскачу на кордон, чтобы там тоже ждали.

Из-под копыт летели ошметья грязи, лошадь вскоре мыльно вспотела, но Нилин погонял и погонял. Надо было узнать, кого захватили бандиты, как-то спасти его и успеть обратно, чтобы сегодня же, если Урасов объявится, сообщить Лыкову день восстания.

Моросил нудный дождь, голый лес зябко вздрагивал ветками, а исподняя рубашка Нилина промокла от пота.

На кордоне его обступили бандиты, озлобленно спрашивали:

— Где Урасов? Долго нам тут прохлаждаться? А этого охотничка — в расход, что ли?

В углу избы сидел пожилой бандит с наганом, караулил парня в треухе и сапогах, с патронташем на ремне. Добротное охотничье ружье лежало на лавке, чуть поблескивая воронеными стволами. Парень испуганно смотрел на Нилина круглыми синими глазами, подозревая в нем главаря.

«В Серге, кажется, я этого парня видел», — решил Нилин.

— Степан Дмитриевич незнамо где, — рассудительно заговорил Нилин, — а ждать его надо.

— Может, до второго пришествия? — закричал бандит, который когда-то в Черемуховом логу напрасно ждал гамовских. — А ежели он в гэпэу отдыхает?

— По домам, братцы-ы!

Тем и опасны были эти бандиты: разойдутся по деревням, забьются, как тараканы в щели, — мирные мужички, попробуй-ка их распознай. А чуть что — и в спину тебе из обреза.

— Этого, — кивнул Нилин на охотоника, — я беру с собой, к Урасову сам доставлю. А ну, подымайсь!

Прислушиваясь к голосам отдалявшихся бандитов, Нилин закинул ружье охотника за спину, вскочил в седло, достал револьвер и погнал парня по дороге рядом со стременем. Парень шлепал по вязкой дороге сапогами, нет-нет да и бросал на Нилина испуганно-вопросительные взгляды. Примерно через полкилометра Нилин остановил лошадь, снял ружье и подал парню.

— Бери, бери-ка свою пушку. Погода портится, — сказал на всякий случай пароль, который придумали они с Лыковым для непредвиденных обстоятельств.

— Да нет, вроде налаживается, — просиял парень. — А я-то думал: карачун пришел. Я ведь вас в Серге видел, только усы теперь — не признал. Я милиции помогаю... Пономарев моя фамилия. Меня тут никто не знает...

— Чего же так глупо влопался? Ведь в муках бы умер.

— Заплутался.

— Заплутался... Сейчас строгать тебя некогда. Жми к Лыкову, передай — завтра сообщу главное. Понял?

— Есть понял!

Раздались и сомкнулись еловые ветви, осыпали мокредь. Нилин еще раз огляделся, вздохнул облегченно и пустил лошадь галопом.

И тут же услышал всхрап коня, и на дорогу из-за поворота выскочил вестовой, закричал задышливо:

— Урасов приказал не расходиться, арестованного удержать!

— Опоздали мы, вертай обратно.

Когда они прискакали на хутор, Урасов уже заканчивал говорить, и потому часть его плана Нилин, к досаде своей, не узнал. Но главное Урасов повторил при нем: восстание начнется семнадцатого ноября с захвата Серги; сбор групп по захвату сельсоветов — в Черемуховом логу. В самой Серге поднимутся надежные люди. Захват Серги будет сигналом к общему восстанию.

Накинув на плечи халат, Юргенс прошел в палату, где лежал работник облисполкома Кондратьев.

«Вот не повезло товарищу, — думал Юргенс, — угодил в самую заваруху».

О приходе Юргенса Кондратьева предупредили. Он сидел на койке в какой-то больничной хламиде, бесцветной от стирок, держал перед собою забинтованную от плеча до локтевого сгиба правую руку. Лицо его, в синяках, кровоподтеках, пластырях, заплыло, глаза поблескивали сквозь узкие щелки запухших век. Бывший партизан, командир запаса РККА, смелый человек. Юргенс уже знал: когда напали бандиты, Кондратьев прыгнул через стол, схватил двоих за стволы обрезов...

— Как вы себя чувствуете?

— Порядок... Но отделали меня знатно, — пробовал усмехнуться Кондратьев и попытался встать.

— Сидите, — нажал ему на здоровое плечо Юргенс и расположился напротив на табурете. — И расскажите, пожалуйста, по возможности подробно и по порядку.

— Семнадцатого ноября я приехал в Дикаринский сельсовет, чтобы проверить выполнение плана хлебозаготовок. По району план был выполнен всего на десять процентов! Я назначил совещание работников, которые имели отношение к делу.

— После вы мне всех их перечислите, — сказал Юргенс.

— Хорошо... Ну, я, конечно, сперва рассказал, чем живет страна. О Турксибе рассказал, о Магнитке и Комсомольске-на-Амуре. Сказал: «Товарищи, наступает новый, тысяча девятьсот тридцать второй год. Началось решительное наступление на капиталистические элементы по всему фронту!» Напомнил, что японские самураи парализовали работу на КВЖД. «А вы, товарищи, в тот исторический момент, когда Страна Советов напрягает все силы, чтобы окончательно залечить раны интервенции и гражданской войны, вы не хотите кормить рабочих, срываете поставки хлеба, мяса, картофеля. Стыдно, товарищи!»

Кондратьев как будто снова был там, за низким выщербленным столом, скудно освещенным керосиновой лампой, старался рассмотреть, что выражается на лицах сидящих напротив него людей.

— В это время, примерно часов в восемь вечера, в сельсовет ворвались какие-то контры. Человек десять! Направили на вас обрезы и охотничьи ружья: «Ни с места, руки вверх! Настоящая власть пришла!»