Но и богатым вознаграждением приезжий учитель не соблазнился.
Вот, пожалуй, единственный случай во всей жизни Константина, когда он открывается в своих чувствах перед неизвестным ему человеком с такой пылкостью, граничащей с безрассудством. Может, именно это насторожило чужеземца, и он в порыве мальчика разглядел лишь каприз богатого дитяти? А то и всплеск душевной неуравновешенности? Часто ли попадаются наставникам дети, которые так сильно и настойчиво выражают желание учиться? Да ещё и грамматике учиться — науке наук!
Похоже, тут действительно обозначилась какая-то критическая и даже опасная точка во внутреннем состоянии подростка. Агиограф определяет это состояние как «большое уныние», вызванное тем, что Константин, развиваясь очень уж стремительно, открывал для себя всё новые и новые «рассуждения и высокие мысли», но при этом не поспевал, а, скорее, не умел без помощи мудрого наставника разобраться в противоречивой пестроте своих приобретений.
Безжалостный, едва ли не оскорбительный отказ приезжего наставника заниматься с ним мог если не потрясти мальчика, то усугубить его уныние. Нежданная обидная неудача способна причинить неокрепшей душе беды, совершенно несопоставимые с их причиной.
Но Константин не поддаётся опасному настроению. Вернувшись домой, он с какой-то взрослой отвагой долго, истово молится, «чтобы исполнилось желание сердца его».
И оно вскоре нежданно исполняется.
СЛАВЯНСКАЯ ОБЛАСТЬ МЕФОДИЯ
О вполне сознательном стремлении Мефодия стоять в тени младшего брата уже говорилось и ещё не раз будет повод сказать. Да, Мефодий явно не хотел смотреться в событиях «Жития Кирилла» на равных с Философом. Наверное, попытки этого рода представлялись ему такими же смешными, как если бы луна пожелала постоянно застить солнце. Тем легче было Мефодию добиться своего, что он, как уже отмечено, участвовал в написании жития брата в качестве редактора-соавтора. Да, кстати, постарался и это своё соавторство сделать предельно незаметным.
Более того, он заранее постарался, чтобы после его смерти в кругу учеников и сподвижников не возникло вдруг намерение посмотреть на происшедшие события иначе, чем сам он смотрел, то есть всё-таки выставить его на равных с братом. И хотя это ему, в конце концов, не удалось, но когда среди учеников зашла речь о достойном увековечении житием его памяти, они с удивлением обнаружили: Мефодий оставил им о своей долгой и деятельнейшей жизни, — особенно о её первой и большей по годам части, чем та, что прошла у них на виду, — самые обрывочные сведения. Особенно эта клочковатость и скудость необходимейших свидетельств обескураживала, когда речь касалась его детских лет, отрочества, юности.
Да что там! Даже сравнительно недавнее время его ухода в монастырь, когда зрелый муж, видный военачальник решительно устранился от государевой службы, — даже это время на более чем в сорокалетнем отдалении выглядело во всём, что касалось его тогдашних личных мотивов и обстоятельств, совершенно непрозрачным.
Кажется, ещё вчера он был с ними рядом, в счастливой доступности, в общих заботах, службах, тяготах, открытый, всегда готовый выслушать новый перевод тропаря или кондака, дать житейское наставление, остеречь от неверного шага, ободрить… И — надо же! — они теперь не могут прийти к согласию, выясняя самые простые, самые необходимые сведения о нём. Ну, вот это хотя бы: сколько же ему было лет в пору кончины? Разве не срам, что никто из них не может точно назвать год его рождения?! А он будто качает укоризненно головой из своей прозрачной недоступности: да зачем это вам?., или мало других забот?., тем ли вы занялись?., впрочем, делайте, как знаете.
Предельно скупая событийная часть «Жития Мефодия» — свидетельство того, с какими трудностями столкнулись тогда они, его верные ученики и сподвижники. С какими потерями пробивались в своём повествовании о нём, составляемом вопреки его воле, хоть к каким-то пядям достоверности. То есть получалось так, что всё происшедшее в жизни Мефодия до пострижения в монахи сполна умещалось теперь всего-навсего… в трёх предложениях. Ладно бы, не хватало пергамена и чернил! Не хватало того, о чём писать, а не того, чем и на чём.
