И всё же речь, скорее всего, идёт не о личном имени, а о почтительно-шутливом прозвище, которое Мефодий мог получить ещё в молодые свои лета от подчинённых ему славян. Ведь его высокое и грозное воинское звание стратиг (στρατιγος) так легко и весело отражалось в славянском Страхота. А если он до своего монашества всё-таки носил имя небесного архистратига Михаила (к чему всё больше склоняются в исследовательской среде), то прозвище приобретало ещё более высокое значение. Ибо страшен был полководец небесного воинства не только для мерзопакостных бесовских легионов, но и для самого Сатаны.

Судя по всему, понравилось прозвище и Мефодию, и он его не скрывал и не стеснялся: Страхота так Страхота.

Между тем епископ Моравский сам дождался вестей, напомнивших ему, что и он — лицо подчинённое, обязанное отчитываться о своих словах, поступках, исповедуемых догматах веры.

Во второй половине лета 879 года князю Святополку доставили из Рима письмо от папы Иоанна VIII. Апостолик высказывал в нём свои суждения в ответ на запрос князя по поводу неустройств, возникших в церковной жизни Моравии. В частности, папа сообщил, что в Риме было выслушано обвинение против епископа Мефодия, которое привёз порученец Святополка пресвитер Иоанн Венецианец. Папа выражал надежду на то, что князь при возникшем духовном нестроении будет держаться правой стороны. Обвинённому же в догматических отклонениях и нарушении богослужебных правил Мефодию велел прибыть в Рим для рассмотрения его дела.

Вряд ли Святополк дал прочитать это письмо своему епископу. В нём очень уж отчётливо обозначалось и его, князя, вольное или невольное участие в интриге, затеянной латинско-немецкой «партией», к которой князь так благоволил. Но не мог Святополк при общении с владыкой и вовсе промолчать о полученном письме. Хотя бы потому, что апостолик уполномочил его направить Мефодия в Рим. Главное же, послание от самого наследника апостолического престола, судя по всему, первое в жизни князя, стало для него событием настолько незаурядным, настолько отозвалось трепетом в душе заядлого игрока, что как же тут было промолчать! До сих пор он побеждал лишь на поле боя (пусть не всегда) или в умении перехитрить своих противников, таких же, как сам, хитрованов. А теперь получение такого письма вдруг вводило его в круг игроков высшей масти, которые и епископов способны ставить на место, а то и вовсе лишать оного.

Если Мефодию было сообщено из содержания письма хотя бы то, что касалось его лично, он имел полное право не предпринимать совершенно никаких действий. И уж в любом случае не мчать сломя голову в Рим. Насколько он знает апостолика, тот не станет действовать по отношению к епископу, им самим назначенному, окольными путями. А потому он намерен ждать, что папа Иоанн напишет непосредственно ему.

В том же 879 году папский легат епископ Павел Анконский, тот самый, что шесть лет назад по поручению Иоанна VIII помогал старшему солунянину и его ученикам благополучно вернуться в Велеград из ссылки, доставил в моравскую столицу и письмо апостолика к Мефодию. Канцелярия курии сработала безукоризненно, хотя с некоторым нарушением очерёдности посланий.

Своим содержанием письмо действительно подтверждало, что глава римской церкви резко изменил отношение к единственному епископу-греку в землях славян. «Слышал ещё, что служишь литургию на варварском языке, то есть на языке славян», — удивлялся папа и тут же категорически запрещал впредь совершать на таком неприличном языке божественные службы. Кроме того, из письма явствовало, что против моравского епископа выдвинуты обвинения в ереси. Всё это, настаивал папа, понуждает рассмотреть дело в его канцелярии.

Мефодий и сам видел необходимость прямого и нелицеприятного разговора. Про себя он даже был рад письмам Иоанна VIII Святополку, а теперь и ему. Письма расставляли всех затейщиков интриги по своим местам. От латинских духовников он не ждал для себя никакой пощады, как не ждут её от голодных цепных псов. Но он не предполагал, что настолько двуличным окажется в этой истории Святополк. Видимо, душе князя раз от разу досаждала память о совершённом предательстве Ростислава. И он, пытаясь освободиться от той памяти, загонял её в темень новыми мелкими пакостями.

