У помянутая в этих тревожных выступлениях крайняя жестокость появилась на завершающем, самом отчаянном этапе вспыхнувшего крестьянского сопротивления. Учителей почти безнаказанно могли оговорить, их окружали сплетни и пересуды^{57}. Учитель Услистый старался объединить бедняков, проводил «твердую классовую линию», активно участвовал в антирелигиозных кампаниях. В отместку крестьяне обвинили его в пьянстве, присвоении школьной собственности и рукоприкладстве на уроках. Даже местный партийный секретарь поверил наговорам и добился пятилетнего тюремного срока для Услистого. Апелляции в районный суд и профсоюз не принесли результата. Когда Услистый пожаловался в Верховный суд, обнаружились «скрытые классовые мотивы» у его гонителей, и приговор отменили. В Западной области крестьяне распространяли компрометирующие Полякова слухи: будто он «подрывает авторитет педагога». Учитель Рогинский сбежал из деревни близ Костромы после того, как крестьяне засыпали жалобами на него местное начальство, а такой же поток кляуз вынудил школьных руководителей Зайцевского района снять с работы учителя Круглова. В деревне около Ижевска учительница Лобанова отвергла сексуальное посягательство одного начальника, который в отместку пустил слушок, будто она безобразно ведет уроки^{58}. Учителя ничего не могли поделать с такими вроде бы безобидными наговорами и слухами, так как нуждались и в поддержке крестьян, и в защите властей. Клевета и кляузы оказались эффективным оружием, потому что подрывали авторитет учителей как в самих деревнях, так и в обществе в целом.

Если же разного рода инсинуации не приносили результата — наступал черед физического насилия. На юге России учителя слышали в свой адрес угрозы: «Убирайся немедля из деревни или разрубим тебя на куски», «Если попробуешь зарегистрировать нашу скотину, будешь убит, и советская власть тебе не поможет». Полякова сначала пытались очернить, а потом угрожали убить. В Ульяновской области учитель Мишутин подсказал представителям власти, кого из односельчан следует лишить гражданских прав. Через несколько дней произошло несколько покушений на его жизнь и поджог дома, когда он был внутри, причем двери забили досками, чтобы он не смог выйти. Две смоленские учительницы — Королькова и Смирнова — агитировали на сходе за вступление в колхоз и подверглись нападению. Узбекский учитель Жаде закрывал мечети и помогал создавать колхозы, его жестоко избила толпа с криками «спасайте веру». Милицейскому наряду, несмотря на предупредительные выстрелы, разогнать толпу удалось не сразу^{59}.

На учителя могла ополчиться большая группа крестьян или даже вся деревня. В январе 1930 г. шестьсот крестьян, по большей части женщин, сорвали собрание, посвященное коллективизации, и атаковали президиум, в котором были чиновники и один учитель. В марте 1930 г. агенты НКВД на Украине сообщали, что крестьяне требуют убрать из деревни учителя, ликвидировать колхоз, вернуть все права кулакам и уволить местное начальство. В апреле 1930 г. сибирские крестьяне открыто добивались «уволить учителей Киселева и Шварца, потому что они заставляют людей голосовать за высылку [кулацких семей]»^{60}.

Некоторые учителя заплатили жизнью за свою деятельность. Учительница Разгуляева, работавшая в отдаленной сибирской деревне Мартюшево второй год, активно участвовала во всех политических кампаниях (продразверстка, борьба с кулаками, выборы сельского совета). В 1929 г., когда арестовали местного председателя сельсовета, Разгуляева поклялась увеличить темпы хлебозаготовок и заверила, что все планы к концу страды будут выполнены. Кулаки начали ей угрожать. К середине осени планы хлебозаготовок были перевыполнены. 31 октября Разгуляева дома проверяла работы учеников, ее убили выстрелом через окно. За это преступление перед судом предстали тринадцать человек, в т. ч. все члены сельсовета. Их обвинили в том, что они не защитили учительницу-активистку и тем самым не выполнили свои обязанности. На похороны пришли пятьсот человек^{61}. Согласно официальным данным, в 1928-1929 гг. погибли 150 учителей, с января по июнь 1929 г. больше 200 человек подверглись нападениям и еще сотни — угрозам, травле и преследованию^{62}.