«Был же он с обеих сторон, — сообщалось для начала о родителях, — не из худого рода, но доброго и честного, знаемо-го прежде всего Богом, и цесарем, и всей Солунской землёю, о чём и телесный его облик говорил». И сразу же повествователь волей-неволей резко перемещал рассказ из безоблачного детства в пору жизни взрослой, требующей предельной собранности и ответственности: «Потому и первые [люди] любили с ним беседовать ещё в детстве его, а когда цесарь [узнал] быстроту его ума, то дал ему управлять княжеством славянским, будто прозрев как-то, что захотят его учителем к славянам послать и первым архиепископом, и чтобы научился всем обычаям славянским и привык к ним помалу. Пробыв в том княжении много лет и увидев многие наветы и безчиния жизни сей, обратил волю от земной тьмы к небесным мыслям, ибо не хотел честную душу отяготить суетой, и, найдя удобное время, избавился от княжения и ушёл на Олимп, где живут святые отцы, и там постригся и облёкся в чёрные ризы».
Не легко да и не хотелось бы смиряться с такой чрезмерной плотностью изложения событий. Тут ведь, даже по беглой прикидке, речь идёт не об одном и не о двух десятилетиях человеческой жизни. А как минимум о трёх. Как бы стремительно ни развивался Мефодий, но василевс не мог поручить юнцу в управление целое княжество, входящее в состав империи, к тому же населённое не греками, а пришлыми славянами.
Впрочем, догадок, предположений и недоумений это коротенькое начало жития порождает столько, что нельзя не остановиться хотя бы на главных из них.
От какого всё же года вести отсчёт последующим событиям жизни Мефодия? Где он учился — только ли в Солуни? Или доучивался сверх того в Константинополе, где и мог обратить внимание на его успехи тогдашний василевс?
Кто именно был этот василевс?
Ясно, что им никак не мог быть Михаил III, прозванный современниками Пьяницей. Этот Михаил, с именем которого будут связаны главные события жизни братьев, родился около 840 года, полновластным правителем стал лишь в 856 году, а в пору его несовершеннолетия в царствующем граде правила его мать августа Феодора. До неё же правили соответственно Михаил II, по прозвищу Травл, то есть Шепелявый, и после него Феофил, супруг Феодоры. Михаил-дед сидел на троне с 820 по 829-й, Феофил — с 829 по 842 год.
Современные исследователи считают, что одарённый юноша из Солуни вряд ли мог совершить столь стремительную карьеру при косноязычном, малограмотном и мужиковатом Михаиле Травле, который, говорят, превосходно разбирался в жеребых кобылах, ослах и свиноматках, но очень поверхностно — в людях. А вот при Феофиле быстрое выдвижение Мефодия выглядело бы куда естественнее. Не в пример отцу, этот император благоволил к талантливым и некорыстолюбивым подданным.
Свяжем и мы со временем Феофила почти феерическое превращение юноши, пусть и чрезвычайно одарённого, в управителя целой областью империи. Тем более что такой привязке не противоречит ещё один литературный памятник житийного жанра, посвященный старшему из солунских братьев, — так называемое краткое или «Проложное житие Мефодия».
Именно оно даёт некоторые необходимейшие подсказки. Во-первых, уточняет его автор, когда молодого человека поставили правителем (воеводой) в славянскую область, ему было 20 лет. Не менее значимо и следующее уточнение: прослужил в этой должности Мефодий целых десять лет.
По византийским обычаям той эпохи воинскую службу начинали восемнадцати лет от роду. Итак, Мефодий, избрав карьеру отца, друнгария Льва, всего за каких-то два года службы опередил родителя в воинском чине и получил высокое звание стратега. Именно это греческое звание соответствует русскому понятию воевода, упомянутому в кратком житии. По тогдашней табели о рангах архонтом, то есть управителем архонтии — княжества в составе империи, — мог быть только стратиг.