Но по словам самых ортодоксальных историков город Судак с 1365 года был Генуэзский, а с 1475 года — турецкий город. Значит это написано не ранее 1480-1500 года. А каким же образом говорят, что Ибн-Батута путешествовал между 1302-1377 годами?

«Потом, — продолжает сын Батуты, — мы прибыли к городу, известному под именем Баба-Салтук (т. е. отец Салтук[272]). Баба имеет у них такое же значение, как у Берберов (т. е. папа, отец); они только резче произносят букву „б“. Салтук — пишется это имя через „сал“, „ту“ и „к“ — был, говорят, прорицатель, и про него рассказывают такие вещи, которые запрещает закон. Этот город самый крайний из турецких городов; между ним и между первыми владениями византийцев 18 дней пути степью, без всякой оседлости, в том числе 8 дней без воды. Запасается для них вода и везется в мехах и бурдюках на арбах...

В половине Дзуль-каады (июль 1334 году) мы вступили в степь. С того дня, когда нас покинул царь, до начала степи мы ехали 19 дней и были на остановках 5 дней... После этого мы прибыли в крепость Махтули; это первые владения византийцев — пишется имя ее через „ма“, „х“, „ту“ и „ли“. Так как византийцы уже слышали о приезде этой царицы в их край, то в крепость прибыл Кефали (голова) Никула Византиец с большим войском и большим угощением, а из дворца отца ее, царя Константинопольского, приехали дамы и акушерки.

Между Махтули и Константинополем 22 дня пути; из них 16 дней до пролива и 6 дней до Константинополя... Находившимся в свите хатуни туркам стало ясно, что она обратилась к вере своих предков и желает остаться при своем отце, и они попросили у нее позволения вернуться в свою землю. Она дала им позволение, одарила их богатыми подарками и отправила с ними, для препровождения их восвояси, князя, называвшегося Саруджа малый (Сережа?) с 500 всадниками».

Вместе с ними, — по словам сына Батуты, — поехал обратно в Дештское царство и он, и так описывает тогдашнюю погоду[273].

«Было это во время сильной стужи. Я одел три шубы и две пары шаровар, из которых одна была с подбоем. На ногах у меня была шерстяная обувь, поверх ее обувь, подбитая холщевой материей, и сверх этого обувь из лошадиной кожи, подбитой волчьей шкурой... Когда я умывал лицо свое, то вода, прикасаясь к бороде моей, замерзала; я дотрагивался до нее и с нее падало нечто вроде снега. Вода, которая текла из моего носу, тоже замерзала на усах. Вследствие множества платья, которое было на мне, я не был в состоянии влезать на арбу, так что меня подсаживали мои спутники.

Я прибыл в город Хаджи-тархан (Ас-траханъ), где мы покинули царя Уза-бека. Оказалось, что он уже уехал и поселился в столице своего царства. Мы ехали по льду реки Итили и соединенным с нею водам три дня. Река была замерзшая. Когда мы нуждались в воде, то отламывали кусок льду, кидали его в котел, где он опять становился водой и мы пили ее и употребляли на варку.

Приехали мы наконец в город Сарай[274], — имя его пишется через „са“ и „рай“. Известен он под именем Сарая-Берке. Это столица царя Уза-бека. Зашли мы к царю и он расспросил нас о том, как мы съездили, о царе Византийском и о городе его. Мы сообщили ему обо всем этом и он приказал дать нам пропитание и помещение».

Так калейдоскопически перемешиваются у Ибн-Батуты правильные сведения с нелепостями и сухие описания с романтикой. И вот мы подошли к самому нелепому по географическим условиям месту.

«Город Сарай, — пишет он, — один из красивейших городов, достигший чрезвычайной величины, на ровной земле, переполненный людьми, с красивыми базарами и широкими улицами. Однажды мы поехали верхом с одним из старейшин его, намереваясь объехать его кругом и узнать объем его. Жили мы в одном конце, выехали оттуда утром, а доехали до другого конца только после полудня, совершили там молитву полуденную, поели и добрались обратно до нашего жилища не раньше, как при закате[275]. Однажды мы прошли его в ширину; пошли и вернулись через полдня, и все это сплошной ряд домов, где нет пустопорожних мест, ни садов. В нем 13 мечетей для соборной службы; одна из них шафийская. Кроме того, еще чрезвычайно много других церквей. В нем живут разные народы, как то: Монголы — это настоящие жители страны и владыки ее; некоторые из них мусульмане; Асы (они оке Узы и Озы, откуда и имя царя Уз-бек, а по-русски Оз-бяк), которые мусульмане; Кипчаки черкесы (старинное название казаков от города Черкасы на Дону), Русские и Византийцы, которые христиане. Каждый народ живет в своем участке отдельно; там и базары их. Купцы же и чужеземцы из двух Ираков, из Египта (!!), Сирии и других мест живут в особом участке, где стена ограждает имущество купцов.