Советское правительство обещало суровую кару всем, кто нападает на учителей. В августе 1929 г. Народный комиссариат юстиции определил убийство, избиение или преследование учителей-активистов как «террористические акты», которые «противодействуют культурной, общественно полезной деятельности учителей» и которые совершаются «на почве классовой борьбы в деревне»^{63}. Преступники, подобные тем, которые напали на учительницу Соколову, строго наказывались. В 1929 г. суд Омского округа приговорил к смертной казни Глубоковского и его сына за убийство учителя Смирнова. В начале 1930 г. один кулак и его сын также были приговорены к расстрелу за покушение на учительницу-активистку Тюшену. В Москве за покушение на учителя-комсомольца Якова приговорен к смертной казни крестьянин Михин, а его сын — к пяти годам заключения. В 1931 г. крестьянина-бедняка Забарева отправили в ссылку за подготовку «террористического акта против активиста-учителя»^{64}.

Покушения и убийства, как и другие проявления агрессии в отношении активистов, были непременной составляющей жизни учителей и работы на школьном фронте. Насилие со стороны властей в ходе коллективизации и борьбы с кулаками порождало в ответ сопротивление и акты возмездия. Судя по жестоким нападениям на учителей, крестьяне видели в них представителей советской власти. Немногие учителя действительно стали жертвами покушений, но публичное признание властями таких актов насилия говорит как о незащищенности человека в то время, так и об общем разложении села под напором внешних сил[3].^{65} Однако как бы ни угрожали им «антисоветски настроенные» крестьяне, но не меньше, а то и больше страдали учителя от равнодушия, хамства и даже гонений со стороны советских чинуш, о чем мы поговорим дальше.

Учителя как жертвы советской власти в деревне

Горький опыт Петрухиной показывает, что учителя оказались между молотом (советской властью) и наковальней (ее противниками). В деревне около Тамбова Петрухина разучивала с детьми революционные песни, отказывалась закрывать школу в религиозные праздники и активно участвовала в сельхозкампаниях. На все это уходило много времени, а вот школьные дела отошли на второй план, и повышать свою квалификацию, политическую подготовку учительница не успевала. Выведенные из себя ее бурной деятельностью, крестьяне-«антисоветчики» начали ей угрожать, бросали камни в окна ее дома и засыпали жалобами на нее как педагога местные власти. Другая учительница этой деревни, молодая комсомолка Лошакова, открыто встала на сторону зажиточных крестьян, а Петрухину объявила «враждебным элементом».

Началось разбирательство, Петрухина обратилась за помощью в районную и областную партийную организации. Но местные советские чиновники уличили Петрухину в продаже проса со школьного участка (она утверждала, что на вырученные деньги собиралась купить учебники), уволили ее и предъявили обвинение в воровстве, спекуляции и организации вместе с кулаками контрреволюционной группы. Делу Петрухиной посвятил свою статью в «Правде» Д. Заславский; он писал, что местные власти попались на удочку кулаков и напрасно уволили преданную делу партии и своей профессии учительницу. Процитировав последнюю строчку ее письма: «Я так устала!», — Заславский пишет, что ее судьба типична для учителей, не дождавшихся защиты местных властей от кулаков. Буквально через неделю после публикации статьи тамбовский прокурор инициировал расследование этой истории и пообещал, что все виновные предстанут перед судом. Между тем Петрухина уехала в Ленинград, чтобы оправиться от полученного в деревне нервного расстройства, а комсомолку Лошакову перевели в другую школу^{66}. Первыми атаковали Петрухину противники советской власти, а решающие удары — увольнение с работы и уголовное преследование — ей нанесли представители того самого советского государства, которому она верой и правдой служила.