Как и боялись Карл и Женни, нищета сделала свое дело: несмотря на все их усилия, 19 ноября 1850 года их младший сын Генри — Гвидо — умер от пневмонии в их грязной и холодной трущобе в Сохо, не прожив и года. Это был первый ребенок, которого они потеряли. Будут и другие, на той же самой улице. Снова беременная, Женни говорит о «несчастье, которое ее поджидало и перед которым всё погрузилось в небытие». Карл перенес всю свою любовь на Эдгара, которому было чуть больше двух лет. Он воображал себе, что вскоре между ними возникнет та мощная связь, какая была у него с отцом. Он также понимал, что старается воссоздать с Энгельсом отношения, которые могли бы у него быть с Германом, покойным братом, который был как раз ровесником Фридриха.
Через несколько дней после смерти Гвидо, еще не оправившись от горя, Карл получил ответ от Ротекера: материальное положение эмигрантов в Нью-Йорке еще хуже, чем в Лондоне. Издавать там газету на немецком языке нет никакой возможности, разве что привезти с собой кучу денег. Так что приходится остаться в Лондоне и ждать, пока что-нибудь не произойдет во Франции или в Германии.
Потрясенный нищетой своего друга, а главное, смертью Гвидо, Энгельс пошел на огромную жертву: уехал из Лондона, чтобы работать на семейном предприятии в Манчестере. Фридрих, наверное, полагал, что жизнь в Лондоне слишком трудна, а революция слишком далека. Но он, верно, уже понял, что никогда не сравнится с Карлом по уму, и принял мудрое решение служить ему: так он заработает побольше денег и поделится с Карлом своим жалованьем и материальными компенсациями. Это решение окажет определяющее влияние на жизнь и того и другого. Хотя позже эпигоны Энгельса попытаются ставить их наравне, Фридрих понимал, что не обладает гигантскими интеллектуальными способностями своего друга. Покинув Лондон, чтобы исполнять должность начальника предприятия, которая была ему ненавистна, Энгельс отказался от положения заурядного члена пишущей братии во имя того, чтобы снабжать деньгами уникального ее представителя. Став «Троянским конем в цитадели капитализма», он к тому же будет снабжать Карла важными данными для его научной работы и очень часто приезжать к нему в Лондон поговорить. Оба станут отныне переписываться почти каждый день, и так двадцать лет. В истории идей нет другого примера подобного самопожертвования. Фридрих не пересмотрит своего решения, хотя оно ему дорого обошлось.
Начиная с декабря Фридрих присылал Карлу из Манчестера, где ему жилось гораздо лучше, чем в Лондоне, в среднем по 15 фунтов в месяц, то есть гораздо больше средней зарплаты рабочего, что позволяло продержаться семейству Маркс и их служанке Хелен Демут. Условия жизни значительно изменились: в ней появилась определенная стабильность; уже не нужно было бояться выселения, пропитание было обеспечено. Вообще-то поэт Фрейлиграт, уехавший из Кёльна одновременно с Карлом и находившийся примерно в таком же семейном положении, зарабатывал в качестве банковского служащего меньше 200 фунтов в год и утверждал, что «никогда не нуждался в самом необходимом». Но Карлу не хотелось, чтобы его дети довольствовались только «самым необходимым». Поэтому в январе 1851 года, благодаря регулярным денежным поступлениям от Фридриха (в виде банкнот, разрезанных надвое и разложенных по разным конвертам) и средствам, привезенным Женни из Трира, Марксы переехали в немного более пригодную для жилья двухкомнатную квартиру в доме 64 на той же Дин-стрит. Тем не менее Карл называл их положение «horrifying enough» («достаточно ужасным»).
Тем более снова беременна была не только Женни, но еще и Хелен Демут. И никто не мог от нее добиться имени отца ребенка! Карл же продолжал работать и писать, не думая ни о чем другом. Один из знакомых, навестивших его в январе 1851 года, писал Энгельсу: «Когда приходишь к нему в дом, тебя встречают не приветствиями, а экономическими терминами!»
