— Так это вы, капитан Горобский? — еле нашелся я.

— Да я, капитан, — ответил он каким-то глухим, надорванным голосом.

— Горобский! — вырвалось почти одновременно у Мартова и Коробова, шедших сзади.

— А мы думали, что вы давно дома! Вы же домой уехали?

— Думать никому не запретишь, — мрачно и нехотя ответил он. — Бывает и не так, как думаешь.

Мы подошли к траншее и, спустившись в нее, вошли в блиндаж.

— Ба! Знакомые все лица! — воскликнул Блашенко, увидев Горобского. — Ты-то зачем здесь, капитан?

Горобский прошел в дальний угол землянки, сильно припадая на левую ногу.

— Приветствовать по-армейски не имею права. Как видишь, ваши гвардейцы лишили меня ремня и оружия и попортили форму, — проговорил Горобский, подал Блашенко руку и присел на патронный ящик. — Особенно постарался Грошев. Не ожидал я от него такой прыти: с виду кажется слишком интеллигентным для такой черной работы.

— А ногу тебе тоже они попортили?

— Нет, нога сама собой. Если бы не эта проклятая нога, не видать бы вам вашего Соловьева.

— Тоже нашли кого тащить! — вставил Коробов, — Вы бы Земельного утащили или Таранчика.

— Нет, ты расскажи сначала, почему ты не дома и почему воруешь своих солдат?

— Это что, допрос?

— А ты как думал? Наш офицер оказался в рядах противника, пытался стащить нашего солдата, да еще чтоб не допрашивали? — улыбнулся Блашенко.

— Добро, повинуюсь, герр оберлёйтнант. Давай для начала закурим, потом расскажу все по порядку. — Вставив сигарету в наборный мундштук и жадно затянувшись, Горобский продолжал:

— Все проще простого. На грех, говорят, мастера нет. Не успел я доехать до Берлина, как начала здорово беспокоить эта злосчастная нога. Распухла и ломота была нестерпимая. Черт знает, может, от раны, а может, ревматизм. Словом, пришлось завернуть в госпиталь, а пока там лежал, время шло, и на границе придрались к пропуску — не пустили. Потом все ушли из города. Я отправился на поиски. Долго не мог вас разыскать, случайно попал в стан «недругов» и так временно оказался вашим «противником». Как видите, все очень просто.

— Просто-то оно, конечно, просто, но я бы на твоем месте, — возразил Блашенко, — и не подумал о госпитале. Ползком бы дополз, на боку докатился. Только мертвого меня могли вернуть.

— Ну, это еще проверить надо…

— Нечего проверять. Только бы отпустили… Остается поздравить тебя с благополучным возвращением из отпуска, — съязвил Блашенко.

На шатком столике, сооруженном на пустых ящиках из-под боеприпасов, светился пугливый огонек плошки. Лицо Горобского было мрачно и казалось злым. Весь он поблек, осунулся, и вид его пробуждал во мне горячее сочувствие.

В самом деле, после стольких трудных лет человеку выпало счастье побывать дома, он был уже на пути к цели, а вот поди же, какое несчастье.

Утром капитан Горобский отправился к командиру подразделения. Он сильно хромал и, морщась от боли, говорил на прощание:

— Не бойтесь, больше не буду вашим врагом. Думал, что зажило, а, наверно, придется опять на боковую…

Мы с Мартовым проходили по ходу сообщения мимо пулеметной ячейки, где разместился пулемет отделения сержанта Жизенского. Соловьев сидел на площадке, свесив короткие ноги. А Таранчик, согнувшись втрое, присел на две коробки с лентами и, неторопливо пуская дым из «козьей ножки», укоризненно и монотонно «пилил» Соловьева:

— Что, Соловушка, побывал в клетке? Тебе бы гусей пасти — ладно, а то на пост поставили, да еще ночью.

— Если б я с тебя был…

— Кхе-ге! Ишь ты, мальчик какой нашелся. Как есть, так он — взрослый, а на службе ребенком прикидывается. Видел я, как ты после завтрака за добавкой бегал.

— Оставь ты его, Таранчик, — вмешался Мартов, — видишь, и без того человек переживает.

— Переживает он…

— Довольно, Таранчик, — сурово сказал я, но он и не думал униматься и, обращаясь к Мартову, продолжал:

— Дали мне такого напарника, что его самого охранять…

— Хорошо, — перебил я его, — завтра же у тебя будет заменен второй номер…

В это время по цепи из ячейки в ячейку неслось приказание:

— Командиры взводов — к командиру роты!

