— Много тут родников всяких в этой долине, да нелегко будет найти мертвую и живую воду; почти во всех родниках вода отравленная.

Сел Кремень да призадумался. И тут родник, и там ключом вода бьет, а как же узнать, какая целебная? Не попробуешь ведь, благо попадешь на хорошую, а вдруг выпьешь яд и с жизнью расстанешься?

Ходит Кремень по этой долине, все поглядывает на родники и вдруг набрел на цветы. Стал он рвать их, собрал большой букет и вернулся к родникам; взял да и окунул в воду каждого родника по цветку. Как раз хватило ему цветов собранных. Повернул назад Кремень-молодец и смотрит: повсюду цветы завяли, захирели. Только в одном роднике цветок распустился пуще прежнего, а в другом корни в землю дал. Наполнил он два кувшина водой из этих родников да и пошел не оглядываясь. Затем приложил он братьям отрубленные ноги, побрызгал мертвой водой и срослись ноги, а когда побрызгал живой водой, то встали парни, как ни в чем не бывало. Счастью их не было конца. Обнялись они, расцеловались, да и пошли все четверо домой.

Как после ночи темной и холодной свет зари и солнечное тепло оживляет все окрест, так вернулись в душу матери любовь и счастье, когда увидела она детей своих дома. Стали они жить-поживать да добра наживать. У каждого из них был свой дом, свой стол, и жили они так счастливо и мирно много-много лет, а может, и сейчас живут, если не померли.

ДАФИН И ВЕСТРА

Далеко-далеко, там, где солнце спать ложится, когда вдосталь на суету людскую надивится, простиралось большое царство. И жили в том царстве царь да царица. Давно уж отшумела их молодость, но не было у них на старости лет ни опоры, ни услады — ни сына, ни дочери. И поэтому тоска их пуще старости к земле гнула. Одолела их злая кручина, плачут они, плачут, горе через край переливается, по всему миру разливается. Но вот нашелся старый-престарый отшельник, умевший снадобье всякое из травы варить, и пришел он ко дворцу царскому, утешить царя и царицу в их горе.

Проводили старца до трона царского, пал он на колени и протянул царице гроздь виноградную, что выросла на холмах у жаркого солнца на глазах; отведала царица винограда и зачала.

Будто солнце царю душу отогрело, опять мила стала ему жизнь и дела мирские. Кликнул царь людей своих, псарей да ловчих и на охоту отправился. Много всякой дичи настрелял: и волков, и лисиц, и зайцев; в пылу охоты забрался он далеко, за границу царства своего, да никто этого не приметил. Спустившись вниз со скалы крутой, увидали охотники крепость высокую, обширную и пустынную. Обошли ее кругом — всюду только камень да камень, и ни живой души.

— Пошли назад, — приказал царь.

Да не тут-то было. И след простыл той тропинки, по которой сошли они, и высилась перед ними скала гладкая, неприступная. Заметались охотники кто куда, как птица в силках, а выхода нигде не находят. День прошел, второй прошел, уже всю дичь поели, есть нечего, голод все крепче знать себя дает. Еще день да ночь прошли, а на рассвете глянули — черт по стене крепостной ходит, гуляет, трубкой попыхивает. Побежали псари, дали знать о том государю.

— Гляньте, ваше величество!

— Никак черт. Нечистая сила, леший.

Подошли воины к царю-государю да подбили спросить лукавого:

— Ваша темнейшая мерзость, чем не угодили мы тебе, что заточил ты нас в крепости этой?

— Не я вас заточил, сами вы сюда пришли, — отвечает бес им сверху.

— Так прояви злодейскую волю свою и проделай проход в стене, выпусти нас в поле чистое, на житье вольготное.

— Выполню, царь, просьбу твою, коль обещаешь мне подарочек.

— Какой же?

— Подари мне, что есть у тебя во дворце, а ты ни слухом, ни духом о нем не ведаешь, и я тебя мигом выпущу.

Задумался царь, видать, что-то нечистое лукавый замыслил, да очень не терпелось выбраться из тисков стен, вот он и отвечает:

— Согласен, быть по сему.

— Пиши грамоту на подарок, — требует бес.

