Однако она и сама попалась в ловушку этой извращенной игры, сама хотела слепоты, ибо мысль о неминуемой катастрофе была для нее непереносима; в этой добровольной слепоте она черпала силы для своей тордости, для того, чтобы оставаться такой, какой была всегда: женщиной, которая даже в худшие моменты умеет ответить судьбе и, вступив с ней в спор, оставить последнее слово за собой.
Наконец, Клеопатра просто не могла отступить. Она слишком хорошо знала, что участь ее определилась в тот день, когда Антоний женился на Октавии, а сама она решила любой ценой вернуть любимого и никогда больше не отпускать от себя. Именно в тот день она совершила ошибку, обрекла себя на войну. Ибо она, хладнокровный и ясно мыслящий игрок, в тот момент под влиянием страсти позволила себе смешать все: величие Египта и свое собственное величие, любовь к Антонию и жажду власти, желание славы и плотское желание.
Но она была не из тех женщин, кто оглядывается назад, она никогда не испытывала угрызений совести или сожалений, и именно это помогло ей выжить, уничтожить «змеиный выводок» и вынести тяжелейшие испытания: изгнание, смерть отца, убийство Цезаря. Жребий брошен, как когда-то сказал император. Однако царица еще может попытаться сыграть ва-банк; а чтобы забыть, что имеет все шансы проиграть партию, будет и дальше опьянять себя иллюзиями.
И все же, хотя бы время от времени, к ней должно было возвращаться прежнее здравомыслие: например, когда в лагере Антония свирепствовали болезни или учащались случаи дезертирства. Но в такие моменты она превращала слепоту в акт мужества, принуждая голос разума к молчанию; или использовала свой интеллект, чтобы найти единственное средство, позволяющее в подобной ситуации не падать духом, — юмор. За катастрофу она мстила единственным известным ей способом, не связанным с кровью, — смехом; а потом вновь заставляла себя забыть все уроки своего долгого жизненного опыта, начиная с тех, которые получила от Цезаря, в период Александрийской войны.
Тогда, семнадцать лет назад, когда она день за днем следила в своем дворце за всеми перипетиями сражений римских кораблей с египетским флотом, царица ясно поняла: более, чем любая иная война, война на море требует от полководца способности рационально мыслить. Однако теперь она упрямо повторяет, что, даже если Антоний проиграет сухопутную битву, он все равно победит на море и в итоге восторжествует над противником. А ведь она прекрасно знает — с тех пор, как они живут вместе, — что Антоний всегда был тактиком, а не стратегом, и что великие битвы, в которых он отличился, например осада Алезии или разгром белгов в Артуа, были операциями, с начала и до конца разработанными Цезарем. Что же касается других войн, то, по большей части, он побеждал в них благодаря своему легендарному таланту организовывать кавалерийские атаки, благодаря грубым ошибкам своих противников или значительному численному превосходству своих войск. Однако на сей раз ему предстояло столкнуться с очень коварным противником; сухопутные силы врага лишь немного уступали его собственным; на море же ситуация складывалась скорее в пользу Октавиана. Его четыреста кораблей были совершенно готовы к бою, тогда как пятьсот кораблей Антония не имели достаточного вооружения и более половины из них составляли тяжелые транспортные суда…
Но Клеопатра не желала об этом думать; она упорно игнорировала и тот факт, что сообщение с Египтом всецело зависит от надежности созданной Антонием длинной линии укрепленных портов, которая тянулась от Корфу через Крит к Киренаике. Корфу они безрассудно оставили перед наступлением зимы, и Агриппа поспешил занять остров; теперь ему достаточно было овладеть еще хотя бы одним из этих фортов, и вся их линия обороны рассыпалась бы, как карточный домик.
И все же царица упорно отрицала приближение катастрофы; а ведь обычно именно потому, что люди закрывают глаза на возможность изменения ситуации к худшему, это худшее в конце концов происходит.