Таранчик притих, а Мартов, уходя, посоветовал ему:

— Ты все же прекрати свои шутки.

— А вы это про замену… сурьезно? — вдогонку, запинаясь, спросил Таранчик.

— Вполне серьезно.

Я знал, что несмотря на кажущуюся неприязнь к Соловьеву, Таранчик любил его.

Мы шли по ходу сообщения, из глубины которого виден был только голубой лоскут неба, покрытый кое-где кучевыми облаками. Сильно парило. С наблюдательного пункта было видно, как плотно затягивался тучами весь северо-восток.

Старший лейтенант Блашенко, которого мы застали в своем блиндаже, только что вернулся от командира подразделения и рассказал нам, что через день мы должны покинуть этот полигон.

— Вот как! — удивился Коробов. — Пока стояла хорошая погода, мы лежали в окопах, а теперь по дождю «воевать» придется…

— Ничего, — успокоил его Блашенко. — Никакого дождя пока не видно. А «воевать» теперь не скоро придется. Отсюда, кажется, пойдем на демаркационную линию. Там негде будет обучаться…

— На линию? — удивился Коробов.

— Да, на линию, — подтвердил Блашенко. — Это почти точно. Но об этом поговорим потом, а пока приказываю тщательно проверить готовность всех огневых средств к активной обороне, обеспеченность боеприпасами, готовность пулеметов к ночной стрельбе, составить новые стрелковые карточки. Вечером соберемся снова. Всё. Выполняйте.

Рассвет следующего дня занимался так, же ярко, как и все предыдущие рассветы, проведенные на этом полигоне. За ночь в нашем секторе никаких изменений не произошло. Было по-прежнему тихо, даже, казалось, тише, чем обычно. Но все было полно ожидания.

С первыми лучами солнца бойко заработала артиллерия «противника», и нехотя, словно не желая начинать эту игру, ответили наши пушки. Около окопов то и дело взрывались мины. Они имитировали огонь «вражеской» артиллерии. От этого создавалась картина, довольно близкая к настоящей суровой битве.

Хотя лица солдат были серьезны, но не было тех напряженных взглядов, которые бывают в настоящем бою.

Даже Соловьев, расхрабрившись, все время высовывался из окопа и неотступно следил за ходом «боя». А Таранчик стаскивал его с площадки и увещевал:

— Сиди, соколик, сиди вот здесь. Прижмись и слухай, как эта музыка играет. Мины же вон совсем рядом рвутся.

Слишком свежи были воспоминания о недавно минувших боях, где не просто грохали орудия, взрывались мины, слышалась автоматная трескотня, но и лилась человеческая кровь. Поэтому игра не могла вызвать ощущение настоящего боя.

Таранчик деловито расставил на площадке коробки с лентами, снаряженными холостыми патронами, вложил ленту, передернул рукоятку и дал пробный выстрел.

— Кто там стреляет? — закричал с наблюдательного пункта Блашенко.

Таранчик присел в окопе, делая знаки Жизенскому, чтобы тот не выдавал его.

Часов в десять со стороны «противника» к нам двинулись два легких «танка», а за ними поднялась и пехота.

«Пушки» умолкли, совершенно притихли автоматы, зато поднялась судорожная трескотня пулеметов и винтовок холостыми патронами. Солдаты из наших окопов успевали бросать гранаты, пока не подошли танки и пехота.

Увлеченные игрой, мы не заметили, как небо посерело, закрылось тяжелыми тучами, и начал накрапывать частый дождик.

— Дождались праздничка, — ворчал Коробов, глядя на небо. — Теперь, как черти, вылезем отсюда. — Он набросил на себя плащ-палатку и приставил к глазам бинокль.

Танки с ревом неслись прямо на наши окопы. Пулеметы бешено бились в руках почерневших от пыли и копоти пулеметчиков. Передний танк был всего в пяти-семи метрах от окопов, когда Таранчик неистово заорал:

— На дно, соколики! Сейчас погребать нас будут! — Он, не выдернув ленты, сорвал с площадки пулемет. Со стенок окопов посыпались куски глины, запахло чадом от работающих моторов. Передний «танк», перевалив через траншею и засыпав ее наполовину землей, качнулся и двинулся в глубину нашей обороны. Рядом и несколько сзади прошел второй «танк».