Капитанша была строгой, требовательной госпожой, но к Софье, наставнице своего баловня Коленьки, она относилась снисходительнее, чем к остальным слугам. Особенно она дорожила Софьей за рубежом, потому что сама не знала языков, Софья же говорила по-польски и по-еврейски, а к отъезду в Россию свободно объяснялась и по-немецки. И, в общем, у Мишуковых Софье жилось сносно.

Но как придется жить у графини? Шереметьевские дворовые не хвалили своей барыни. Приходилось ожидать всего.

Графиня может не посмотреть на то, что Софья обучалась в монастыре, что служила наставницей, а сделает ее сенной девушкой – быть на побегушках. Или выдаст за какого-либо старого пьяницу, купора, с которым не о чем и слова молвить и который станет еженедельно таскать жену за волосы.

А, может, графиня просто отправит Софью куда-либо в подмосковную деревню обыкновенной задворной крестьянкой.

Это – после всех наук, после рубежа!

Вспомнился рубеж.

Софье живо представились тесные улички Вильны, вечерние колокола костелов и коленопреклоненные молящиеся у Острой Брамы. Здесь всегда у одной из них, нетерпеливо позванивая шпорами, поджидал ее уланский подхорунжий. Здесь он клялся, что убьет себя, если Софья не полюбит его.

Вспомнился далекий прусский Кенигсберг – Длинная Кнейпгофская улица с узкими и высокими – в пять этажей – старыми домами, с красными кирхами, улетающими ввысь остроконечными башенками и шпилями, вспомнился Габербергский форштадт, где в доме купца Меера Рыхтора, они жили.

Вспомнилось, как во время ежегодной ярмарки, под Петров день, она с черноглазым сыном хозяина, Исааком, бродила среди многотысячной, шумной, веселой толпы, смотрела на площади комедиантов, и как Исаак тогда же купил в подарок Софье немецкое зеркальце в серебряной оправе, а вечером у зеленого подъемного моста через Прегель умолял Софью выйти замуж и плакал, точно ребенок.

– Может, и стоило бы остаться там, не ехать назад в Россию? – ехидно сказал какой-то голос.

Но Софья усмехнулась – она знала себя: на одном месте долгое время ей было не усидеть.

Ее тянуло куда-то. И тогда ее тянуло в Россию! И только в любви ее привязанность была сильнее: она многими увлекалась, но любила, думала об одном – Возницыне.

Софья решила завтра же с утра пойти и отыскать московский дом Возницыных.

Она закрыла сундучок и стала стлать на ночь постель, когда дверь широко распахнулась и в келью кто-то стремительно вбежал.

Софья обернулась. Так и есть – она этого ждала – перед ней стоял пьяный игумен, востроносый князь Масальский.

Софья нисколько не удивилась его появлению. Она знала: живя в одном монастыре, они, рано или поздно, должны были встретиться.

А Масальский опешил от неожиданности. Он моргал пьяными глазами, точно не зная, сон это или явь.

– Софьюшка, вы у меня в обители? – обрадованно кинулся к ней Масальский.

– Нет. Я только проездом остановилась здесь на сутки. Завтра еду в Питербурх!

– Зачем вам ехать? Оставайтесь у нас. Мы с вами славно заживем! Я тут – игуменом. Что хочу, то и сделаю! Хотите поставлю вас келаршей? – говорил он, целуя ее руку и пытаясь обнять Софью.

– Теперь не обманешь, это не в Астрахани! – подумала Софья, с отвращением отодвигаясь от востроносого князя.

– Оставьте, не надо! – строго сказала она, высвобождая свою руку и отступая в сторону.

Востроносое курье личико князя передернулось злобой.

– А, загордилась, мишуковская девка! Забыла, как в Астрахани со мной блудила! – уже повышал голос рассерженный игумен.

Софья быстро сообразила – окриком можно испортить дело. Нужно иначе.

– Напрасно, князь, лаешься, – более ласково сказала она, делая шаг к Масальскому. – Ну, чего хочешь, ваше преподобие? – улыбнулась она.

– Ага, образумилась! То-то. Пойди, я тебя поцелую!.. – потянул ее за руку Масальский.

Он хотел поцеловать ее в губы, но Софья увернулась и Масальский чмокнул в щеку. Софья едва сдержалась, чтобы не ударить его.

А Масальский уже обнимал ее.

