При создании армянского, а затем и грузинского алфавитов был избран иной путь. Обе эти кавказские письменности без колебаний приняли за основу алфавитную последовательность греческой азбуки. Но при этом сразу же получили новую самобытную графику восточного узора, внешне ничем не напоминающую письмо греков. Знаток кавказских старописьменных систем академик Т. Гамкрелидзе по поводу такой новации замечает: «С этой точки зрения древнегрузинская письменность Асомтаврули, древнеармянский Еркатагир и старославянская Глаголица подпадают под общий типологический класс, противопоставляясь коптской и готской письменностям, а также славянской Кириллице, графическое выражение которых отражает графику современной им греческой письменной системы».

Это, конечно, не оценка, а невозмутимое подтверждение очевидного. Более определённо Гамкрелидзе высказывается, рассматривая труды Месропа Маштоца, общепризнанного автора армянского алфавита: «Мотивом для подобного свободного творчества графических символов древнеармянского письма и создания оригинальных по начертанию письменных знаков, отличных графически от соответствующих греческих, должно было быть стремление скрыть зависимость вновь создаваемой письменности от письменного источника, использованного в качестве модели для её создания, в данном случае от греческой письменности. Таким путём создавалась внешне оригинальная национальная письменность, как бы независимая от каких бы то ни было внешних влияний и связей».

Невозможно допустить, что Кирилл Философ и Мефодий, представители первенствующей греческой письменной культуры, не обсуждали между собой, чем отличаются по характеру своих алфавитных знаков коптские и готские книги от тех же грузинских и армянских рукописей. Как невозможно представить, что братья были безразличны к множеству примеров интереса славян не только к греческой устной речи, но и к греческому письму, его буквенному строю и счёту.

По какому пути было следовать им самим? Вроде бы ответ подразумевался: строить новую славянскую письменность, равняясь на греческий алфавит как на образец. Но обязательно ли все славяне единодушны в своём почитании греческого письма? Ведь в Херсоне братья в 861 году листали книгу славянскую («русскую»), но записанную буквами, не похожими на греческие. Может, и у славян иных земель уже есть свои особые виды, свои пожелания и даже встречные предложения? Не зря же Константин двумя годами позже, во время беседы с императором Михаилом о предстоящей миссии в Великоморавское княжество, сказал: «…пойду туда с радостью, если есть у них буквы для их языка!»

За этим разговором — внутреннее противоборство, сильно смутившее Константина. Можно ли выискать письмо для народа, который сам до сих пор не искал для себя письма? Допустимо ли отправляться в путь с чем-то заранее готовым, но совершенно неизвестным для тех, к кому идёшь?

Буквы! Письмо… Какие всё-таки буквы, какие письмена им ведомы и насколько? Достаточен ли будет для знакомства моравских славян со святыми книгами христианства тот алфавитный и переводческий склад, который в монастыре на Малом Олимпе братья и их помощники готовили несколько лет подряд, ещё не зная, найдётся ли в этом их произведении надобность за стенами обители?

Но если у них уже есть и свои буквы, то какое же оттого может быть расстройство? Ну есть и есть! Даже хорошо, что есть.

Значит, можно сравнить, чем-то поделиться, от чего-то отказаться. Ещё посмотреть надо, чей подбор полнее, чьё письмо удобнее для чтения. Черновой ли работы страшиться, когда уже столько её проделано в поисках лучшего рисунка для букв, изображающих славянские звуки?

Ведь жития, как уже говорилось, молчат о том, какой именно алфавит Мефодий и Константин взяли с собой в неблизкий путь. И хотя преобладающее ныне убеждение, кажется, не оставляет никаких путей для иномыслия, я всё более и более склоняюсь к следующему: братья никак не могли повезти с собой то, что называется сегодня глаголицей. Они везли свою первоначальную азбуку. Исходную. То есть исходящую в своём строе от даров греческого алфавита. Ту самую, которая теперь называется кириллицей. И везли не одну лишь азбуку как таковую, а и первоначальные свои книги. Везли переводческие труды, записанные на языке славян с помощью азбуки, исполненной по образцу греческого алфавита, но с добавлением букв славянского звукоряда. Сама логика становления славянского письма, если быть до конца честным по отношению к её законам, держит, не позволяет оступиться.

