Начальником этого отряда был де Пиль, догнавший адмирала в Монтобане. Затем Колиньи повернул на север и, преодолев все препятствия, представляемые горами и реками, появился в Бургундии в конце мая.

В то время как Колиньи совершал свой замечательный поход по Франции, де ла Ну, выменянный на Строцци, отправился в Ла-Рошель, осажденный католиками.

Там он принудил их отступить, затем разбил их близ Лукона и взял обратно Фонтенэ, Ниор, Иль-д’Олерон, Бруаж и Сент. К несчастью, храбрый вождь гугенотов при Фонтенэ сломал левую руку и должен был лишиться ее.

Глава XVIII

На родине

Эти неудачи и страшное обеднение страны от войны, сильно уменьшившее королевские доходы, вынуждали Карла IX желать мира, вопреки Екатерине Медичи и Гизам — последних он не любил и боялся.

Он не мог не чувствовать, что его обманывают; сколько раз его уверяли, что война окончена и гугеноты уничтожены, а между тем гугенотские армии появлялись снова, города, отнятые у них с такими усилиями, опять переходили в их руки, и самому Парижу грозила опасность. Советовали ему заключить мир и немецкие государи.

И мир был заключен на условиях, соответствующих надеждам гугенотов, и они помирились бы вновь со своим положением, если бы могли положиться на искренность двора. Объявлена была всеобщая амнистия, и волею короля воспрещено оскорблять гугенотов и преследовать их за веру. Высшему дворянству предоставлено было выделять места в своих владениях, в которых должны совершаться гугенотские богослужения. Двадцать четыре города, по два в каждой из главных провинций, и также все города, которыми владели гугеноты при подписании мира, получили привилегию публичного протестантского богослужения. Четыре города — Ла-Рошель, Монтобан, Коньяк и Ла-Шарите — оставлены в руках гугенотов в качестве их крепостей.

В то время король, без сомнения, искренно желал мира. Он отдал парламенту приказ уничтожить постановление, лишавшее кардинала Шатильона, брата адмирала, его епархии, и когда парламент медлил, приказал принести к себе книгу протоколов и собственноручно вырвал те страницы, на которых оно было записано.

Филипп решил воспользоваться мирным временем и побывать дома в Англии.

— Напрасно ты едешь, — говорил ему Франсуа. — Можешь быть уверен, что мир этот так же непрочен, как и прежние.

— Если война опять начнется, я тотчас же приеду. И в любом случае я не останусь долго в Англии. Что мне там делать? Хотя дядя Гаспар и купил для меня большие поместья, но я слишком молод, чтобы играть там роль дворянина-помещика — мои же товарищи по школе засмеют меня.

Филипп благополучно проехал на север Франции и переправился со своими конями через пролив в Дувр. Его сопровождал Пьер, который был так сильно огорчен, узнав о предполагаемом отъезде своего господина, что Филипп решил не расставаться с ним. Двух ратников, служивших у Филиппа, зачислили в отряд Франсуа, с обещанием в случае возвращения Филиппа во Францию принять их опять к нему на службу вместе с товарищами, бывшими теперь в Лавале.

Из Дувра Филипп проехал в Кентербери. На улицах города он встретил немало знакомых лиц, и среди них несколько прежних товарищей по школе, и удивлялся, что они мало переменились, в то время как он так возмужал, что никто не узнавал его.

Он остановился перед большим домом Гаспара Вальяна и, бросив поводья Пьеру, вбежал прямо через магазин в контору. Гаспар, удивленный, что кто-то входит к нему без разрешения, пристально посмотрел на вошедшего и, воскликнув: «Филипп!» — бросился его обнимать.

— Просто не верится, что это ты! — сказал он, отступая на шаг, чтобы лучше разглядеть. — Как ты вырос! Точь-в-точь такой же молодец, каким был твой отец, когда я познакомился с ним. К тому же ты теперь рыцарь! Я никогда так не радовался, как в тот день, когда получил известие об этом… Ну, теперь тебе нужно ехать к родителям. Беги наверх, поцелуй тетю Марию, да и с Богом. А мы через час тоже будем у вас.

И Филипп помчался на ферму.

Нельзя описать радости родителей Филиппа. Его мать была благодарна Богу за спасение сына от опасностей, и отец был горд, что сын его оказался достойным потомком воинственной Контской ветви и выказал во многих битвах мужество и благоразумие, какие его предки выказывали при Кресси, Пуатье и Ажанкуре.