Мы ничего не знаем о том, как она жила на протяжении этих шести месяцев, проведенных в армии Антония, как приспосабливалась к лагерному порядку, к суровой военной дисциплине. Известно лишь, что ни одно решение не принималось без ее согласия и что ее тело, как и ее дух, успешно противостояли всем обрушивавшимся на лагерь несчастьям: дизентерии, жажде, малярии и, главное, отчаянию. С начала марта и до момента битвы, до конца августа, почти все поступавшие в штаб известия были плохими. Еще до открытия морской навигации Агриппа, во главе эскадры Октавиана, совершил бросок к Пелопоннесу и захватил врасплох крепость Метону, находившуюся в центре оборонительной линии Антония. Царь-мавр, начальник тамошнего гарнизона, пал в сражении. В результате одной этой операции Агриппа нарушил их сообщение с Египтом.
С этого момента армия Антония могла кормиться только за счет поборов с греческих территорий. Однако, вопреки его ожиданиям, местное население не хотело идти ему навстречу: греки как будто забыли, что являются подданными Римской империи, и не желали голодать ради того, чтобы набить желудки солдат, сражающихся в междоусобной войне. Пришлось прибегнуть к реквизициям; работать носильщиками принуждали всех способных к этому людей, которых удавалось найти, — вплоть до случайных путников на дорогах.
Потом в течение нескольких недель Агриппе удалось захватить большую часть фортов Антония, расположенных вдоль береговой линии Греции: Левкаду, Патры, Итаку, Кефаллению, Коринф, Закинф. На сторону противника переметнулась и Спарта. Крит пока еще оставался верным Антонию; но на его помощь нельзя было рассчитывать: поговаривали, будто в его войсках и среди его жителей имеются сторонники как той, так и другой партии. Из всех своих позиций Антоний сохранил, кроме Актия, только мрачный залив на юге Пелопоннеса, у мыса Тенар.
Получив это известие, Октавиан, который до тех пор из осторожности не покидал пределов Италии, решил пересечь море вместе со своими легионами. Ему это удалось без труда, и вместе со своей двадцатичетырехтысячной армией он начал продвигаться к входу в залив, в котором все еще стоял на якоре флот Антония.
Но даже в этот момент, когда опасность, наконец, обрела отчетливую, осязаемую форму, царица упрямо противопоставляла фактам свой разрушительный смех. Узнав, что Октавиан, по пути к их лагерю, остановился в местечке Торина — на ее языке так называлась ложка с длинным черенком, которой размешивают рагу или кашу, — и заметив, что Антоний помрачнел, она бросила ему одну из своих шуточек, имеющих непристойный подтекст: «Ничего страшного! Пусть себе сидит задницей на мешалке!»
А между тем Октавиан подходил все ближе; и в одно прекрасное утро они увидели, как он разбивает свой лагерь прямо напротив них, на другом берегу залива, там, где имеется открытая бухта, в которой и бросили якорь его суда. Со своего холма он мог наблюдать за происходящим вокруг; туда не доходили ядовитые испарения с залива и не долетали комары; наконец, в отличие от людей Антония, солдаты Октавиана не страдали от жажды: недалеко от их лагеря из земли бил источник.
Однако не в этом заключалось самое худшее: главное, флот Антония все еще находился в глубине залива. Антоний хорошо укрепил свою позицию, но факт оставался фактом: поскольку армия и эскадра Октавиана контролировали выход из залива, он, Антоний, оказался в положении осажденного, а его флот был блокирован.
Осознал ли Антоний свою ошибку, понял ли, что предстоящее столкновение не будет иметь ничего общего с двумя великими сражениями времен гражданских войн — битвами при Фарсале и при Филиппах? Судя по всему, нет: вплоть до начала августа он, кажется, не сомневался в том, что вовлечет Октавиана в сухопутное сражение и разгромит его тем же способом, каким Цезарь уничтожил Помпея, а сам он, десять лет назад, — Брута и Кассия.
Поэтому он возвел вторую линию укреплений, привел в порядок все свои оборонительные сооружения, но по-прежнему не обращал внимания на ядовитые испарения ближайших лагун, заражавшие его лагерь; он также не придавал должного значения тому факту, что весной и летом туман над заливом мешает следить за передвижениями противника. Клеопатра же, как обычно, поддерживала его иллюзию, позволяла ему думать, что он сумеет навязать Октавиану удобный для себя план действий и уничтожит его, как многих своих прежних противников, посредством блестящей кавалерийской атаки.