Чтобы как следует заняться своей книгой по экономике, на которую он заключил договор примерно шесть лет тому назад, Маркс, по совету Энгельса, стал ходить в библиотеку Британского музея. Там он наслаждался покоем и теплом, которых был лишен в своем крошечном жилище, где между двумя беременными женщинами возникали трения. Туда приходили и другие изгнанники, тоже в поисках источников для написания «книги, которая перевернет судьбу всего мира».
Карл изучал там все, что касается денег, заработной платы, капитала, инвестиций, условий жизни рабочих. «Он отправляется туда рано утром, остается там до семи вечера, возвращается домой, ужинает, работает в кабинете, беспрестанно куря», — вспоминал Либкнехт. Женни ни разу не укорит его за то, что он не поступил куда-нибудь на работу. Он все больше и больше увлекался экономикой и все меньше и меньше интересовался политикой. Поэтому когда к нему в штаб-квартиру Союза коммунистов, где собиралось все меньше народу, приехал лидер чартистов Джонс, чтобы поговорить о своих планах преобразования общества «Братские демократы» в Международное социал-демократическое объединение, Маркс не уделил ему должного внимания. Его гораздо больше заинтересовала статья в «Таймс» с описанием путешествия «Блейзера» — парового судна, проложившего первый телеграфный кабель под Ла-Маншем, между Дувром и Кале. Вот это настоящая революция! — думал он. Ах, если бы он мог общаться с Энгельсом по телеграфу, сколько времени бы они сэкономили!
Двадцать восьмого марта 1851 года в новой маленькой квартирке родилась Франциска — пятый ребенок Марксов. Согласно переписи 30 марта, там проживали тогда четверо взрослых (Карл, Женни, Хелен и ее сестра Марианна, приехавшая, чтобы им помогать, и тоже получавшая жалованье от матери Женни) и четверо детей (три дочери и уцелевший сын Марксов); они платили 22 фунта в год как субарендаторы. Хелен так и не раскрыла имени отца своего будущего ребенка.
На следующий день, то есть через три дня после рождения дочери, Карл написал Фридриху, что прочел все, что мог прочесть по экономике, и что ему уже надоело ею заниматься. «Недель через пять я покончу со всей этой чертовой экономикой. И тогда стану писать свою книгу дома. В музее я начну изучать другую науку. Экономика мне наскучила. По сути, эта наука не продвинулась вперед со времен Адама Смита и Давида Рикардо, несмотря на все, что было сделано в отдельных исследованиях, зачастую слишком утонченных». В этом письме он упоминает о «тайне», в которой, как он говорит, Энгельс сыграл свою роль. Он больше не возвращается к этому в следующем письме, но сообщает Фридриху, что поговорит об этом с ним лично, когда друг приедет к нему в апреле. Скоро мы увидим, о какой тайне идет речь.
Энгельс отвечает ему с иронией, но и с большой нежностью и проницательностью: «Пока тебе останется прочитать хоть одну книгу, считающуюся важной, ты не начнешь писать сам». Ведь он хорошо его знает! В самом деле, Карл продолжает читать и все так же откладывает написание книги.
Первого мая 1851 года Карл вместе с Женни и двумя старшими девочками увидел окруженных толпой зевак королеву Викторию и принца Альберта, явившихся на открытие Первой всемирной выставки промышленной продукции под величественными сводами Хрустального дворца, специально выстроенного в Гайд-парке. Карл увидел там огромные гидравлические прессы, печатный пресс, способный выпустить за час пять тысяч экземпляров журнала «Иллюстрированный Лондон», локомотив, развивающий скорость более 100 километров в час, и фотографический аппарат Дагера. Тем летом выставку посетили шесть миллионов человек. В Лондон даже приехала группа из Нью-Йорка: это путешествие было организовано первой турфирмой, созданной в тот год в Лестере Томасом Куком.
Воспользовавшись тем, что на выставку стекались толпы народа, сводный брат Женни послал в Лондон своего лучшего агента Вильгельма Штибера, будущего главу тайной полиции Бисмарка, сурового полицейского, который, как мы увидим, будет преследовать Маркса своей ненавистью целую четверть века. Целью Штибера было проникнуть на заседания Союза коммунистов; он явился на Грейт-Винд-милл, 20, выдав себя за сочувствующего. Он так ловко прошел все проверки, что его даже пригласили в гости к Марксам, в жалкую двухкомнатную квартиру в Сохо, куда допускались только самые верные люди.