Царский дворец называется Алтунташ (Златоглавый), Алтун пишется через „а“, „л“, „тун“ и значит золото, а таш пишется через „та“ и „ш“ — значит голова.

Есть там келья правоведа, ученого имама Номан-еддина Эль-Харезми. Я видел его; это один из отличнейших шейхов, прекрасного нрава, благородной души, чрезвычайно скромный и чрезвычайно строгий к обладателям мирских благ. Царь Уз-бек каждую пятницу приходит навещать его, но имам не выходит к нему навстречу и не встает перед ним. Царь садится перед ним, говорит с ним самым ласковым образом и смиряется перед ним, а шейх поступает противоположно этому. Совсем иное было обхождение старца с факирами, нищими и странниками: он относился к ним снисходительно, говорил с ними ласково и оказывал им почет. Он почтил и меня — да воздаст бог ему добром! — и прислал мне тюркского невольника. Я был личным свидетелем одной его благодати. Хотел я из Сарая поехать в Харезм, но он сказал мне:

— Тебе придется остаться.

А я все-таки решился ехать, и вдруг сбежал у меня слуга и я остался. Это одно из явных чудес. А по прошествии трех дней один из моих спутников нашел этого сбежавшего слугу в городе Хаджитархане (Астрахани) и привез его ко мне. И только тогда я отправился в Харезм. Между ним и столицею Сараем степь в 40 дней пути. По ней не ездят на лошадях вследствие недостатка корма; арбы возят там только верблюды. Из Сарая мы ехали 10 дней и прибыли в город Сарай-джук (Сарайчик[276]). Джук пишется через „джу“ и „к“ и значит маленький, так что Сарай-Джук значит Сарай Малый. Он лежит на берегу большой и быстрой реки, которая называется Улусу — пишется через „у“, „лу“, „су“ — что значит „великая вода“ (река Урал?). На ней мост из судов, как мост Багдадский. У этого города кончилась наша езда на лошадях, везущих арбы. Мы продали их там и для перевозки арб наняли верблюдов.

У едущих по этой степи в обычае быстрота, вследствие недостатка свежей воды. Верблюды, которые пересекают степь, большею частью погибают, а теми из них, которые остаются в живых, пользуются только на другой год, после того, как они потучнеют. Вода в этой степи встречается в известных водопоях через два-три дня. Это вода дождевая и скопляющаяся в песчаной почве (что явно невозможно). Пройдя эту степь, мы прибыли в Харезм».

Но такого города в Азии нет, лишь по маршруту ясно, что автор называет так Хиву. Почему же такое название, когда в самой Хиве никто его не знает? Обращаясь к древней истории, мы видим что Ха-резмом у классиков называлась страна царства Ахемонидов (Безбрачников), которую историки эпохи Возрождения поместили без особых доказательств в этой самой местности. Но ведь Харезмское царство, — говорят нам, — исчезло с лица земли еще до начала нашей эры? Как же это имя воскресло у сына Батуты? Почему он не называет этого города просто Хивой, а по классически? Вот как он описывает его:

«Это один из самых больших, значительных и красивых Турецких городов, богатый славными базарами, просторными улицами, многочисленными постройками, отборными красотами. Он точно колеблется от множества своих жителей и волнуется от них, как волна морская. Однажды я поехал по нему верхом и заехал на рынок. Забравшись в средину его и доехав до крайнего предела давки на место, которое называется шаур, я не был в состоянии пробраться через него вследствие множества народа. Я растерялся и возвратился лишь после больших усилий. Один из народа сказал мне, что в пятницу на этом рынке бывает меньше давки, потому что Харезмцы запружают в этот день Кайсарийский[277] базар и другие рынки...