Виновным в выдвинутых против него обвинениях Мефодий себя, разумеется, не считал. Но если апостолик при встрече сочтёт его доводы неубедительными, значит, его с братом и их учеников многолетние труды окажутся под угрозой полнейшего уничтожения. Претерпеть — и в итоге из-за кого? Из-за таких нечистоплотных персон, как Вихинг и венецианский триязычник Иоанн? Опять закаркали, «яко враны на сокол»! Нет, Мефодий не желал и в мыслях смириться с подобным бесславьем.

Он мог счесть для себя оскорблением, что одновременно с ним отправляется на разбирательство в Рим и Вихинг. Но не сам ли Господь проверяет его ещё и таким испытанием? Ну что ж, пусть и Вихинг при всех выслушает, кто из них двоих верно исповедует Никео-Константинопольский Символ веры, а кто его искажает своими лживыми прибавками, наподобие филиокве.

Сведения о ходе следствия в «Житии Мефодия» отсутствуют. Видимо, никто из учеников владыки, способных быстро записывать устную речь, не был допущен на заседания малого синода. Не сохранилось и протоколов суда, который зимой 880 года под председательством Иоанна VIII разбирал обвинения против моравского епископа. Похоже, на ту пору было не до протоколов.

Дело в том, что в Риме ко времени начала процедур уже знали последние вести из Константинополя. Они не могли не озадачить всех здешних иерархов. Накануне в ромейской столице скончался патриарх Игнатий. Совершенно неожиданно император Василий повелел освободить из ссылки бывшего патриарха Фотия, и на созванном тут же соборе Фотию были торжественно возвращены отнятые у него десять лет назад полномочия главы Константинопольской патриархии.

Хотя напрямую эти события как будто никак не были связаны с делом Мефодия, участники заседаний в Риме не могли не знать, что перед ними стоит тот самый грек, который в своё время из Константинополя был направлен вместе со своим покойным братом в Моравию по благословению именно Фотия.

Вряд ли сам Мефодий счёл нужным напоминать сейчас об этом. Но не помешало напомнить, что и Рим, и Константинополь остаются верны освящённому веками Символу веры, который, как здесь известно, пытаются исказить некоторые испанские, а теперь уже и немецкие епископы. Символ, который последовательно и твёрдо отстаивал в своих посланиях как раз патриарх Фотий ещё до своей ссылки.

И, конечно, стоило всё же высказать им своё удивление: неужели многие из заседающих здесь забыли, как покойный папа Адриан II благословлял в Риме славянские богослужебные книги, привезённые братьями из Моравии? И как благословил тогда же, на Рождественских святках, отслужить славянские литургии в нескольких великих храмах города, в том числе и под сводами базилики Святого Петра? И как он же, Адриан, в письме славянским князьям Ростиславу и Коцелу благословил служить литургии для славян по-славянски и только Евангелие велел читать сначала по-латыни, но тут же и по-славянски?

Что из поручений блаженной памяти Адриана не исполняется в Моравской земле? Если вдруг прекратятся славянские богослужения, десятки храмов там сразу опустеют. Народ за 15 лет не просто привык к славянским службам, он полюбил их, потому что людям открылся, наконец, смысл Христова благовестил. В этом ли выискивают ересь? Нужно ли напоминать, что покойный апостолик Адриан нашёл еретическое уклонение как раз в доктрине триязычников-пилатников, до сих пор требующих исполнения христианских богослужений только на одном из трёх языков — греческом, латинском и еврейском?!

Выслушав объяснения сторон, папа Иоанн VIII вдруг, к немалому недоумению многих присутствующих, распорядился следующим образом: архиепископа Мефодия от всех возведённых на него вин полностью оправдать. Служба на славянском языке пусть правится и впредь в заведённом порядке во всех храмах, где служилась до сих пор.