Подозвал царь воина, письму обученного, укусил тот себя за палец, — чернил-то у них не было, — и написал. Только получил черт грамоту царскую, стены крепости тут же сквозь землю провалились. Обрадовались все да поскорее домой направились, а как доехал царь до владений своих, счастье безмерное охватило его. Родила ему царица сына круглолицего, и нарекли его Дафином, и рос он не по дням, а по часам, всем на диво. А царь с царицею глаз с него не сводили, все холили да ласкали, только им и жили, сердечные. За всю свою жизнь они столько не радовались, сколько теперь за день.

Но как хороши, как свежи цветы весенние, а заморозки их безжалостно убивают. Тут явился ко дворцу царскому черт да и потребовал не что иное, как самого Дафина. Не успели царь с царицею от ужаса в себя прийти, как бес схватил мальчонку за шиворот и понесся, — поминай, как звали! Дафин и не заметил, по каким путям-дорогам его пронесли и куда забросили. Здесь черт запряг мальчика в работу тяжкую, и чего только не пришлось испытать бедняжке Дафину! И голод, и холод, и ночи без сна — всего натерпелся. Но приходилось терпеть: беда, коль не выполнит воли лешего. Многое хотелось узнать Дафину, но пуще всего влекло его к ремеслам разным. Легко давались ему и языки всякие, так что вскоре стал он понимать и птиц, и животных, и малых букашек.

Однажды отправился нечистый в края дальние, а Дафин, оставшись один, работал, работал, пока пить захотел, и отправился к роднику. Присел он у ручья, в тени тополя высокого, напился, перекусил да и прилег отдохнуть немного. Тут сели на макушку тополя три птицы и, увидав молодца, заговорили меж собой:

— Посмотрите-ка, сестрицы, — молвила первая, — вот отдыхает добрый молодец, из далеких краев чертом привезенный. А знал бы он о горе-злосчастье Арапа, пошел бы, грехи б ему отпустил и избавил бы несчастного старика от кары дьявольской. Вот уж сто восемьдесят лет подряд все черпает он воду из колодца бездонного да льет ее в долину, где купается прекрасная Вестра, девушка, которую черт похитил и приворожил, чтоб сама бесовкой стала и по худому пути пошла.

Понял Дафин говор птичий и, сокрушаясь от таких козней дьявольских, вскочил на ноги да спросил птицу:

— А в каком краю, в какой стороне горе мыкает Арап?

— Ступай все под гору, иди три дня и три ночи и найдешь его, — ответили птицы.

Собрался Дафин в путь-дорогу да и пошел. Не присядет, не приляжет, все идет без устали. А на рассвете дня четвертого дошел он до пруда широкого-преширокого, ни конца ни края не видать. Вдали, на склоне горы колодец чернеет, а рядом человек стоит, то поднимает, то опускает длинный-предлинный журавель. Подошел Дафин поближе и увидел старца, как лунь белого, иссушенного долгими годами.

— Бог в помощь, дедушка!

— Спасибо, сынок.

— Что же ты так стараешься, дедушка, бадью за бадьей достаешь, будто всю воду вычерпать хочешь?

— Ох, добрый молодец, тяжкое проклятие свалил мне на голову дьявол. Осужден я воду черпать, чтоб лилась она с горы ручьем неиссякаемым и озеро расширяла. А ты кто будешь?

— Нездешний я, дедушка. Увел черт меня, и теперь ума не приложу, как мне из царства его выбраться да вольной жизни себе добыть.

Присел дед на сруб колодца, призадумался, стал перебирать в уме всякие способы спасения.

— Так вот, — сказал он наконец. — Можешь ты спастись отсюда только через Вестру, юную девицу, привезенную сюда дьяволом из-за тридевяти земель, тридевяти морей, чтоб стала она орудием зла. Переняла она уже от черта силу да искусство бесовское, но сердцем еще чиста, как младенец. Пройди-ка ты по ту сторону озера, подстереги ее, как купаться придет, схвати одежду ее и удирай, только упаси тебя боже оглянуться — сразу всю власть над нею потеряешь. Благословлю я вас, и, коль удастся от черта избавиться, век свой счастливо проживете.