– Постой, не спеши. Я все устрою! – как будто испуганно озираясь, сказала вполголоса, заговорщицким тоном Софья: – Там, – она кивнула на дверь в келью: – черничка сидит. Я ее вышлю, и мы с тобой останемся вдвоем!

Софья решила как-либо вырваться из его рук и бежать, куда глаза глядят.

Масальский пристально посмотрел на нее (Софья выдержала его взгляд) и, медленно цедя слова, сказал:

– Только не вздумай закрываться – дверь выломаю, хуже будет! – А убегать станешь – нагоню, на цепь посажу! В подвале сгною.

– Да что ты, дурачок? Я и не собираюсь убегать – перебила она Масальского, теребя от волнения его белый шелковый галстух.

– Ну ступай. Да поскорее! – сказал он, выпуская Софью из рук. – Гони ее ко всем чертям, а не то я ее!..

Масальский не боялся отпустить Софью в смежную келью. Как ни был пьян, он помнил, что из каждой кельи выход только один, а в окнах всюду – решетки.

Софья шмыгнула в келью Капитолины.

Закрыв за собой дверь, Софья так и осталась стоять, подпирая плечом дверь – боялась отойти прочь. Лихорадочно соображала: как быть?

Закрыться в келье – выломает дверь, с него станется.

Спрятаться – некуда. В келье, кроме стола, лавок у стены и кровати, на которой безмятежно спала рыхлая Капитолина, ничего не было.

На печь влезть? Увидит: на печи одна лучина.

Решать надо было сию секунду, иначе – всему конец.

Софья еще раз беспомощно оглянулась вокруг.

У самой двери, на гвозде, висели клобук и просторные рясы толстой трапезной сестры Капитолины.

Ненадежное, но последнее средство. Авось!

Софья быстро надела рясу, кое-как вжала в клобук пышные волосы и решительно отворила дверь. Поклонившись до земли игумену, она, не спеша, вышла из кельи.

Возницын не хотел ждать возвращения князя-игумена. Масальский пришел уже в такое настроение, когда он становился вовсе непереносимым.

Возницын надел портупею, взял палаш и вышел из кельи.

Он прошел коридор и уже подходил к выходной двери, когда на него налетела какая-то монахиня. Возницын невольно схватил ее за руки!

– Осторожнее.

Они взглянули друг на друга.

– Сашенька! – вскрикнула монахиня.

Возницын даже не знал, что сказать – так неожиданна была встреча.

– Бежим скорей отсюда! Он догонит! Бежим! – тащила Софья за рукав Возницына.

– От кого ты убегаешь? – спросил он, медленно идя к выходу.

– От Масальского.

– Ты разве пострижена? – удивился Возницын и сам пришел в ужас от этой мысли.

– Нет! Потом расскажу! Бежим, умоляю тебя!

Откуда-то издалека, из кельи, слышался какой-то истошный бабий крик.

Возницын, придерживая одной рукой палаш, поспешил за Софьей.

– Но куда ж ты сейчас идешь? – спросил Возницын, когда они вышли на середину монастырского двора.

Софья остановилась. Она и сама не знала, куда скрыться. Ясно было одно: в монастыре ни в коем случае оставаться больше нельзя.

– Куда угодно, только вон из монастыря.

– Идем ко мне, – предложил Возницын.

– Идем!

Они быстро пошли к воротам.

Сторож, сидевший у ворот, увидев подходивших Возницына и Софью, вскочил с места и услужливо распахнул калитку:

– Извольте, ваше… – начал он, а дальше не знал, как и продолжать: благородие или преподобие. – Коли царица назначила офицера игуменом, может быть этот будет келарем, кто их разберет!

Высунувшись из калитки, сторож глядел вслед этой странной паре до тех пор, пока она не скрылась в темном провале Спасских ворот.

Ключник Кирилл ждал, скоро ли из горницы вернется жена. Они уже спали, когда в ворота кто-то сильно застучал. Кирилл, крестясь с перепугу, скатился с полатей.

– Кто бы это мог быть ночью? Уж не воровские ли какие люди? Ночь-то осенняя, темная… А, может, из съезжей избы? Время лихое – за «слово и дело» тащат кого попало!

Оказалось не так страшно, но необычно: стучал барин, Александр Артемьевич. Он пришел пешком, да привел с собою какую-то монашку.