Я глянул на время — половина второго. Пора. Как говорится, сверим часы и почешем усы. И я пошел на операцию, поскольку мой объект был невдалеке.

Мой объект был Вячиковым «Запорожцем». И то: я с него глаз не спускал, Василий тоже парень зоркий. Когда гнались-то… А не усмотрели. Тут оптический обман или же закавыка. Вот я и надумал заглянуть в его нутро на всякий случай.

«Запорожец» белел на своем месте. Ни прохожих, ни поющих, ни гуляющих… Во всем доме лишь одно окошко светится, да и то, видать, от ночника. Тихо, поскольку осень и ночь глубокая. Я переложил авоську с обедом из правой руки в левую и подошел…

Дверцы, конечно, заперты. Для хорошего автослесаря эти замочки, что для коровы цветочки. Кое-какие железки я прихватил, а насчет звуковой сигнализации сомнений не было — зачем она? Во-первых, на такую рухлядь никто не польстится; во-вторых, кому сигнал-то подавать, коли Вячик тут не живет?

Замочек хрустнул. Я огляделся, приоткрыл дверцу и юркнул в машину. Нет, не годный я для воровского дела — сердце стучит и руки подрагивают, будто я грузовик спиной домкратил. А ведь не труслив. Видать, все дело в уверенности, которая из правоты вытекает. Как-никак в чужую собственность проник, хоть и не с целью баллоны снять или стекло вынуть.

Унял я сердце и огляделся, поскольку свет от фонаря на углу долетает. И чего же увидел? А ничего. Пустая машина, как брошенная. Даже в бардачке голо, где уж завсегда навалено всякого-якого. Зряшная моя операция.

Я осмотрел пол, пошарил за спинкой сидений, глянул под них… И отшатнулся, ударенный ужасом, — под водительским сиденьем лежала голова…

Откуда-то взявшийся пот скатился на переносье. Руки не могли найти себе места — хотели что-то сделать, а не знали что. Ведь показалось? Откуда тут голова? И я собрал силы и глянул еще раз…

Голова Вячика. Только почему-то без лица. Значит, не голова. Я легонько ткнул ее носком ботинка — она враз сморщилась обессиленно. Тогда я, осмелевши, схватил ее рукой…

Индейский… как это? Скальп. Нет, не скальп индейский, а парик королевский, Вячиков локоноподобный.

Вон оно что… Так вон оно что! Не только чужое имя, но и чужая внешность. И мы с Василием его не упустили, а он в машине переодевался, посему жильцы дома его в личность и не знали. Вернее, они-то его натуральную личность знали — это мы на складе не знали. Это ж надо — сплошная фальшь. И очки темные, и усики, и шепелявость с картавостью, и походка волочащая…

А зачем? Тут и к гадалке не ходи. Коли личность маскируется и работает на дефицитном складе, то что? Да ворует. Нам не надо дефицит — от него аппендицит.

Положил я парик на место — видать, запасной, видать, забыл его по неосторожности. Ну что ж, Вячик, сделаем тебе сюрприз, называемый засадой. Приедешь ты завтра сюда, выйдешь уже видоизмененный из машины, а я к тебе навстречу — мол, приветик, товарищ кибернетик! А еще лучше встретить с работниками милиции, с Петельниковым. Только сперва я должен выступить — мол, приветик, товарищ кибернетик…

Вылез я из машины и замочек аккуратненько запер. И тут закавыка — время третий час ночи, транспорт не ходит, и до дому километров десять. А что делать? Отпешедралил. В пятом часу прибыл…

Мария, как и подобает жене, поднялась встретить, хотя и ждала меня часам к восьми. Объяснил ей, что ночные смены покороче.

— Чаю попьешь?

— И поем заодно. — Радость во мне бурлила от моей ловкой операции.

— Волчий у тебя аппетит, Коля.

— Почему волчий?

— Увесистый завтрак брал, а и прошло всего четыре часа…

Я обомлел: увесистый завтрак вместе с термосом остался в белесой машине.

Но спать я лег, поскольку возраст у меня для ночных приключений неподходячий. Найдет мою провизию — ну и найдет. Мало ли кто подложил ему покушать? Скажем, добрый человек. Или девица влюбленная.

Проспал до трех дня, но тяжело. Какие-то невиданные упыри снились, с синими ртами, в париках… Все пикировали на меня, пикировали, как «фокке-вульфы» какие. Я отбивался, но было душно. Эти упыри не кусали, не били и не рвали, а как-то ухитрялись давить прямо на сердце. Тяжело было, и дыхание перехватило.

