— Стефан! — закричал женский голос.

— Ты ослушался меня, — сказал старик. — У тебя хватило наглости. — Левой рукой он схватил сына за лацкан камзола, а сын, потрясенный болью, лишь морщился не в силах себя защитить, тогда старик толкнул сына вперед и тот упал на комод, опершись об него руками, трость снова ударила Стефана по пальцам.

Я закрыла глаза. Открой их, смотри, что он делает. Одни инструменты изготовлены из дерева, а есть и те, что из плоти и крови. Смотри, что он делает со мной.

— Отец, перестань! — кричала молодая женщина. Я увидела ее со спины, стройное робкое существо с лебединой шеей и оголенными руками в платье стиля ампир из золотого шелка.

Стефан отступил назад. Он поборол ослепление и боль. Отступил чуть дальше и уставился на раздробленные кровоточащие пальцы.

А его отец тем временем вновь занес над головой трость, готовясь к удару.

Но теперь уже Стефан переменился в лице; в нем не осталось ни капли сочувствия, которое сменилось маской ярости и мести.

— Что ты со мной сделал! — закричал он, размахивая окровавленными бесполезными руками. — Что ты сделал с моими руками!

Отец, как оглушенный, попятился, но лицо его по-прежнему выражало жестокость и упрямство. В дверях комнаты столпились немые зрители — братья, сестры, слуги — не знаю кто.

Вперед попыталась выйти молодая женщина, но старик приказал:

— Назад, Вера!

Стефан набросился на отца и пнул его коленом, так как руки бездействовали, старик отлетел к раскаленной эмалевой печи, тогда Стефан носком сапога ударил отца в пах, старик выронил трость, упал на колени и попытался укрыться от ударов.

Вера пронзительно закричала.

— Что ты со мной сделал, — приговаривал Стефан, — что ты со мной сделал, что ты со мной сделал. — Кровь заливала его руки.

Следующий пинок пришелся старику в челюсть, и он обмяк на ковре. И снова Стефан пнул его, на этот раз удар пришелся по голове, а потом еще один.

Я отвернулась. Я не хотела смотреть, не хотела. Нет, пожалуйста, смотри вместе со мной. Это была тихая мольба. Он уже умер, умер прямо на полу, но тогда я еще этого не знал. Видишь, я снова ударил его. Смотри. Он не шевелится, хотя удар пришелся туда же, куда ударила тебя мать, я пинал его в живот, видишь… но он уже умер к тому времени, я просто не знал.

Отцеубийца, отцеубийца, отцеубийца. В комнату высыпали люди, но Вера развернулась и, вытянув руки, преградила им путь.

— Нет, вы не тронете моего брата!

Это дало Стефану секунду оглядеться. Он поднял глаза, с его рук по-прежнему капала кровь. Бросившись к двери, он оттолкнул оцепеневших слуг и загрохотал по мраморной лестнице.

Улица. Это по-прежнему Вена?

Он уже успел где-то раздобыть пальто и бинты. Пробираясь вдоль домов, он казался таинственной фигурой. Улица была старой, искривленной.

О, моя нежная распутница, у меня было при себе немного золота. Но новость быстро облетела Вену. Я убил отца. Я убил отца.

Это был район Грабен, не сохранившийся до сегодняшнего дня, я узнала это место, где когда-то жил Моцарт, по многочисленным поворотам и закоулкам, очень оживленное днем. Но сейчас стояла ночь, глубокая ночь. Стефан ждал, скрывшись в тени. Наконец появился какой-то человек, он вышел из таверны, откуда донесся неожиданный взрыв веселья.

Человек закрыл за собой дверь в тот мир тепла, пропахший табачным дымом, запахом хмеля и кофе, где царило шумное веселье.

— Стефан! — прошептал он, потом пересек улицу и взял Стефана за руку. — Поскорее покинь Вену. Тебя пристрелят на месте. Царь отдал Меттерниху письменный приказ. В городе полно русских солдат.

— Знаю, Франц, — ответил Стефан, рыдая как дитя, — знаю.

— А твои руки, — продолжал молодой человек, — что-нибудь уже сделано?

— Совсем мало, совсем мало. Они только перевязаны, кости даже не вправлены. Для меня все кончено. — Он стоял неподвижно, глядя вверх на крошечную полоску неба. — Господи, как могло такое случиться, Франц, как? Как я мог дойти до этого, когда всего год назад мы все были на балу, исполняли музыку, даже Маэстро почтил нас своим присутствием, утверждая, что ему нравится следить за движением наших пальцев! Как!

— Стефан, скажи мне, — произнес молодой человек, которого звали Франц, — что на самом деле ты его не убил. Они все лгут, выдумывают. Что-то случилось, но Вера утверждает, что они не справедливы…

Стефан не смог ответить. Он крепко зажмурился и сжал губы. Он не осмеливался дать ответ. Потом он вырвался из рук друга и побежал, его плащ развевался за спиной, сапоги громко стучали по закругленной брусчатке.

Он все бежал и бежал, а мы преследовали его, пока он не превратился в крошечную фигурку в ночи, и звезды ярко светили, когда город исчез.

Стефан оказался в темном лесу, но это был молодой лес, с нежными всходами, с маленькими листочками на ветках и хрустящими листьями под сапогами беглеца. Венский лес, который я отлично знала по многочисленным книгам и музыкальным произведениям и единственному посещению в студенческие времена. Впереди находился город, именно туда пробирался Стефан, прижимая к груди окровавленные руки в грязных бинтах; временами на его лице появлялась гримаса боли, но он боролся с этой болью и наконец дошел до главной улицы и маленькой площади. Было поздно, все лавки давно закрыты, а все маленькие улочки казались мне нарисованными из-за своей старомодности. Стефан куда-то спешил. Он дошел до небольшого дворика, обнесенного забором, никаких замков здесь не было, и он незаметно вошел внутрь.

Каким миниатюрным выглядел этот сельский дом после тех дворцов, в которых происходили увиденные нами ужасы.

В прохладном ночном воздухе, напоенном сосновым запахом и сладким печным дымком, он поднял взгляд на освещенное окно.

Оттуда доносилось странное пение, жуткое громкое пение, но очень веселое, полное радости. Так мог петь только глухой. Я знала это место, знала по рисункам, я знала, что здесь когда-то жил и творил Бетховен, а когда мы приблизились, то я разглядела то, что видел Стефан, поднявшийся на крыльцо, — в комнате сидел Маэстро, он раскачивался за своим столом, окунал перо в чернильницу, мотал головой и пристукивал ногой, выписывая ноты; казалось, он находится в горячечном бреду в этом собственном уголке вселенной, где звуки сочетаются в гармонию, совершенно невыносимую для ушей.