Глаголица? Она впервые заявит о себе немного позже. С нею братья будут иметь дело уже по прибытии в Велеград, столицу Моравской земли. И, судя по всему, это произойдёт после чрезвычайных происшествий 864-го. Именно тогда восточнофранкский король Людовик II Немецкий, заключив воинский союз с болгарами, в очередной раз нападёт на великоморавский град Девин.

На сей раз Людовик принудит князя Ростислава принять унизительные условия, по сути вассальные. С этого времени работа греческой миссии в пределах Великоморавского государства пойдёт под знаком непрекращающегося натиска со стороны западных противников византийского влияния. В переменившихся обстоятельствах братьям и могла помочь вынужденная разработка иной азбучной графики. Такой, которая бы своим обликом, нейтральным по отношению к про-греческому письму, сняла, хотя бы отчасти, напряжения юрисдикционного да и чисто политического характера.

Нет, никак не уйти от саднящего, как заноза, вопроса о происхождении глаголицы. Но дело теперь придётся иметь уже с самым малым числом гипотез. Их, за вычетом многочисленных восточных, остаётся всего две, от силы три. Они в числе иных уже упоминались выше.

Нет перевешивающих доводов ни «за», ни «против» в связи с предположением, что глаголица вышла из кельтской монастырской среды. В связи с этим адресом обычно ссылаются на работу слависта А. В. Исаченко «К вопросу об ирландской миссии у моравских и паннонских славян».

Допустим, некая «ирландская подсказка» сгодилась Философу и его старшему брату. Допустим, они нашли и в ней нужные знаки для чисто славянских звучаний. (Значит, с двух сторон идут в правильном направлении!) И даже обнаружили, что эта ирландского пошиба азбучная последовательность в целом соответствует законодательному греческому букворяду. Тогда им оставалось бы вместе со своими сотрудниками быстро выучиться этому письму, пусть и замысловатому. И перевести в его графику славянские, уже привезённые из Константинополя богослужебные рукописи. Пусть их книги после сотворения с них списков на новый лад отдохнут немного на полках или в сундуках. По крайней мере, в случившемся есть повод и для доброй шутки! Это что же за славяне такие? Везёт же им!., ни у кого ещё на свете не заводилось письмо сразу на двух азбуках.

Более слабой по сравнению с «кельтской» версией выглядит старинная, но живучая легенда: якобы автор глаголицы — блаженный Иероним Стридонский. Предание основано на том, что почитаемый по всему христианскому свету Иероним вырос в Далмации, в славянской среде, и сам, возможно, был славянином. Но если Иероним и занимался алфавитными упражнениями, то никаких достоверных следов его просветительской деятельности в пользу славян не осталось. Как известно, колоссального напряжения всех духовных и гуманитарных способностей Иеронима потребовала работа по переводу на латынь и систематизации корпуса Библии, названного позже Вульгатой.

Братья не понаслышке знали труд, занявший несколько десятилетий жизни отшельника. Они вряд ли обошли вниманием отточенное переводческое искусство Иеронима. Этот удивительный старец не мог не быть для них образцом духовного подвижничества, выдающейся целеустремлённости, кладезем технических приёмов перевода. Останься от Иеронима хоть какой-то набросок алфавита ещё и для славян, братья бы наверняка с радостью принялись его изучать. Но — ничего не осталось, кроме легенды о славянолюбии блаженного труженика. Да вряд ли слышали они и саму легенду. Скорее всего, она родилась в тесной общине католиков-«глаголяшей», упорных далматинских патриотов глаголического письма, много позже кончины Кирилла и Мефодия.