— Хорошая кровь говорит сама за себя, сын мой, — сказал он Филиппу. — Жаль только, что ты получил рыцарство не в Англии, хотя я согласен, что во всей Европе нет предводителя способнее адмирала Колиньи. Вот будет война с Испанией, и у нас найдутся люди. Могу тебе сказать, что тут в Кентербери много было разговоров о тебе. Проезжавшие через город беглецы из Франции говорили, что слышали твое имя в числе имен дворян, бывших в свите адмирала и храброго де ла Ну. Здесь поселились две семьи, бежавшие из Ниора; они рассказывали нам, как ты и твой кузен спасли их из рук католиков. Ручаюсь, что они часто повторяют этот рассказ с тех пор, как прибыли сюда, и он производит много шуму в Кентербери.

Пьеру тоже все обрадовались. Он сидел на почетном месте в кухне и удивлял французскую прислугу рассказами о приключениях своего господина, к которым прибавлял немало вымышленных историй.

Гаспар Вальян пришел только через три часа, не желая мешать свиданию Филиппа с родителями.

— Что, Джон, — говорил он, — не правда ли, мой план отлично удался. Кем бы он был, если бы оставался дома?

— Он был бы, брат, тем же, кто он есть теперь — джентльменом, — сказала с достоинством Люси.

— Ну, все же это не то… — покачал головой Гаспар.

В Англии зорко следили за ходом борьбы гугенотов; все подвиги Филиппа были известны, и даже английский посланник в Париже слышал о нем от самого де ла Ну и говорил в одной из депеш об исполнении им двух опасных поручений и возведении его в рыцари адмиралом Колиньи.

Через несколько дней по приезде Филипп как человек, приобретшей репутацию, которая делала честь всей провинции, получил приглашение от многих местных дворян и в этом новом кругу скоро занял почетное положение.

Филипп гостил уже почти шесть месяцев у своих родных, когда пришло письмо Франсуа с настоятельной просьбой вернуться во Францию.

«Весна начинается, — писал Франсуа, — а все спокойно, и король, кажется, решил сохранить мир. Коннетабль Монморанси, много содействовавший примирению, все еще в большой милости, а Гизы злятся, проживая в своих владениях. Дворяне-гугеноты хорошо приняты при дворе и множество их едут в Париж, чтобы уверить короля в своей преданности. Я также был там с матерью; король принял нас очень благосклонно и поздравил меня с тем, что я посвящен в рыцари самих Колиньи. Мы присутствовали при венчании короля с дочерью немецкого императора. Зрелище было великолепное. Ходят слухи, что король хочет положить конец всем беспорядкам в будущем и связать узами дружбы обе партии. С этой целью он предложил сочетать браком свою сестру Маргариту с Генрихом Наваррским. Мы все надеемся, что брак этот состоится и будет иметь большое значение для всех нас, исповедующих реформатскую веру. Говорят, что королева Наваррская не сочувствует этому браку и опасается, что Генрих забудет в Париже те скромные обычаи, в которых он воспитан, и под влиянием Маргариты и двора перейдет в католичество. Трудно сказать, насколько справедливы эти опасения, но Генрих может сделаться королем Франции, и вопрос о вере должен тревожить его. Генрих уверен, что если Карл и его два брата умрут без потомства, Франция не пожелает иметь короля-гугенота. Гизы, духовенство, папа и Испания не допустят этого. Так что лучше ему остаться королем Наваррским, чем сделаться королем Франции.

Я думаю, Филипп, что когда он будет королем Наваррским, Гизы найдут в нем соперника более опасного, чем теперешних вождей гугенотов. Сначала я думал, что он прост и откровенен, и такого же мнения о нем все приближенные, но из частых разговоров с ним я убедился, что ошибаюсь. Под веселою, беспечною внешностью кроется много ума, а также расчета и честолюбия; он втайне изучает людей и умеет приспособляться к ним. Я уверен, что он будет со временем великим вождем. Королева Наваррская принимала в Ла-Рошели многих графинь и в том числе мою мать. Она пригласила маму посетить ее в Бэарне, а принц настоятельно требовал, чтобы я приехал с нею. Если ты приедешь, то, конечно, поедешь с нами и будешь с радостью принят Генрихом. Мы отлично поохотимся и хорошо проведем время».