Проснулся я в настроении хуже некуда. Не потому, что снов боюсь, а потому, что верю в них. Поскольку сбываются. Конечно, не тютелька в тютельку: не будут сегодня упыри клевать меня в сердце… Но намек подан.

Я вот байку вспомнил про себя, вернее, не байку, а чистую быль, хотя все мои байки на былях замешаны…

…В начале июня одна тысяча девятьсот сорок первого года приснился мне сон, который век не забуду. Чистая, глаженая кровать, застеленная, с думочками, с никелированными шарами. А посреди кровати лежит огромный, больше таза, человеческий глаз и вращает своим бельмом. И так мне стало жутко, что припустил я из комнаты. Хотя глаз остался на кровати, да жуть его вослед бежит и по городу растекается так, что не уйти и не спастись. И люди-то мечутся по улицам в гробовой молчанке, а выхода нет… Проснулся я в поту. А через две недели война началась. Ну?

Говорят, пережиток. Так сказать, сны и сновидения. Нет, мол, у подобных снов научной базы, а лишь одни совпадения… А я базу-то подведу.

Перед войной похожие сны не одному мне виделись. И вот почему… Подлый Гитлер принял в своем логове решение напасть на нас. У него злобы столь, что она потекла на расстояния, вроде вирусного гриппа. И достигла нас, и втемяшилась во многих — вот и вещие сны, вот и ночные страхи…

— Садись чай пить, — велела Мария.

Было малиновое варенье, сахар колотый, сушки, пироги с яблоками и конфеты «Зоологические» со зверями — не в начинке, а на обертке. Только вкус чая для меня отсутствовал, поскольку думы все притупили.

— Генка звонил, спрашивал, почему не заходишь.

— Зайду.

Ежели Вячик живет под чужой личиной, то зачем? Чтобы свою скрыть, истинную. А для чего гримируется под французского мушкетера? Опять-таки чтобы настоящее лицо не показывать. И опять-таки зачем?

— Веста ему шарф вяжет.

— У него ж их пара…

— Покупные. К твоему сведению, любят мужчину или нет, можно узнать по шарфу. Если вязан женой, то любят.

— А мой-то, серенький, в мелкую дрипочку, вязан или как?

— Неужели куплен?

А зачем парик?.. Для воровства. Вот так бестия! Он-то украдет, а все шишки повалятся на подлинного Вячеслава Андреевича Коршунка. Задумано хитро. А кто он на самом деле, этот лже-Вячик, никому не ведано. Только вопрос: как он и что ворует? Через охрану муха не пролетит — сам видел, как его машину проверяли.

— Коля, ты не занемог?

— Где ж занемог, ежели пятый кусок пирога уминаю…

— Вид у тебя нахохленный.

— Это от переедания.

С другой стороны — закавыка. Допустим, что он спер паспорт, заделался Коршунком и ворует под его марку… Но подлинный-то Коршунок при случае скажет правду — мол, я не я, и лошадь не моя. Иль тут комбинация позамысловатее и не по моим зубам?

— И баек что-то не рассказываешь. — Мария все ко мне присматривалась.

— Это можно, — вздохнул я, как лошадь в конюшне.

…Был у нас в автохозяйстве мужик — по характеру не приведи господи. Со всеми перелаялся, включая директора. Ну и ушел. В больницу устроился по хозяйственной части. И врачей собачил, и нянечек, и больных — как ходячих, так и лежачих. Само собой, его выперли. В школу пошел тоже насчет хозяйства. Так пионеров обзывал. Попросили его вон. Потом вроде бы могилы копал. Однако умудрялся обругивать и траурную процессию, включая усопшего. В конце концов, устроился бедолага продавцом на рынке, но собачиться не перестал. И что — зажил себе спокойно. Благодарности ему, премии. Поскольку считается, что ругань продавцу к лицу, как соль к яйцу. Ну?

— Что ну?

— Нашел себя мужик.

— К чему рассказал-то, Коля?

— А к тому, что ошибочно я специальность выбрал.

— Кем же ты хотел бы стать?

— Милиционером, Мария.

— Господи!

С другой стороны, Гузь ведь начеку. Смотрит в оба. Придешь — взглядом ощупает, и уйдешь под его прицелом. Ежели только Вячик — пока будем так его называть — не сварганил такой способ выноса, что никому и в голову не придет. Скажем, прячет замшевый пиджак в выхлопную трубу. Не зря я байку про ворующую таксу ему рассказал.